Страница 4 из 126
Не путая и не комкая в одну кучу разных сказочных сюжетов, не впадая ни в скоморошество (балагурство), ни в противоположную крайность скучного прозаика, — Ломтев является, по моему мнению, представителем того, к сожалению отживающего теперь свой век, типа сказочников, благодаря коим до сих пор сохраняются в народе традиционные сказки в более или менее чистом виде.
Из 27 напечатанных мною ниже сказок Ломтева две — легенды (№№ 15 и 25), в шести сказках преобладают бытовые черты над волшебными (№№ 8, 11, 14, 17, 21, 26)[18], а в 19 прочих сказках преобладают волшебные черты над бытовыми. Эти последние могут быть подразделены на два разряда: в одних сказках герой от природы наделен богатырскою силою, при помощи коей он и совершает свои подвиги (№№ 2, 7, 9, 16, 18, 22 и 27), в других сказках герой — обыкновенный слабый смертный, и свои подвиги он совершает с помощью разных волшебных предметов, с помощью сверхъестественных лиц или даже — хитростью (№№ 1, 3, 4, 5, 6, 10, 12, 13, 19, 20, 23, 24; хитрость в № 13 и 20).
Сказка «Ювашка-белая рубашка» (№ 9) носит чисто мифологическую окраску: у царя нет небесных светил — солнца, луны и звезд; их достает ему богатырь слуга Ювашка, причем светила оказываются в карманах у двенадцатиголового змея, убитого героем. Весьма близкая к этой сказка записана в 1890 году в Тамбовской губернии, где только герой носит другое имя: Иван Запрутский. Мотив о похищении небесных светил нечистою силою известен в фольклоре весьма многих народов земного шара, в том числе и русского народа. При всем том мы склонны думать, что данная сказка в сущности своей совсем не мифологическая; думаю, что светила небесные могли явиться тут на месте прежних личных имен вроде «Луна», «Звезда», «Полуночка». Одно из главных оснований к тому — отсутствие данного мотива в старых записях русских сказок. Предоставляя другим разрешение сложного вопроса о первоначальном смысле этой сказки, замечу однако, что и в другой сказке Ломтева не только дочь Бабы-Яги, но и пьяница превращается в звезду и летит на небо за звездой — дочерью Яги (ср. с этим звездочета в № 77-м сказок Афанасьева: Иван Быкович).
Из волшебных предметов в сказках Ломтева чаще всего встречается кольцо: при перебрасываньи его с руки на руку являются слуги (№№ 12, 22 и 24), старушка делается молодою (№ 19), а от наложения перстня вместе с перчаткой разорвало чудовища (№ 2); затем следуют ягоды, от съедения коих делаешься то рогатым, то стариком, то красавцем (№№ 3, 18, 23); живая вода (№№ 4, 7, 27), ковер-самолет (№№ 3, 4). Роль скатерти-самобранки играют бутылки — одногорлая, двугорлая и трегорлая (№ 6). От наложения перчатки разорвало чудовища (№ 2), золотою кистью герой оборачивает людей в жеребцов и кобыл (№ 3), из кремня и плашки выходят слуги (№ 4), сабля и ремень, данные небесным старцем, сообщают герою богатырскую силу (№ 5), из дудочки и трости выходят солдаты (№№ 5 и 23), три цветочка оживляют умершего неестественною смертью (№ 14), клубочек показывает дорогу (№ 19), меч-самосек (№ 19), кошелек-самотряс и кафтанчик-невидимка (№ 23).
Бои богатырей между собою, а также с Идолищами и другими Чудовищами, равно как превращения героев в разных животных и птиц — весьма часты в сказках Ломтева. Мотив «благодарного животного» не принадлежит к числу любимых; Могут-птица, лев и вещий конь помогают герою за оказанную им услугу, зять Воробей — по родству (№ 6), конь Пётра-королевича (№ 10), равно как и козел, лошадь и корова Ивана купеческого сына (№ 4) — вследствие простого дарения.
Герои сказок Ломтева принадлежат главнейше к трем сословиям: царскому, купеческому и крестьянскому; царевичей (и королевичей) семеро, купеческих сыновей шесть. Напротив, героев-солдат только трое, и те лишь в бытовых сказках и в легенде. Героев из среды духовенства совсем нет, и только весьма второстепенную роль играет священник в легенде «Солдат и Смерть» (причем получает нотацию за любостяжание), да еще в бытовой сказке «Микула-шут» поп оказывается одураченным вследствие своей любви к шуткам. Сказок о ворах нет совсем.
Четыре бытовых сказки Ломтева носят все признаки новейшего происхождения, причем варианты их мне нигде не встретились. Из этих сказок создание или, по крайней мере, переделку двух (№№ 11 и 14) нужно приписать солдатской фантазии и одну (№ 17) — фантазии какого-нибудь интеллигентного каторжника. Основной сюжет этих новых сказок сходен с обычным содержанием старинных сказок Ломтева: скромный герой, при его видимом ничтожестве, достигает, в результате различных приключений, королевского престола или чего-нибудь в этом роде. В сказке о Варегине (№ 14) этот мотив осложнен еще новым — местью героя своей первой жене-изменнице.
Сказка нового пошиба «Рязанцев с Милютиным» (№ 8) имеет сходный мотив: подвиги (в новом стиле) жениха, кончающиеся женитьбой его на первоначально намеченной невесте. Главные действующие лица здесь из купеческого сословия, и герой женится, в сущности, на ровне, на близкой подруге своего детства, но женитьбой он опускался «на дно», и это обстоятельство делает их брак неравным. Оригинальна в этой сказке пестрота ее элементов: тут и сказочная тема «Сосватанные дети», и нечто вроде былинного Садко, и чудесные слуги из карты пикового валета, и даже чин чуть ли не гоголевского «городничина». Все это в сильной степени сдобрено бытовыми подробностями из новейшего культурного быта. При всем том я никак не могу признать эту сказку созданием (или хотя бы переделкою) интеллигентного, книжного человека: в основе сказки лежит чисто народное (совершенно чуждое интеллигентам) воззрение на нечистую силу, которая, раз оказав человеку услугу, требует от этого человека работы, поручений, а не получая новой работы — мучит и морит своего повелителя. На этой основе довольно удачно сведено в одно стройное целое все пестрое разнообразие своеобразных элементов и подробностей рассматриваемой сказки: отец героя погибает от своих подчиненных, нечистых духов, услугами коих он не захотел пользоваться; а сын, опустившись было «на дно», с помощью тех же самых духов быстро достигает высокого чина и своеобразно женится на сосватанной ему отцом еще до рождения невесте, предварительно грубо и некрасиво отомстив этой последней.
В авторстве этой своеобразной сказки я склонен заподозрить самого Ломтева, который легко мог соединить в одно целое разнородные элементы, позаимствованные им с разных сторон. И это тем более, что купеческий быт, из коего взята данная сказка, — любимый Ломтевым и более ему знакомый[19]. Однако сам Ломтев не дает мне решительно никаких оснований к тому. Ломтев вообще отрицает свое участие не только в создании новых сказок или отдельных сказочных эпизодов, но даже и в простой переделке их. По словам Ломтева, все решительно сказки выслушаны им от других лиц. Часто он мне говорил также, что та или иная его сказка «из книжки», и в этом уверении я не мог не видеть желания Ломтева похвалить данную сказку[20]. Ломтев уверял меня, что теперь нет ни одной хорошей сказки, которой бы не было в книжках.
В этих отзывах Ломтева сказалось прежде всего преклонение безграмотного человека перед книгой и перед грамотностью. Ломтев рассказывал мне про себя, что иной раз он возьмет в руки книгу своей дочери или внука и начнет сказывать свою сказку, как бы читая ее по книге: другие думают, что слушают чтение грамотея, а у Ломтева и книга взята вверх ногами. Такие случаи весьма тешили нашего старца, которому, видимо, очень хотелось быть грамотным. Кроме того, полуграмотный сват Ломтева, также сказочник, Медведев, держится того же мнения: все теперешние сказки «из книжки». А это мнение бывалого и грамотного человека не могло не импонировать безграмотному домоседу Ломтеву.
* * *
Другой тип сказочников, представителем коего может быть Савруллин, являет собою полную противоположность Ломтеву. Это собственно не сказочник, а балагур, шутник, весельчак. Взгляд его на сказки очень несерьезный, если не сказать более — легкомысленный. Любимый жанр Савруллина — короткие бытовые рассказы-анекдоты, особенно о ворах, плутах и обманщиках. Изложение он считает важнее содержания. Но в изложении он обнаруживает крайнее пристрастие к рифме, к дешевому остроумию, чем окончательно портит свои сказки. Тон и стиль раешника, рифма, частые отклонения в сторону, нередко заключающие в себе сатирическое сравнение действующих лиц сказки со слушателями и их соседями, и т. п. — вот частые черты балагурства Савруллина. Вполне серьезной, торжественной (как у Ломтева) сказки Савруллин совсем не понимает: он ищет в сказке только веселья, шутки, юмора.