Страница 197 из 198
— Придумала тоже: на седьмом уроке киснуть из-за какого-то... Они там воюют за ордена да за валюту, а ты сиди и слушай...
Он, конечно, не помнил про отца Костика Бессонова. И самого Костика, наверно, даже не видел среди других. Но другие-то помнили и видели. И замолчали, и на Костика посмотрели. И тому что оставалось делать? («Ну правда, Егор, что?») Он сказал Глебу:
— Ох и гад же ты проклятый... Тебя бы самого туда...
Глеб (длинный такой и ехидный) сделал глаза щелочками и спросил:
— Че-го-о?
— А вот «того», — сказал Костик и, хотя вовсе не был драчливым человеком, вмазал сейчас от души Глебу по губам. И раскровянил.
И был тут сразу крик, растащили их, Дора кинулась звонить матери Костика (это ее любимое дело — звонить родителям), потому что «кто бы какие слова ни говорил, а решать в школе вопросы кулаками никто не имеет права, здесь не Америка».
А Костик, заплакав злыми слезами и почти не помня себя, сказал ей, что, значит, она «сама такая, если заступается за этого гада»...
Короче, много чего было потом, и в конце концов Костика вытурили из корабельного экипажа, потому что «там во главе колонны пойдут самые достойные, а не те, кто позволяет себе дикие выходки». Глебу, конечно, тоже попало за те слова, но ему-то что? Он в экипаже все равно не был...
Наум Львович, бывший штурман, а теперь руководитель кружка судомоделистов и юных моряков, которые строили фрегат, трижды ходил к Доре, уговаривал, рассказывал, как работал Костик на строительстве. Но без толку. Дора Борисовна сказала, что у них в классе самоуправление, и раз ребята решили не допускать Бессонова, так и будет. А никакого самоуправления нет, потому что все ребята за Костика, только привыкли голосовать, как велит Дора...
— А мама что же?— поинтересовался Егор.
— А что мама... От нее тоже попало. Говорит: «Может, и правильно дал этому Самойлову, но зачем грубить учительнице»... А еще говорит: «Если будешь хвастаться отцом, сниму портрет, так и знай... » А я когда хвастался?
Они разом посмотрели на фотографию. Егор тихо спросил:
— А при чем портрет-то?
— Да так... Не знаю... — Костик сосредоточенно выдергивал нитки из продырявленной на колене трикотажной штанины. — Она еще и раньше говорила: «Может, лучше повесить папину фотографию у тебя над столом?» Это там, в другой комнате...
— Почему?— помолчав, спросил Егор-Костик намотал длинную нитку на палец.
— Ну... наверно, чтобы каждый раз не спрашивали, кто это... Те, кто приходит.
«Значит, есть уже «те, кто приходит», — подумал Егор.
Что ж, матери Костика всего тридцать один год... Тем, кто приходит, конечно, неловко встречать живой, искрящийся взгляд капитана Бессонова...
— А ты что сказал?— нерешительно спросил Егор.
— А я сказал: не дам. Пусть висит.
«Вот так, — подумал Егор. — Ни распутать, ни помочь». Но помочь можно было в другом.
— Давай-ка одевайся. Пойдем.
— Куда?
— В школу... — Егор почувствовал на щеках привычный холодок — тот, который ощущал каждый раз перед тем, как «влезть в очередную историю».
Костик вскинул мокрые глаза:
— Зачем?
— Затем, что рано ты сдался. Драться надо.
— Как?— он печально улыбнулся.
— А вот так! В конце концов, при чем здесь ваша Дора Борисовна? Это пионерский праздник, а не классный час. Все газеты пишут про самостоятельность отрядов...
— Ха, газеты... — сказал Костик. — Что они ей... — Но глаза быстро высыхали.
— Одевайся, тебе говорят.
Костик исчез в другой комнате и тут же вернулся в школьной форме.
— Если надо, к директору пойдем, — сказал Егор.
— А он спросит тебя: «Вы кто такой?»
— А я скажу: брат.
— А врать нехорошо, — с дурашливо-нравоучительной ноткой ответил Костик. И улыбнулся.
Улыбнулся — это уже здорово! Егор деловито объяснил:
— Никакого вранья. Мой отец, Анатолий Нечаев, был таким другом твоего прадедушки, что покрепче всякого родства. Так что на должность двоюродного брата я вполне гожусь...
Костик перестал улыбаться.
— По правде?
— Да.
— Тогда пошли... Пусть ничего не получится, все равно...
Когда шагали к школе, Костик вдруг сказал:
— Я никогда отцом не хвастался... А мама все равно говорит: «Гордиться можно, а хвастаться незачем». Говорит: «Неважно, чей ты сын, а важно, какой ты сам... »
— Все важно. И чей ты сын — тоже. И чей внук и правнук... Костик, а повесть Арсения Викторовича будут печатать в журнале. Сегодня сам главный редактор сказал.
— Правда?— Костик опять заулыбался и даже запрыгал рядом.
— Значит, сейчас ты правнук писателя... Хвастаться не надо, а гордиться можно.
— Егор... — Костик поглядел сбоку смущенно и хитровато. — А твои стихи... может, тоже когда-нибудь напечатают?
— Может быть... — не удержался Егор. — Редактор обещал, что возьмет «Балладу о хронометре». В ближайший номер даже...
— Ой... значит... — Костик прикусил улыбку и сбил шаг.
— Что?
— Да так.
— Ну что, все-таки?
Костик шепотом и вроде бы шутя, но смущенно сказал:
— Выходит, я и брат поэта?
— Ну, поэт из меня... как весло из кочерги... А кой-каким журналистским приемам Гай меня научил. Так что пошли смелее... — Школа была рядом, и Егор взял Костика за руку.
Но в школе никого из нужных людей не оказалось. Ни вожатой, ни директора, ни Доры Борисовны, ни Наума Львовича. И во дворе уже было пусто. Цветные паруса с фрегата были сняты, мачты и реи голо торчали над крышей мастерской.
— Ну и ладно, — вздохнул Костик.
— Да нет, не «ладно», — хмуро возразил Егор.
— Все равно ничего не выйдет... Я ведь не поэтому с тобой пошел...
— А почему же?— недовольно сказал Егор.
— Ну, так... Потому что с тобой...
Они медленно зашагали обратно. Костик озабоченно поглядывал на Егора. Тот сердито насвистывал: «Мы помнить будем путь в архипелаге... » Посвистел, сказал:
— Наверно, это и завтра не поздно решить.
— Ты же ночью уезжаешь!
— Ну, застряну на сутки.
— А не влетит?
— Влетит.
— Ой... Не надо, Егор.
— Ты лучше скажи: говорил с мамой насчёт Среднекамска? Чтобы приехать летом?
— Говорил, конечно.
— И что?
— Ну, как полагается... «Если не будет троек... » «Если будут деньги... » Да отпустит! Ей же лучше, отдохнет от меня.
— Вот и ладно. Поплывем от Среднекамска аж до Решетникова... Там такие места!
— Ты же писал, что шлюпка рассохлась!
— Хлопцы плот вяжут из автомобильных камер. Чуть не сотню их уже набрали...
— Ура... А ты будешь капитаном?
— Адмиралом...
— Егор... А что за «Баллада о хронометре»? Я не читал.
— Ну, ты много чего у меня не читал. Вот приедешь...
— Это о том самом хронометре? О прадедушкином?
— О нем.
— И он все еще тикает?
— Вполне точно тикает. Он и у тебя еще тикать будет.
— Почему... у меня?— Костик опять сбил шаг.
— Потому что приедешь и заберешь. Твое наследство.
— Да ну... — сказал Костик, пряча удивление и нерешительную радость. — Как это...
— Очень просто. Я же говорю — наследство.
— Но он же сейчас твой. Ты же...
— Что?
— Ну... — Костик виновато задышал. — Ты же ведь не помер...
— А это и не надо, — засмеялся Егор. — С хронометром по-другому. Как находится новый наследник — тот сразу ему в руки.
— А тебе... не жалко?
— При чем тут «жалко»? Это закон.
Редактор в это время, окончив ряд срочных дел, взялся за листы с «Балладой». Он знал, что предстоит выдержать бой с экспансивным заведующим отделом поэзии. Тот станет кричать, что «Баллада» растянута, сыра, написана явно ученически и далека от канонов современной поэзии. И будет прав. Действительно, стихи многословны, немало неуклюжих строчек и рифм...
Но чем-то же цепляет «Баллада» сознание и душу! Есть же у этого Егора Петрова какая-то струнка. Вроде бы и рассуждения о природе времени наивны, и слишком длинен стихотворный рассказ, как попал к мальчишке старый корабельный хронометр; и конечно, вызовут возражение «технические» строки об, устройстве механизма с горизонтальным балансиром.