Страница 4 из 31
Резюмируя и конкретизируя вышесказанное: во время первых лет реставрации с Руисом Соррильей сотрудничали люди, которые позже, на министерской скамье, выказали себя самыми убежденными монархистами; а этот достойный человек, поддерживавший огонь протеста против государственного переворота 3 января 1874 года, наивный и чересчур честный, доверял своим ложным друзьям. В результате, как это часто происходит с политиками, большинство оставило республиканского вождя ради министерского портфеля или высокого места, и, в конце концов, он смог рассчитывать лишь на тех, кто не продается из чувства собственного достоинства, но чьим занятиям недостает логики, которая могла бы поднять их мысль и их энергию до уровня активных действий.
Если бы не Асенсио Вега, Себриан, Мангадо, Вильякампа и немногие другие, дон Мануэль стал бы на многие годы игрушкой в руках амбициозных спекулянтов, замаскировавшихся под патриотов.
По всем этим причинам, я ограничился воздействием на моих учеников, выбирая для экспериментов тех из них, кто казался мне наиболее подходящим и лучше всех приспособленным для этого.
С ясным пониманием собственных целей, пользуясь определенным авторитетом, который мне придавала моя позиция учителя и мой экспансивный характер, исполняя свои профессиональные обязанности, я разговаривал со своими учениками на различные темы: иногда об испанских обычаях, иногда о политике, религии, искусстве, философии, всегда стараясь исправить высказываемые ими мнения, которые могли быть преувеличенными или необоснованными, или подчеркнуть те неудобства, которые возникают, если подчиняешь собственное суждение догмам сект; школ или партий, что, к сожалению, происходит очень часто. Таким образом я добивался того, что после подобных дискуссий люди, далекие от меня по своим убеждениям, становились ближе ко мне и соглашались со мной, отбросив свои ранее неоспоримые убеждения, принятые когда-то на веру из послушания или из-за простой услужливой покорности. Благодаря этому мои друзья и ученики чувствовали себя счастливыми, что избавились от постыдной ошибки и приняли истину, обладание которой возвышает и придает достоинство.
Строгость логики, применяемой без цензуры при каждой возможности, подтачивала фанатичную убежденность, устанавливала интеллектуальное согласие, и в какой-то мере направляла умы в сторону прогресса.
Вольнодумцы, противостоящие религии, но идущие на уступки нелепостям Книги Бытия, гротескной морали Евангелия и даже церковным церемониям; более или менее оппортунистические или радикальные республиканцы, удовлетворяющиеся жалким демократическим равенством, включающим в себя право гражданства, даже в минимальной степени не влияющего на разницу между классами; философы, претендующие на то, что открыли первопричину в метафизических лабиринтах, основывая истину на пустопорожней фразеологии, — все они получали возможность убедиться в чужих и собственных ошибках; все или большинство ориентировались на здравый смысл.
После того, как перипетии моей судьбы уже отдалили меня от тех друзей, некоторые из них, уверенные в моей невиновности, присылали мне изъявления своей преданности даже в застенки тюрьмы, где я дожидался освобождения; всем им я желаю благих и плодотворных прогрессивных деяний, счастливый тем, что мое влияние стало решающим фактором для принятия ими рациональных убеждений.
II. Сеньорита Мёнье
Сеньорита Мёнье была одной из моих учениц. Это была богатая дама без семьи, большая любительница путешествий, которая изучала испанский язык, для того чтобы осуществить путешествие в Испанию.
Убежденная католичка, она рьяно и скрупулезно соблюдала все религиозные обряды, для нее религия и мораль были одним и тем же, а неверие, или безбожие, как говорят верующие, было очевидным симптомом аморальности, распутства и преступности.
Она ненавидела революционеров, с одним и тем же бессознательным и необдуманным чувством смешивала в одну кучу все проявления народной безграмотности, обусловленные в числе прочего необразованностью и социальным положением, и со злобой вспоминала, как в Париже во времена Коммуны, когда она шла в церковь с мамой, ее оскорбляли уличные сорванцы.
Наивная и располагающая к себе, она всегда без колебаний высказывала свои безоговорочные мнения, почти абсолютно не принимая во внимание прецеденты, детали и последствия, и у меня много раз был шанс деликатно указать ей на ошибки в ее суждениях.
В наших частых разговорах я воздерживался от прямого изложения собственных убеждений, и она видела во мне не приверженца или сектанта противоположной веры, а скорее рассудительного мыслителя, с которым ей очень нравилось спорить.
Она сформировала обо мне такое хорошее мнение, что из-за своего одиночества, лишенная личной жизни, она удостоила меня своей дружбы и полного доверия, пригласив сопровождать ее во всех ее путешествиях.
Я принял приглашение, и мы отправились в путешествие по разным странам, в ходе которого она испытала глубокое разочарование, когда благодаря моему поведению и нашим с ней разговорам ей пришлось признать, что не все неверующие люди являются развратниками и не все атеисты являются бесчувственными преступниками, в то время как я, убежденный атеист, стал для нее живым примером человека, противоположного тому образу, который подсказывали ей религиозные предрассудки.
Она считала мою доброту исключительной, вспоминая о том, что говорится об исключениях, подтверждающих правила; но перед лицом моих последовательных и логичных рассуждений она должна была принять очевидные факты; и хотя ее уважение к религии оставляло у нее сомнения, она согласилась со мной, что рациональное обучение и научное образование бережет детей от ошибок, придает людям необходимую доброту и реорганизует общество в соответствии с принципами справедливости.
Ее искренне впечатлила мысль о том, что она могла бы быть в таком же положении, что и те оборванцы, которые оскорбляли ее, если бы она выросла в тех же условиях, что и они. Точно так же из-за своих предрассудков о врожденности идей она не могла удовлетворительно разрешить проблему, которую я перед ней поставил: если представить себе детей, выросших вне всякого контакта с религией, что знали бы они о боге, вступая в возраст совершеннолетия?
Настал момент, когда мне показалось, что мы теряем время, если от слов не перейдем к делам. Разделять идеи о возрождении человечества и при этом вести пассивную, безразличную, растительную жизнь, обладая, благодаря несовершенству общественной организации и случайностям рождения, важными привилегиями, было все равно, что видеть другого человека в опасности и не протягивать ему руки спасения. Поэтому однажды я сказал сеньорите Мёнье:
— Сеньорита, мы подошли к такой точке, на которой было бы правильно определиться, как нам искать новые ориентиры. Мир нуждается в нас, ждет нашей поддержки, и, по совести, мы не можем отказать ему в ней. Мне кажется, что употреблять на удобства и удовольствия те средства, которые формируют часть общечеловеческого наследия, и которые могут послужить для основания полезного учреждения, исправляющего нравы, является мошенничеством, а это не считается правильным ни в концепциях верующих, ни в концепциях вольнодумцев. Поэтому, я объявляю Вам, что Вы больше не можете рассчитывать на меня в Ваших последующих путешествиях. Я в долгу перед своими идеями и перед человечеством и думаю, что и Вы, в первую очередь, после того, как Вы сменили свою старую веру на рациональные убеждения, должны чувствовать такой же долг.
Это решение удивило ее, но она признала мою правоту и, без дальнейших побуждений, движимая исключительно своей природной добротой и здравым смыслом, она щедро выделила средства, необходимые для создания на деле учреждения рационального обучения — Современной школы, которую я уже создал до этого в своей голове.
Что бы ни выдумывали злые языки по этому поводу с тех пор, как мне пришлось подвергнуться судебным допросам, все это является полнейшей клеветой.