Охотники за удачей

— А что тут говорить? — пожал плечами Сидоровский. — Я работаю давно и слышал много разных историй. Я знал людей, которые прямо в зале суда убивали насильников своих детей. Я знал женщин, которые шли на панель, чтобы прокормить свою семью. Я знал офицеров, которые действительно пускали себе пулю в лоб, потому что не могли прокормить своих близких. Я знал людей, которые шли на преступления, чтобы не подохнуть с голода. Я видел бездомных детей, худых, как скелетики, покрытых лишаями и болячками. Я видел старух, у которых выродки — сыновья отнимали пенсию и отправляли на паперть просить милостыню… Открою тебе «страшную» тайну: ты не один такой. «Перестройка» так изнасиловала страну, что нищих стало девяносто процентов, а обеспеченных и богатых — только десять. Но все же подлецов и бандитов у нас в стране куда меньше этих «девяноста процентов». Правда, намного больше чем «десять», но и не «девяносто»… У кого ты собрался отнимать, Врублевский? С кем собрался «делиться»?

— Да уж не с нищими «девяноста процентами», — сообщил Врублевский. — И хватит на этом. Ты должен понять, что никакими моралями ты меня от намеченного не отговоришь. Я не хочу быть в числе тех, чьи дети будут жить впроголодь и прислуживать сынкам тех папочек, которые в свое время успели отхапать жирный кусок при разделе этого пирога. Я решил получить свою долю, и я ее получу Может быть, меня грохнут, но зато и я успею пожить в свое удовольствие, и детям кое-что оставлю. А может быть, все будет не так уж и плохо. Может быть, я отвоюю свою часть, вложу ее в дело и стану самым законопослушным парнем в России. Хочешь, Сидоровский, я тебя потом в свою службу безопасности возьму? Приходи лет этак через десять — поговорим…

— Я раньше приду, — многозначительно пообещал капитан. — Куда раньше, чем ты предполагаешь.

— Ой-ой-ой… Подожди, я только памперсы поменяю, а то эти обмочил со страху. Ничего у тебя не получится, Сидоровский. Я не мелкий воришка и ставки по мелочи не делаю. Мне нечего терять и, следовательно, нечего бояться.

— Вот потому-то ты и опасен. Зря, Врублевский. Ох, зря… Но уговаривать тебя и впрямь бесполезно. Один раз я тебя предупредил: уходи, пока цел. Второго предупреждения не будет. Если ты решишь поживиться за счет этого города, я тебя посажу или уничтожу.

— Ни хрена у тебя не получится, Сидоровский. А насчет работы в моей будущей фирме ты все же подумай. Мне нужны честные до несуразности идеалисты. Я буду тебе хорошо платить, Сидоровский.

— Я посажу тебя раньше, — пообещал капитан и поднялся. — Что ж… До встречи, Владимир Викторович. Но лучше бы — прощай.

— До встречи, Сергей Андреевич. И всяческих успехов вам в вашей нелегкой, но нужной для родины работе, — простился вежливый Врублевский.

Капитан пристально посмотрел на него, словно собираясь что-то добавить, но сдержался и молча вышел.

— Какой могучий дар убеждения, — «восхищенно» прокомментировал Врублевский. — Я почти раскаялся и уже был готов идти работать за государственную милостыню. Дворник Врублевский — это звучит… Принес благодарности, называется… Только настроение испортил, засранец… Зачем я ему это все рассказал? Нужно было просто выкинуть его коленом под зад — и дел-то… «Блюститель порядка», «страж законности», «хранитель морали»… Засранец!

— Что-нибудь случилось, Володя? — заглянул в комнату обеспокоенный Ключинский, — Почему ты такой расстроенный? Какие-нибудь неприятности?

— Нет, все в порядке, — вздохнул Врублевский. — Я его жену вчера от изнасилования спас, а сегодня он мне пришел морали читать, «в истинную веру» обращать… Если еще раз придет, скажите, что меня нет дома. Что после его посещения я раскаялся и ушел в монастырь, что…

Закончить мысль он не успел — в коридоре раздался еще один звонок.

— Во! — победно поднял палец вверх Врублевский. — Я же говорил! Ему мало показалось. Не хочу я его больше видеть. Скажите ему, что я повесился со стыда.

— Но как же? — растерялся старик.

— Как-как… За шею — вот как… Нет, лучше за талию — за шею щекотно…

Ключинский пожал плечами и отправился открывать дверь. Раздраженный Врублевский открыл футляр, достал скрипку и принялся подвинчивать колки.

«Я тебе сейчас “кошачий концерт” устрою, — мстительно пообещал он — И выгонять не придется — сам вылетишь. Мучения Ватсона от скрипичных диссонансов Холмса покажутся тебе этюдом Шопена. Это действует на нервы не хуже твоих нравоучений…»

— Володя, к тебе какая-то девушка, — сообщил Ключинский. — Просит разрешения войти.

— Я повесился… Девушка?! — опомнился Врублевский, — Ко мне? Странно… Ну, пусть заходит… Интересно, кто это?..

— Это я, — «представилась» светловолосая гостья. — Надеюсь, у тебя не успела появиться аллергия на фамилию Сидоровских?

Ошарашенный Врублевский не нашел ничего более умного, чем уточнить:

— А-а… как же муж?

— Муж, муж… Муж объелся груш, — протянула она, откровенно наслаждаясь его растерянностью. — Он ушел. Я в подъезде напротив дожидалась, пока он от тебя выйдет. Я ему рассказала, что было той ночью… Ну, не в красках, конечно, а то он мог сгоряча таких дров наломать, но надо же мне было объяснить, почему я вернулась домой под утро в растерзанном виде да еще в чужой одежде… Просила его не читать тебе морали, да, как вижу, он не удержался… Во всяком случае, вы явно расстались не в восторге друг от друга. Я ему дала номер твоей машины…

— Зачем?

— А как еще я могла узнать, где ты живешь? — пожала она плечами. — А Сережа для тебя все равно был не опасен — я его предварительно «обработала»… Значит, здесь ты и живешь… Уютно… А чьи это картины?

— Григория Владимировича, — машинально ответил Врублевский, — хозяина квартиры… Зачем ты пришла?

Она не ответила, делая вид, что полностью увлечена рассматриванием висящих на стенах полотен. Заложив руки за спину и чуть склонив голову на бок, она долго рассматривала окруженного волками скрипача, затем перевела насмешливый взгляд на все еще держащего в руках скрипку Врублевского.

— С тебя писали? — рассмеялась она. — Не похож… Совсем не похож. Этот, на картине, юный, романтичный, благородный и отважный, а ты… Нет, не похож.

Врублевский насупился и спрятал скрипку обратно в футляр.

— Ну не дуйся, не дуйся, — попросила она. — Просто я никак не ожидала обнаружить в тебе романтические наклонности. Современные психологи считают романтизм болезнью. Кажется, называют это «комплексом Вертера». Если романтик до четырнадцати лет — это норма, а вот если после… После, по их утверждению, должен быть секс, секс и только секс… И мне это нравится. Какой из тебя скрипач, варвар?..

— Родители хотели, чтобы я музыкантом стал, — сказал Врублевский. — Я тогда не очень-то мог сопротивляться, поскольку был лишен «права голоса». А потом, когда пришла пора выбирать самому, выбрал военное дело… А скрипка… Просто это единственное, что у меня осталось. И из имущества, и из воспоминаний. Больше ни о чем вспоминать не хочу. А она разговаривает, как живая. Нет, правда… То смеется, то плачет, то зовет куда-то. Тот, кто придумал скрипку, был гением… Хочешь послушать?

— Нет, — решительно отвергла она, — не хочу. Я не хочу видеть тебя играющим на скрипке. Правильных, гордых, честных и романтических я уже видела. А вот таких, как ты… Ты же хищник. Сильный, не останавливающийся ни перед чем в достижении своей цели, безразличный к чужому мнению и страданиям, беспощадный к врагам, — она приблизилась к Врублевскому вплотную, и он заметил, как расширились ее зрачки, а глаза затуманились желанием. — Самец, пират, варвар…

Она попыталась обнять его, но он перехватил ее руки и, глядя в глаза, отрицательно покачал головой:

— Нет.

В ее глазах что-то яростно полыхнуло.

— В чем дело? Ты боишься моего мужа?

— Вот уж кого-кого, а мужей я не боюсь, — ответил он. — Я не его, я тебя боюсь. Ты же ненормальная: У тебя с головой не все в порядке, ты в экстазе можешь перекусить мне сонную артерию и тебе ничего не будет. Пару лет в сумасшедшем доме — и грызи, на здоровье, новых мужиков. С чего ты взяла, что я дикарь и варвар? Придумала какую-то странную игру и хочешь, чтобы мм играли в нее вместе? Нет уж, увольте, такие игры мне не по душе. Играй в одиночестве, сама с собой.