Страница 173 из 198
— Ч-черт, — с досадой сказал Егор. — Лучше бы она не напоминала. Опять захочется.
— О чем речь-то?
Егор не стал напускать туману, честно сказал, о чем речь.
— И не прикидывайся, будто ничего не знал. Ты всегда все про меня знаешь. Как в досье… — вредным голосом добавил он.
— Ты меня переоцениваешь, все я знать не могу… Так, кое-что. Потому что я за тебя беспокоюсь, балда ты…
— Сам… Значит, и про отца уже знаешь? — морщась, спросил Егор.
— Про… Виктора Романовича? Нет… Что с ним?
Егор сумрачно рассказал. Михаил, кажется, смутился.
— Откуда же я мог это знать… Хотя, честно говоря, ожидать следовало. Ты сам-то разве этого не понимал?
— Может, и понимал… А что я мог сделать?
— Не знаю… Главное, что ты будешь делать теперь.
— Не понял. Ты о чем?
— Я к тому, что труднее жить будет.
— А может, легче? — зло сказал Егор. И кажется, попал в точку. Впервые переиграл в споре Михаила. Тот отозвался растерянно:
— Да… в чем-то ты прав.
Егор-насупленно признался:
— Вчера отец сказал: «Можешь теперь менять фамилию».
— А ты?
Егор сказал и о своем ответе. И о своих сомнениях. И спросил напрямик, что об этом думает Гай.
Но тот ответил, что советы давать легко, а решать такие вопросы человек должен сам. И главное — не рубить с плеча.
— Мудр ты, как сто Сократов, — проворчал Егор. — А толку от твоей мудрости…
— От чужой мудрости всегда толку мало… если своей дефицит.
— Гран мерси за комплимент.
— Не обижайся… Егор, я вот про что. Тебе бы хватит терзаться всякими сомнениями, пора бы дело найти. Ну, посуди сам: чем ты сейчас занят? Нельзя же так… растительно существовать. Смысл-то надо какой-то приобретать в жизни. Ищи давай… самого себя.
— Ай-яй-яй. Сборник проповедей о смысле жизни. Том двадцать второй, глава семьдесят третья…
— Я знаю, что казенно выражаюсь… Но черт возьми, ты же понимаешь, о чем я!
— А я нашел… смысл, интерес и стержень, — вдруг брякнул Егор. Вдохновенно.
— М-м?
— Ага!
— Подробнее можешь?
— Могу… Завтра я иду на занятия литературной студии, руководимой писателем Наклоновым. Во мне прорезался талант.
— Че-во? — откровенно усомнился двоюродный братец.
— А что? Я, по-твоему, совсем бездарен?
— Стихи, что ли, сочинил? А ну, прочитай!
— Фиг! — испуганно сказал Егор. Потом приободрился: — Вот окрепнет талант, тогда… И заодно проблемы решатся…
— Какие?
— С фамилией. Стану печататься, можно будет двойную фамилию взять. Писателям разрешается. Петров-Нечаев…
Михаил не уловил ни горькой нотки, ни юмора. Ответил серьезно:
— Дитя ты еще…
— Ага… Миш! Капитан-лейтенант Егор Алабышев — правда выдуманный персонаж?
— Егор… В чем дело?
— Какое… дело?
— Ты зачем идешь в литературную студию?
— Надо.
— Егор…
— Пока, — с ноткой веселого злорадства сказал Егор. — Потом позвоню еще. — И положил трубку. Пошел в комнату и достал блокнот с «Крузенштерном» на корочке.
Те мысли, что перебил в Среднекамске телефонный звонок, те, что были забыты после несчастья с Венькой, теперь все чаще всплывали снова. Беспокойные. С предчувствием тайны и боя.
Егор торопливо записал придуманные сегодня восемь строк под тем стихотворением: «Когда Земля еще вся тайнами дышала…» Его стихи были как продолжение стихов Толика.
Продолжение, но не конец…
Строчки звучали в сознании Егора под привычный уже мотив — слившихся двух песен: одна из фильма, другая про архипелаг.
Егор перекинул в блокноте лист. На второй странице была схема. Со значками, именами и линиями. Егор взял карандаш.
Бастион. Капитан-лейтенант… От этого значка Егор провел наконец к имени Наклонова резкую черту.
Олег Валентинович! Крузенштерн — это Крузенштерн, лицо историческое. А откуда в вашей повести Егор Алабышев?
«Когда земля еще вся тайнами дышала…»
— Вот так, — скорбно произнесла Алина Михаевна. — Сделали подарочек к Восьмому марта… — Она посмотрела на Егора.
— В чем опять я виноват? — скучным голосом спросил он.
— Телефон отключили!
— Я, что ли, его отключил?
— Из-за твоих разговоров со Среднекамском! Потому что вовремя не оплатили счета!
— Здрасте! Я, что ли, должен их оплачивать? Какими шишами?
— А я какими? Нынешними грошами? Ты хоть понимаешь, что скоро есть будет нечего?
Отца перевели в другой цех, на должность рядового инженера. Зарплата, конечно, стала не та. Но и не гроши же! Да и на сберкнижке у матери наверняка имелось кое-что. Но Алина Михаевна жила теперь в постоянном страхе перед нищенством. Говорила об этом каждый день, считала копейки. Егор подозревал, что и телефонные счета она не оплатила из-за непреодолимой боязни лишних трат. Сумма-то была пять или шесть рублей!
Егор сказал, что не разорились бы.
— Тебе легко рассуждать! Ты эти рубли не зарабатываешь и не экономишь!
— Зато ты экономишь! Так, что хоть из дому беги!
Алина Михаевна слезливо закричала о неблагодарности. В это время вернулся с завода отец. Спокойный, неразговорчивый, осунувшийся. Послушал перебранку, сказал, что телефон все равно отобрали бы, потому что номер «выбивал» на АТС завод. Теперь эту телефонную точку отдадут другому начальству.
Мать принялась ругаться пуще прежнего, и получилось, что опять почему-то виноват во всем Егор.
— Оставь ты парня в покое, — сказал отец. И ушел к себе. А через пять минут позвал из кабинета: — Егор, загляни-ка, если время есть.
Егор вошел.
За окнами было еще светло — день прибавился. Лампа не горела. Отец сидел на диване, откинувшись, глядя перед собой. Потом улыбнулся, будто сквозь боль. Но спросил бодро:
— Как дела-то? Давно мы с тобой не беседовали.
— Какие дела? — Егор прислонился к косяку.
— Ну, вообще… жизнь?
— По-всякому…
— За девочками еще не ухаживаешь? — с натужной шутливостью спросил Виктор Романович. Егор видел, как он пытается придумать тему для беседы.
— Обхожусь пока без этого, — сказал Егор и почему-то вспомнил Бутакову. — Наверно, не созрел еще.
— М-да… Прямолинейные вы люди, нынешнее поколение.
— Эпоха… — сказал Егор.
— А… в школе как?
— В школе — как у Гоголя.
— То есть?
— Не знаешь, что ли? «Эх, тройка, птица-тройка…»
— Птица-то птица… На ней нынче далеко не улетишь.
— Это как повезет…
— Везенье везеньем, а еще и работать нужно…
— «Сделать учебу сознательным, внутренне организованным процессом», — кивнул Егор. — Любимая фраза нашей обожаемой Классной Розы.
— Кого-кого?
— Да ты разве не помнишь ее? Правда, позолота с нее уже слезла. Как ты и говорил…
— Постой-ка, о чем это ты?
— Ты объяснял ей, что культура — это слабенький слой позолоты, который быстро облетает… Четыре года назад, когда она приходила… заступаться за меня.
Отец помолал. За окнами густел вечер. Виктор Романович спросил в полутьме:
— Гошик… А неужели ты больше ничего не помнишь? Кроме… такого.
Он сказал «Гошик», как иногда говорил в давние-давние времена, еще до всего плохого. И сердце у Егора дрогнуло. Это обычные слова — «дрогнуло сердце». Но оно и вправду тюкнуло невпопад, и Егор сам удивился этому. И ответил неловко:
— Ну, почему…
Отец молчал тоскливо и с ожиданием.
— Я помню, как у нас сломалась машина, — сказал Егор. — Не эта, а старая, «Москвич». Я тогда еще в школе не учился… Ты ее оставил на обочине, и мы пошли пешком. Это где-то за городом было.