Страница 19 из 27
Конечно, случалось, что посторонняя жизнь вторгалась в эту дружескую тишину. Своей-то комнаты у Феди тогда не было. Порой здесь же, в "гостиной", обосновывался и отец — у телевизора или с газетами. А то и с приятелем Петром Петровичем — за шахматами. Впрочем, никто особенно не мешал друг другу. Только однажды со стола скатилась на рельсы и вызвала аварию шахматная фигура под названием "слон"…
Федя, кстати, не понимал, почему эта точеная штучка называется слоном. И вообще, он в ту пору ничего не понимал в шахматах. А слонов любил и собирал про них картинки.
Так вот, слон упал на рельсы, папа сказал Борису "ах, прошу прощения". Борька поднял фигуру, встал с четверенек, подал слона папе и задержал взгляд на доске. Петр Петрович в это время двинул коня.
— Не-а… — вдруг тихонько сказал Борис. — Мат будет.
— Как это — мат? — встревожился Петр Петрович.
— А вот так… — Борис что-то там переместил на доске.
— Ты не подсказывай, не подсказывай, — заволновался папа. — Хотя… гм… честно говоря, я сам не догадался бы…
— Я пойду вот так, — решил Петр Петрович.
— А тогда вот так будет… — вздохнул Борис.
Два взрослых шахматиста уставились на него как на пришельца из созвездия Козерога. Петр Петрович торопливо предложил ничью папе и выразил желание сыграть с мальчиком.
Мальчик, нетерпеливо поглядывая на включенную дорогу, в три минуты обставил дядю Петю и стукнул коленками об пол.
— А со мной? — жалобно сказал папа.
С ним Борис повозился чуть дольше. Минут пять.
— И давно ты так научился? — с почтением спросил папа.
Борис не знал. Ему казалось, что он умел играть всегда. Чуть ли не в ясельном возрасте постиг это искусство, узнав у отца, как ходят фигуры, и садясь потом за игру с кем придется. Серьезным занятием шахматы он не считал и к семи годам потерял к ним былой интерес. То ли дело железная дорога!
А Федин папа с той поры проникся к Борису неподдельным уважением и симпатией. Каждый вечер предлагал: "Борис Львович, сразимся, а?" Непонятно, имелся ли в самом деле у Бориса необычный талант (как утверждал Федин папа), или шахматные способности самого Виктора Григорьевича Кроева были весьма средними, но перевес обычно оказывался на стороне "юного поколения". Обыгрывание дяди Вити в шахматы Борис, видимо, считал скучной, но неизбежной обязанностью — чтобы потом можно было без помех заниматься железной дорогой. Впрочем, был Борис человеком понимающим чужие души и скоро осознал: надо щадить взрослое самолюбие и время от времени сводить партию вничью, а порой и проиграть не грех. Папа в такие моменты ликовал… В конце концов эти шахматные вечера стали домашней традицией. А Борис сделался не просто Фединым другом, а вообще своим человеком в доме Кроевых.
Плохо только, что сам-то этот дом терял свою былую прочность. Это чувствовалось порой и за папиной излишней веселостью, и за маминой непривычной рассеянностью, и за случайно схваченными Федей фразами родителей:
— Ну что ж, о н а, конечно, женщина эффектная. Детей нет, хватает времени следить за собой… — Это мама.
— Двадцать лет в роли ломовой лошади — это, выходит, личная жизнь? — папин вопрос. Ну и так далее. Что-то разладилось у них после двух десятков лет совместного существования. Но Федя не вникал. Его душа интуитивно защищалась от взрослых неурядиц. Федя прятался от них за книжками, за суетой школьных дел, за своими выдумками и заботами. Тут случилась как раз история со слоном.
Слон был размером с котенка. Он стоял на полке в универмаге. Так же как электрическая железная дорога, он был крошечный, но выглядел совершенно настоящим (хотя сделали его, очевидно, из фаянса). Живой казалась каждая складочка серой шероховато-замшевой кожи. Осмысленно блестели черные глазки. Чудилось, что слегка шевелится розовая влажная губа под задорно вскинутым хоботом. Настоящей слоновой костью светились изогнутые полумесяцами клыки. Вот-вот колыхнется и пойдет, постукивая коготками-копытцами по лакированному дереву.
Федя придумал слону имя — Буби. Иметь Буби у себя казалось ему неслыханным счастьем. А стоило-то счастье не такие уж великие деньги — двенадцать рублей. Но родители, занятые своими раздорами, тут проявили единодушие, объявив Федино желание странной блажью.
— Добро бы заводная игрушка, а то статуэтка для комода! Ты что, девчонка?
— Мало тебе железной дороги? Откуда у нас лишние деньги? Спроси отца, когда он последний раз получал премию!
После школы Федя забегал в универмаг и со страхом смотрел: там ли еще Буби? Не купил ли его кто-нибудь? О том, что таких слонов на складе множество, Федя и помыслить не мог. Буби был единственный! Родной просто! Федина душа истосковалась по слону-малютке. И однажды Федя не выдержал — безутешно разрыдался при родителях и при Борисе. Ну что же это такое?! Неужели никто не может понять, как ему нужен этот маленький живой слон! Заберите назад, продайте железную дорогу, возьмите все, что у него есть! Ну, не кормите целый месяц, чтобы сэкономить деньги… Да никакая не истерика, а просто ему пуще жизни надо, чтобы Буби жил с ним… Ну, ремнем так ремнем, пожалуйста… А потом купите Буби?..
Борис во время этого горького крика и плача потихоньку исчез. И появился под вечер, когда уже остывший от слез, но тоскующий Федя сжался в печальном уголке между тахтой и кадкой с фикусом. Борис нахмуренно и деловито сказал:
— Вот, принес тебе слона… — И стал разворачивать газетный сверток.
Федя недоверчиво подался вперед. И… чуть опять не заревел от обмана. Борькин слон походил на Буби лишь размером. Это было пластилиновое существо с ногами из березовых кругляшков, с хоботом из резиновой трубки, со стеклянными пуговицами вместо глаз… Федя глянул на это нелепое создание, потом на Бориса — даже без обиды, только с новой горечью. Борис все понял. И прошептал виновато:
— Я думал, ну хоть такой… Зато у него глаза горят… Вот… — Пуговицы засветились огоньками. — Там лампочки и батарейка.
— Дай, — вдруг со всхлипом попросил Федя. От Борькиного голоса, от взгляда что-то сдвинулось у него в душе. Как при первом знакомстве, когда Федя схватил крокодила и они с Борисом вдвоем отмахивались от толпы… Он посадил пластилинового зверя себе на колени и стал гладить правой ладонью, а левой взял Борьку за тонкое запястье. И тот сел рядом. И они долго молчали в углу за тахтой, глядя, как мигают желтые глаза маленького слона. И Федя — без отчетливых мыслей, но глубоким безошибочным пониманием — осознал, что прежнее их приятельство с Борисом было до этого вечера лишь вступлением к неразрывной дружбе.
…А слона Буби через день купили. И Федя был счастлив. Но к счастью примешивалась теперь печаль и даже виноватость перед Борискиным слоном, которого звали Фродо…
Долгое время оба слона стояли рядышком на книжной полке. Потом Фродо изрядно подтаял от весеннего солнца, а у Буби откололся хобот (его приклеили, но он опять отвалился). И слоны незаметно переселились в кладовку. Но тогда это не имело уже особого значения. Тем более, что к тому времени Борька успел спасти Федю от настоящей беды.
…Это случилось в марте, перед каникулами. Наступил наконец момент, когда отцу пришлось заявить:
— Федя, ты уже не маленький. И если так получится, что мы с мамой… ну, ты понимаешь… Если мне придется жить отдельно, с кем ты решишь поселиться?
Наконец-то до Феди дошло, что все это всерьез! И так ошарашило, что он не заревел. Помолчал и сказал тихо:
— Я… не знаю. Я подумаю…
— Подумай, малыш…
Заплакал Федя, только когда пришел к Борису.
В тот вечер Борис явился к папе и маме Кроевым. Очень серьезный, подготовленный к разговору. И предложил вот что: раз уж они, Виктор Григорьевич и Татьяна Константиновна, решили разводиться, не надо Федю рвать на части. Пусть он тогда живет у него, у Бориса. У них в доме. Они привыкли друг к другу, и места хватит…
Мама всхлипнула, приоткрыла рот. Папа остановил ее взглядом. И ответил так же серьезно: