Бегство в мечту

— Андрей! — предостерегающе начал Еременко, но Туманов уже вышел, презрительно оттолкнув плечом попавшегося по дороге Уланова.

Через окно кабинета Еременко наблюдал, как Туманов садится в машину и отъезжает от офиса.

— Н-н-да, неудачно получилось, — растягивая слова сказал Уланов, вставая рядом с Еременко. — Один случай из миллиона… Вот и не верь после этого в судьбу. Именно он натолкнулся на матрицы… Так хорошо замаскировали, через таможню прошло, а из-за него… Да и ты хорош: говорил я тебе — надо было сопровождать… Доперестраховывались.

— Что делать будем? — спросил Еременко.

— Ничего. Жить, как и жили.

— А как же? — Еременко кивнул в сторону скрывшегося из вида «джипа».

— Он больше никому не помешает, — спокойно ответил Уланов. — Я видел, как он подъехал, слышал ваш разговор и кое-что предпринял… Один раз нам это не удалось, надеюсь, что теперь все закончится благополучно… Не может же ему везти постоянно?..

— Ты хочешь сказать, что?.. — ужаснулся Еременко. — Ты с ума сошел!

— Что ты орешь, как девчонка-институтка?! — прикрикнул на него Уланов. — Или ты хотел дождаться от него милости? Не дождешься! Не сегодня-завтра он подуспокоится, составит все факты воедино и может кое-что припомнить… Догадываешься, о чем я?.. Ты не был таким мягкотелым, когда «монтировал» для Боброва ложные доказательства виновности Клюева. Не был таким гуманистом, когда стоял «на стреме» вто время, когда его «убирали». И уж совсем не спешил раскаиваться, когда тумановская девка подорвалась на бомбе, предназначенной для него. И деньги, за которые ты работал на нас тогда, были куда меньше нынешних ставок… Нет уж, не знаю, как ты, а я рисковать не намерен! Я хочу жить, и хочу жить неплохо. Никто не узнает, что произошло. Я аккуратно подрезал шланги тормозной жидкости. А дорога там — сам знаешь, какая. Когда откажут тормоза… Я верю ему, что он никому не сказал о матрицах. А так как семьи у него нет, то и копаться в этом деле никто не станет. А друзья… Мы с тобой тоже его «друзья», — усмехнулся он. — Местная милиция у меня с рук ест, так что расследование будет таким, какое нужно. А потом — машину в утилт, и — прощай, последняя улика. Сейчас тебе надо ехать вслед за ним. Матрицы сделаны из очень твердого сплава — им огонь не страшен. Подберешь ее… А потом направишься в Петербург, постараешься найти вторую половину и проконтролируешь ситуацию… В конце концов: ты виноват в утрате матриц, тебе их и возвращать…

Но Еременко словно не слышал его, не отрывая взгляда от поворота, за которым скрылся Туманов.

Туманов вынул из кармана тяжелую пластину, дотянулся до «бардачка» и бросил туда матрицу.

«Что-то опять не так, — сказал он про себя. — В чем-то я опять ошибся. Не помню, кто сказал, что наша судьба зависит от наших нравов. А с другой стороны: пока живешь, всегда будешь чувствовать неудовлетворенность… Только после смерти, кто-то другой сможет подсчитать, чего у меня было больше: хорошего или плохого… А как он сможет это сделать, если никто не знает меня и моей жизни лучше, чем я сам? Этот «другой» будет судить на основании имеющихся у него фактов, а как быть с тем, что «внутри» меня? Я не могу назвать свою жизнь “гладкой» и «счастливой»… Но и «плохой» ее не назову. Ведь делал же я что-то, к чему-то стремился… Значит, нет общего счастья? Оно субъективно и индивидуально? Да, наверное, каждый может быть счастлив только по-своему… Для одних на первом месте стоит работа, для других — благополучие, для третьих — любовь… Хорошо бы сесть за стол перед чистым листом бумаги и всерьез порассуждать над этим. В одном Еременко прав, несмотря на всю накипь злобы, собравшуюся в нем за эти годы: я слишком долго ждал, слишком долго боялся заняться тем, что нужно именно мне. Я всю жизнь иду туда, куда считаю нужным, меня называют удачливым и упрямым, а ведь разница между тем, что “считаешь нужным”, и тем, что “истинно нужно” — огромна. Я не идеальный человек, но я жизнестойкий, и это помогало мне идти вверх… А куда сложнее идти «вперед»… Зато из этих ошибок и складывается понимание жизни. И теперь у меня уже есть силы, чтоб придти к Насте и быть отцом… Этому надо учиться — быть хорошим, любящим и понимающим отцом… Сейчас я отосплюсь в ближайшей гостинице, завтра приеду в город, приду к ней, и мы поговорим обо всем… Она должна меня понять… Понять и простить… А потом мы уедем. Мы будем странствовать по миру. Заглянем в Париж, побродим по Лондону, покатаемся по каналам Венеции… И у нас будет очень много времени, чтоб сказать друг другу обо всем, что взросло в душе… Я вновь начну писать книги и растить дочь… Создавать и любить — вот то, что нужно мне. А концерн обойдется и без меня. Там есть Боковицкий, есть Пензин, там есть Королев. И чтобы ни говорил Еременко, они любят свою работу и занимаются этой игрой с удовольствием. Я познакомлю с ними дочь. Я познакомлю ее со всеми странными и удивительными людьми, с которыми меня столкнула жизнь. С Павловым и с Клюшкиным, с Боковицким и даже с этим ворчливым и необычным «мафиози» Бобровым… Я смогу показать ей то, что увидел сам, и объяснить то, что узнал… Да, именно это и будет для меня той мечтой, к которой я стремился всю жизнь. И найти ее так долго я не мог только потому, что искал среди миражей, среди выдуманного и идеализированного, а она была совсем рядом… И этот миг уже близко… Я уже еду к нему… Я все же смог найти себя, а значит смогу показать жизнь и ей… Я уже еду к ней. Еду…»

Он улыбнулся и глубже вдавил педаль газа. Машина послушно набрала скорость и понеслась навстречу крутому повороту…

СВЕТЛОВА

Долгим взглядом за моей спиной

мой отец прощается со мной.

Знаю, что мне делать, как мне быть,

что мне — ненавидеть, что — любить.

Римма Казакова — Я вам не верю, — повторила я, проходя вслед за Кулагиным в один из домиков базы на Свири.

— Почему же тогда не закричала, когда была возможность, не позвала на помощь?.. Вот именно: и ты, и мы собрались здесь для того, чтобы расставить факты по своим местам. Извини, что мы прибегли к столь… неэтичным методам, но ситуация была критическая. Мы все понимаем твое состояние, но для расследования и изобличения преступника оно могло быть крайне неблагоприятно. Доказательством тому — след от твоей пощечины на лице несчастного Алексеева и излишне поспешный звонок Боброву.

— Откуда вы знаете, что я ему звонила?

— Настя, — укоризненно сказал Кулагин.

— Понятно, — кивнула я. — И как давно вы прослушиваете мои телефоны?

— Не только твои. Я распорядился поставить «жучки» на следующий же день после смерти Андрея. Ради справедливости надо заметить, что кроме Боковицкого об этом не знал никто. Понимаете, Настя, я слишком хорошо знал вашего отца, чтобы посметь усомниться в «несчастном случае»… А при сопоставлении фактов, выявленных при проведенном мной расследовании, мои сомнения переросли в уверенность. Впрочем, здесь не надо было быть Шерлоком Холмсом, все было достаточно очевидно… Мне требовались доказательства… Нет, не для милиции — признаюсь, я с легким недоверием отношусь к существующим в вашей стране законам. Они требовались лично мне. Доказательства и все, причастные к этому делу. Странно… Я все же был уверен, что это — дело рук политиков….А оказалось все куда банальней… Обычная жадность… И предательство…

— Что же требуется от меня? Зачем понадобилась вам я?

— Требуется немного: не мешать, — сказал входящий в комнату Клюшкин. — Мы потеряли Андрея и, говоря без «громких» слов — виноваты в этом, но мы не можем потерять еще и тебя… А над тобой нависла опасность.

— Я все равно вам не верю, — сказала я, доставая из сумочки фотографию и бросая ее на стол. — Вот — ваша первая ложь.

Кулагин повертел в руках снимок и пожал плечами:

— Андрей во время деловой встречи в Брюсселе, позади него стоит Алексеев… Ну и что?

— «Случайная встреча» в поезде, «случайная встреча» у офиса Боброва, — с горечью перечислила я, глядя Володе в глаза. — Эх, ты…

— Я должен был это сделать, — тихо сказал он. — Твой отец взял с меня клятву, что если… Если с ним что-нибудь случится, я положу жизнь, но не позволю упасть с твоей головы ни единому волоску. Мои ребята охраняли тебя постоянно, но потом мы решили, что «на расстоянии» нам тебя не обезопасить… Ты прости меня, но тогда, возле офиса, это была всего лишь «инсценировка». И те двое из «БМВ» ребята из моей группы. И Бобров «опоздал» в тот раз именно по моей просьбе… И молчали все, потому что… Прости, Настя, я не мог тогда предположить…