Охотники за удачей

Кризис миновал на третий день. Все это время Толстяк и Профессор поочередно дежурили у кровати девочки, заботясь и развлекая веселыми историями. Денег, данных дядей Лешей, хватило на все. На себя они не потратили ни копейки, добывая себе пропитание привычным способом — собирая объедки и попрошайничая, зато у девочки регулярно были не только лекарства, но и свежие фрукты. В эти дни Толстяку на удивление везло. Несколько раз ему доверяли мыть машины, а какой-то подвыпивший бандит приказал присмотреть за его «тачкой» и, к удивлению Толстяка, заплатил за «платную стоянку» десятитысячной купюрой. Пару раз он наталкивался на большие скопления пустых пивных бутылок в сквере. И Толстяк уверовал, что «черная полоса» в его жизни осталась позади.

«Она — твой ангел-хранитель, — шутил Профессор. — Может, и повернется, наконец, к тебе Фортуна? Глядишь, и квартиру получишь, да бомжевать перестанешь».

Толстяк от души посмеялся, но, как ни странно, шутка Профессора оказалась пророческой. Через три дня, как только в болезни девочки наступило некоторое улучшение, Толстяк отправился к дяде Леше.

В полутемном подъезде заброшенного дома его встретил угрюмый Черепок и провел к постели своего хозяина. Дядя Леша умирал. Это понял даже Толстяк. Когда дядя Леша повернул к нему посеревшее лицо, он увидел, что угли, наводившие страх на обитателей трущоб, погасли и его глаза были теперь пусты и безжизненны.

— Долго… себя ждать заставляешь, — прохрипел старик. — Я же сказал… через три дня…

— Но я и пришел через три дня, — сказал Толстяк. — Ровно три дня прошло.

— Три дня? — вяло удивился старик. — Странно… Долго. Очень долго… Подойди ближе. Подбери слюни и не смотри на меня, как на покойника… Я еще жив, не надо меня жалеть. Не люблю, когда меня жалеют… Глупый ты, Толстяк. И наивный, Всех жалеть готов… Нельзя всех жалеть… Люди злые. Люди — сволочи…

— Не все, — робко возразил Толстяк. — Вы же помогли нам. Денег дали. Теперь она выздоравливает…

— А я говорю — сволочи, — поморщился дядя Леша. — И еще дурни, за счет которых эти сволочи живут. Такие дурни, как ты. Так что в мире живут только дурни и сволочи… — он зашелся в сухом, жестоком кашле, отдышавшись, поманил Толстяка пальцем: — Дурень ты… Толстый, глупый увалень. Но дуракам везет. Им везет куда больше, чем сволочам, потому что они не понимают того, что творится вокруг… Хочешь, чтобы тебе повезло, Толстяк?

— Хочу, — сказал Толстяк. — А в чем?

— На мне уже крест ставить можно… Кончился я. Все. Не хочу ничего Черепку оставлять. Он сволочь и лизоблюд. Ненавижу «шестерок». Я отдам все тебе. Пусть их всех кондратий хватит от жадности. Пусть локти грызут от злости.

Толстяк молчал, опустив глаза в пол. Он пока не очень понимал, о чем идет речь, но волны непонятной злости, исходившие от умирающего, были ему неприятны. Сам Толстяк редко злился, а если и злился, то только на себя, и ему очень не нравилось, когда злился кто-то другой.

Но Толстяк был благодарен дяде Леше и даже жалел этого обиженного на весь мир человека, уходящего в небытие с накопленной в душе злостью. И неожиданно для себя он решил ободрить его.

— Это ведь вы спасли ее, дядя Леша, — сказал он. — Мы с Профессором не смогли бы сделать этого без вас. Это ваша заслуга.

— Если волк съел твоего врага, это не значит, что он стал твоим другом, — напомнил дядя Леша, но голос его заметно изменился, стал усталым, мягким. — Такие, как Шерстнев и Березкин, когда-то очень сильно насолили мне. А теперь мне выпал шанс хоть как-то вернуть им должок… Засунь руку под матрас… Не бойся, засунь… Нащупал пакет? Вытаскивай. Теперь это все — твое.

Толстяк ошарашенно смотрел на увесистый пакет, набитый долларовыми купюрами.

— Здесь все, что у меня есть, — сказал дядя Леша. — Все, что я успел скопить за последние годы… Раньше у меня было больше, несравненно больше. А сейчас только это… Здесь не так уж и много. Хватит на комнату в Петербурге или на однокомнатную квартиру здесь. Но ты сделай лучше. Уезжай отсюда. Уезжай в глубинку и купи там себе хороший, крепкий домик с участком и садом. Увози девочку с собой. Воспитывай ее, учи и… иногда вспоминай меня… Впрочем, нет, не надо, обойдусь.

— Но… Э-э…

— Бэ-э, — передразнил его старик и вновь зашелся в жесточайшем приступе кашля. — Доведешь ты меня своим тугодумием — раньше времени преставлюсь… Что смотришь, как баран на новые ворота? Не бомж ты больше! Не нищий! Купишь дом, устроишься на работу… Семья у тебя будет. Для меня эти деньги — ворованные и награбленные, а для тебя — подаренные. Может, хоть тебе пользу принесут…

— Дядя Леша, — захлебнулся от волнения Толстяк, — я… вы…

— Заткнись! — приказал тот. — Не люблю я всего этого… всех этих слов. Ничего они не значат… Мне они больше не понадобятся. Никому не хотел отдавать. Хотел, чтобы сгнили, но никому не достались… А потом прибежал ты с глазами, выпученными как у бешеной трески… Сначала смешно было, казалось, что тебя вот-вот кондратий хватит. А потом интересно стало… Что таких дураков, как ты, на подвиг толкает?

— На какой подвиг? — удивился Толстяк.

— Дурак ты, Толстяк, — с чувством сказал дядя Леша. — Законченный дурак

Голос его стал тише, глаза закрылись, и он устало откинулся на подушки.

— Дядя Леша, — испуганно позвал Толстяк.

— Жив я, жив… Вот что… Иди отсюда. Только быстро иди. И позови ко мне Черепка. Я задержу его на какое-то время… Бойся его. Срочно забирай девчонку и убирайся из этого прогнившего города с его вечной борьбой, бандитами, милицией, журналистами и бомжами… Теперь ты свободен… У тебя впереди жизнь… Уходи…

Толстяк попятился к двери, распахнул ее, и едва не сшиб с ног подслушивающего у замочной скважины Черепка. Тот пристально посмотрел на Толстяка, словно ощупывая взглядом, но в этот момент его позвал дядя Леша, и Черепок послушно засеменил к постели умирающего. А Толстяк со всех ног бросился домой.

Когда он ворвался на чердак, у него было такое перепуганное лицо, что Профессор не на шутку встревожился.

— Что он тебе сказал? Что-нибудь несусветное потребовал за эти деньги? Я так и знал! Говорил я тебе…

— Вот, — только и смог выдохнуть Толстяк, бросая Профессору на колени пакет с деньгами, — вот…

— Что это? — испугался Профессор, шарахаясь от пакета, словно это была дохлая кошка.

— Мне отдал… Все, что было, отдал…

Дрожащими руками Профессор пересчитал деньги в тугих пачках. Испуганно посмотрел на Толстяка и, словно не веря своим глазам, пересчитал деньги еще раз. Судорожно сглотнул и поспешно протянул деньги обратно.

— Здесь что-то не так, — сказал он. — Это что-то не то… Какой-то подвох… Не может этого быть. Не верь…. Слушай, а может, он спятил? Может, у него под завязку «крыша» поехала? Тогда нужно бежать…. Не бежать опасно. Найдет — убьет… Что делать?

— Да он сам мне их отдал, — заверил Толстяк. — Не будет он отбирать. И сказал, чтобы мы домик где-нибудь купили. И срочно уезжали отсюда. Он не такой плохой, каким кажется. Просто он очень разозлился на весь мир. И он не хочет, чтобы кто-нибудь думал, что и он может испытывать сострадание. Он до самой смерти хочет остаться в памяти людей жестким и сильным… Наверное, когда-то он был добрым, и из-за этого у него были неприятности…

— Чушь какая-то, — сказал Профессор, — но… Он точно сказал, что это наши деньги? Он их сам отдал тебе? Тебе и мне?

— Разумеется, — радостно подтвердил Толстяк, ни на секунду не усомнившись, в том, что когда дядя Леша отдавал ему деньги, он имел в виду и Профессора. — Так и сказал: «Купите себе домик и живите в нем, вспоминая меня добрым словом».

— Тогда… Нужно срочно бежать, — от возбуждения Профессор вскочил на ноги и, больно стукнувшись макушкой о низенький потолок, сел обратно. — Бежать, пока не отняли! Бежим, Толстяк! Сегодня же уедем из этого города. Мы будем свободны, у нас будет дом, — на его глазах появились слезы. — Господи, свой собственный дом… С нормальными кроватями, с окнами на лес… нет, на озеро… нет, на речку… Да какая разница! Главное — у нас будет свой дом, и я не буду бомжом… Я умру в своей постели…