Страница 18 из 21
Выказывание обиженности может быть демонстративным. Чем человек интеллигентнее, тем меньше выставляет напоказ свою обиженность. Иными словами, тем меньше демонстрирует свою внутреннюю нечистоплотность. Своим домашним или близким интеллигентный человек скорее всего устраивает ежедневные демонстративные спектакли своей обиженности, чтобы ненароком не захлебнуться в собственных нечистотах. Он не признает того, что этим обижает других. Особенно задевает близких то, что вне дома человек источает бездну лицемерного обаяния, тогда как домашним приходится лицезреть гадкую жабу.Делать повсюду вид, будто ничего не произошло, умеют лишь первокласснейшие мастера по подавлению стрессов. Такая способность происходит от желания быть лучше всех и от желания доказать, что я лучше всех. Подобный образ мышления имеет следствием тяжелейшие заболевания.
Жалость к себе
Жизнь начинается с человека, а человек берет начало со среды, имя которой – семья. Или, точнее, – родители. Не умея быть самими собой, мы зависим от родителей и тогда, когда становимся взрослыми . Вернее, от их характера, а значит, стрессов. Не отдавая себе в том отчета, мы обрекаем себя на жалкое положение. Перестаем жить собственной жизнью и начинаем жить в мире родительских стрессов.
Неумение и неспособность растолковать родителям собственные потребности оборачиваются неумением и неспособностью растолковать их и всему остальному миру. Вот и получается, что мы являемся на свет усваивать те энергии, сущность которых не сумели понять в предыдущей жизни, а на практике лишь взращиваем их. Раздавленные под их грузом, мы отправляемся на тот свет, и в следующей жизни нам приходится заниматься тем же самым, чтобы довести до конца незавершенное дело. Если и на сей раз не удается, мы будем приходить снова и снова, покуда не поймем смысла жизни, покуда не поймем, что наша жизнь определяется не окружающей средой (она может быть какой угодно), а нашим отношением к этой среде . Когда человек осознает, что в ближних он видит лишь себя, то у них учится и благодарит Бога, что они есть. Видя их пороки, он счастлив, что ему указывают на его же пороки, и избавляется от них. Он начинает лучше в себе разбираться. Перестает считать себя хорошим или плохим и относится к себе просто как к человеку со своими маленькими недостатками, без которых жизнь не имела бы смысла.
Пока нами это не осознается, мы, словно ненормальные, несемся все быстрее, выше и дальше и не понимаем, отчего результат оказывается противоположным. Если и добиваемся желаемого, то счастья не испытываем. Что-то приобретая, мы что-то теряем, словно платим пошлину. Зачастую такой пошлиной оказывается здоровье. Стоим в беспомощности перед разбитым корытом, и на глаза невольно наворачиваются слезы. Нет сил двигаться дальше. Нет сил бороться с жизнью. Мы беспомощны и опечалены.
Напрягая силу воли, мы истощаем свои жизненные силы, но несмотря на это, не добиваемся желаемого. Мы оказываемся в жалком положении. Как иначе назвать положение, когда ребенок борется с родителями, а родители борются с ребенком, не понимая того, что это – борьба против себя. Борьба во имя того, чтобы доказать, что виноват не я, а виноват ближний, усиливает чувство вины. Попадая в положение обвиняемого, ребенок вынужден бороться за свободу.
Кто хоть раз выходил из сражения победителем, тому ведом сладкий вкус победы. Он убедился в собственном превосходстве и желает вновь и вновь испытать это ощущение. Одно сражение с родителями, а за ним второе и третье, а там, глядишь, и сформировался борец за свободу. Борцы за свободу могут бороться за свободу, поскольку их ничто не связывает. Они уже добились свободы от дома и семьи. Поскольку же счастья от этого не обрели, то борются дальше. Борются с жизнью, но не сознают того, что если одержат победу, то это будет означать смерть. Свобода, во имя которой ведется борьба, и есть смерть, но борцы не знают этого и не хотят знать.
Любая жизненная борьба на деле является борьбой человека с собой, покуда не истребляется жизнь. После каждого сражения борец оплакивает свое жалкое положение и вновь бросается в бой, чтобы его положение усугубилось еще больше.
После пролитых слез на душе как будто становится легче, вот только нет желания встать и идти дальше. А может, нет сил? Сразу и не разберешь. Тело теряет в весе столько, сколько выплакано жидкости. Логично, не так ли? Поскольку тело – зеркало души, то на какое-то время легче делается и на душе. Почему же нет сил двигаться? Потому что не усвоен урок жалости к себе, отчего моментально накатывает былая тяжесть, только усилившаяся во сто крат. ПОРАЖЕНИЕ ТКАНЕЙ, ОРГАНОВ ЛИБО НАРУШЕНИЕ ФУНКЦИЙ ВСЕГО ОРГАНИЗМА
Сначала поражается функция, то есть работоспособность одной клетки, затем ткани. Например, мышца утрачивает способность быстро и легко напрягаться и расслабляться. При сохранении ситуации, достойной жалости, ее работоспособность полностью утрачивается. По своему строению и функции человеческие ткани подразделяются на четыре типа:
Жалость к другим также оказывает разрушительное воздействие, поскольку является частью жалости к себе.
Поскольку все ткани функционально неразрывно между собой связаны, то нарушение одной из них быстро ведет к нарушению функции одного органа либо участка тела. Далее следует ослабление либо прекращение функции. При распространении проблемы на все тело человек смертельно заболевает. Это значит, что сожаление из-за мелкой проблемы ослабляет, делает немощным и нежизнеспособным один участок тела. При чрезмерном обобщении той же проблемы ослабляется, затем делается немощным и наконец нежизнеспособным все тело. Человек либо определенная его функция словно пребывают в летаргическом сне и ждут того часа, когда их вновь пробудят к жизни.
В повседневной жизни для образного описания подобного состояния используются такие понятия, как «поникший», «увядший», «подавленный». Часть из этих понятий применяется для описания растений. Растение – это дух. Человеческий дух есть дух более высокого уровня развития. Если человек духовно поник, увял, раздавлен, это непременно выражается и в его теле. Когда дух не может развиваться, расти, возноситься, его именуют падшим. Причиной служит жалость к себе, что истребляет жизненную силу, а значит, любовь.Если некий орган имеется, но не функционирует, тело продолжает жить. Человек может быть слепым, глухим, лишенным обоняния, неспособным мыслить, бесплодным, бесполым, обезрученным, обезноженным и т. п., но без сердца ему не обойтись. Пониженная функция жизненно важных органов означает уже начало смерти. Прекращение работоспособности этих органов и есть смерть.
Без сердца не выжить. С бессердечием выжить можно.
Жить бессердечно, то есть уподобляясь вещи либо автомату, способен тот, кто защищает свои чувства бесчувственностью. Кто начинает себя жалеть из-за своей бесчувственности, тот обессилевает точно так же, как и человек, жалеющий себя из-за своей чрезмерной чувствительности. Жалеть себя можно из-за одной вещи, другой или третьей. Можно жалеть вообще. Это – жалость ради жалости, что может превратиться в стиль жизни, губительный как для плачущего, так и для страдающего от его слез окружения. Желание однажды все же выплакаться, чтобы полегчало на душе, превращает человека в борца с жизнью, у которого на душе делается все тяжелее.
Себя можно жалеть чуть-чуть, а можно очень сильно. Можно жалеть конкретно и вообще. Постоянное проливание слез по некоей конкретной причине повреждает конкретную ткань, орган либо участок тела. Немного слез – легкое поражение. Много слез – тяжелое поражение. Жутко много слез – полная утрата работоспособности данной ткани, органа либо участка тела, однако из-за этого человек еще не умирает. Плаксивому человеку больше всего на свете хочется доказать, что его положение действительно достойно жалости. Испуганный, а потому беспомощный человек рассчитывает таким образом на людскую помощь и поддержку. Во имя этого он способен терпеть какие угодно физические страдания. Нередко человек, терзающийся душевными муками, требует: «Разрежьте меня, тогда убедитесь, что я болен». Поскольку у человека, страдающего от душевных мук, высок порог болевой чувствительности, он может вообще не ощущать физической боли и здорово напугать ухаживающего за ним ближнего, ибо ведет себя так, словно огромной физической раны и не существует. Человек, испытывающий душевные терзания, продолжает терзаться и тогда, когда наличие у него серьезной болезни доказано, и ближние поверили этому. Сам же человек считает, что ему все же не верят.