Дикое сердце

Носилки плавно покачивались на плечах сильных рабов. Сквозь задернутые занавески долетали звуки города — гомон голосов, плеск реки, цокот подков. Эмма полулежала в носилках и кусала до крови губы от приступов резкой боли. Порой даже стонала и с силой сжимала руку перепуганного Риульфа. Мальчик уже догадывался, в чем дело.

— Госпожа, мы Должны оповестить конунга. Вам не следовало сейчас уезжать.

Она только отрицательно замотала головой и с такой силой сжала руку мальчика, что он вскрикнул.

— Нет, Риульф, нет, — зашептала она, когда боль на минуту отпустила. — Ты доставишь меня к епископу Франкону, а затем вернешься и вызовешь Сезинанду. Но больше не смей говорить никому ни слова. Я приказываю — никому!

Она так спокойно вышла из носилок и прошла в покои Франкона, что никто ничего не заподозрил. Франкон встал от стола, где он трапезничал в компании Гунхарда, удивленно взглянул на Эмму, вытирая блестевшие жирные губы.

— Рад приветствовать вас в нашей обители… Он еле успел подхватить ее. Все тотчас понял.

— Гунхард, проследи, чтобы никого не было на переходе в баптистерий[7]. И позови повитуху, что мы поселили во флигеле.

Сезинанда явилась недовольной. Она только покормила ребенка и собиралась присоединиться к пирующим, когда явился Риульф с приказом от Эммы явиться в аббатство Святого Мартина. Сезинанда уже знала о ссоре на пиру между супругами и что рассерженная Эмма покинула дворец и считала, что вызов Эммы является одной из очередных прихотей подруги.

Однако когда ее провели в пустой баптистерий и она увидела мечущуюся на шкурах поверх охапки сена, как простая вилланка, Эмму, она переменилась в лице.

Возле Эммы хлопотала повитуха, прямо за колонной на плитах развели костер. На нем кипятилась вода. Рядом стоял еще один остывавший котел с водой. Епископ Франкон бродил вдоль бассейна под куполом базилики, бормотал молитвы. Приор Гунхард колол поленья на щепы, подбрасывал их в огонь.

У Сезинанды все похолодело внутри. Она поняла, что рождение наследника Ролло хотят провести в тайне. Поняла она и то, чем это грозит в случае, если с Эммой или ребенком что-то случится. И ей вдруг ужасно захотелось вернуться во дворец, сославшись на то, что необходимо быть со своим ребенком. Но вместо этого она стала помогать повитухе раскладывать на ларчике чистое полотно.

— Воды уже отошли?

— Только что, — ответила женщина. Она казалась опытной и немногословной. Сезинанде и в голову не приходило, что эти попы так предусмотрительны и заранее подберут повитуху.

У Эммы вновь начались схватки. Она шумно задышала, вцепившись в шкуру. Но не издала ни звука.

— Я здесь, Птичка, — присела в изголовье Эммы Сезинанда, приподняла ее за плечи. — Все будет хорошо. Я помогу тебе.

— Сезинанда… — Эмма перевела дыхание. Добавила, словно извиняясь:

— Мы с тобой думали — она родится в конце сентября.

— Ничего страшного, Птичка, — успокаивала её Сезинанда. — Немного ранее, чем должно, но все будет нормально. У меня вот Осмунд раньше срока появился, а погляди, какой крепыш.

Она говорила это, чтобы отвлечь Эмму и унять свой страх. Чувствовала, как Эмма сжалась, напряглась в ее руках. Кусала губы, задыхалась. Сезинанда удивилась ее терпению. Сама-то она криками подняла весь дворец, когда пришло ее время.

В полночь Гунхард пошел провести службу в аббатстве. Монахи удивленно приглядывались, когда он замирал во время чтения Библии, стоял, словно думая о чем-то своем или прислушиваясь. Службу провел кое-как. Прошел мимо запретных темных покоев, где, как всех известили, осталась ночевать Эмма, и, захватив все положенное для крещения, под сенью колоннады скользнул в баптистерий.

Ночь выдалась темная, ветреная. Деревья в старом парке аббатства шумели, роняли первые умершие листья. Когда ветер стихал, был слышен гомон из дворца Ролло за рекой, где пиршество было в самом разгаре.

У дверей в баптистерий Гунхард застал встревоженного Риульфа.

— Почему так тихо? — заволновался Гунхард, но мальчик лишь трясся да пожимал плечами. Ему уже мерещилось наказание от Ролло. И он то молился, то доставал амулет Тора на ремешке и подносил его к губам, как подносят крест. Если госпожа Эмма умрет… Риульф знал, что сам стоил жизни матери, и панически боялся тихой возни, что доносилась из дверей баптистерия.

Под утро, когда разразилась гроза, Эмма уже не могла сдерживаться. Франкон стоял над ней с распятием, тихо молился. Эмма порой впадала в забытье, из которого тут же выходила, и глаза ее напряженно и безумно блестели, когда она извивалась в новой схватке.

— Я так устала, — шептала она распухшими губами. Ее лицо, покрытое испариной, блестело в свете костра. — Позовите Ролло, — вдруг стала молить она, и ее шепот гулко разносился в сводах баптистерия.

Франкон заломил руки. Ему стало казаться, что она умирает. Повитуха же была спокойна.

— Дитя уже опустилось. Скоро все закончится.

Над их головой раздался оглушительный раскат грома. Франкон в страхе крестился.

Гром разбудил и устало задремавшего у дверей Риульфа. Он вскочил, не сразу поняв, где он находится. Над головой нависал полукруглый свод арки, в сереющем сумраке рассвета потоки небес с грохотом низвергались на каменные ступени. И вот сквозь этот шум Риульф вдруг различил за створками дверей негромкий детский плач. Он даже не сразу поверил в это. Приоткрыл дверь. Увидел блики костра на своде, тени суетящихся фигур и… Да, он не ошибся, жалобно и упорно кричал ребенок.

И тогда Риульф вдруг пустился в пляс, скакал, крутился, посвистывал. Значит, все закончилось, значит, Ролло не спустит с него шкуру, значит, он снова сможет петь для госпожи Эммы.

Он едва не налетел на вышедшего из дверей Гунхарда. Затараторил, задавая вопросы, совсем забыв о своем страхе перед этим мрачным сухим священником. Да и Гунхард, хоть и выглядел усталым, был на удивление общителен.

— Свершилось. Мальчик. Сын. Здоровенный красный крикун. Епископ тотчас окрестил его, и теперь наследник Нормандии — христианин. Франкон спросил у матери, как его назвать, но она была так слаба и счастлива, что ничего не могла придумать, и сказала, чтобы Франкон сам придумал имя мальчику. И теперь у нас есть Гийом, или Вильгельм, на старофранкском, крещеный наследник Нормандии.

— А как госпожа Эмма? Всё в порядке? Тогда надо оповестить конунга Ролло. Гунхард словно очнулся.

— Позже, — сказал он, засовывая руки в широкие рукава и выпрямляясь. — Сейчас надо устроить Эмму и Гийома Нормандского в подобающем покое. И дать госпоже отдых. Она славно потрудилась, а ведь ей еще предстоит сообщить язычнику, что его дитя уже находится в лоне нашей святой матери Церкви.

Было уже далеко за полдень, когда епископ Франкон в нарядной шелковой ризе с вышитыми на груди и спине крестами, в сверкающей каменьями митре, важно опирающийся на золоченый посох, вошел во дворец Ролло. Его сопровождала целая свита, и он держался с достоинством, ибо, несмотря на то что слухи уже распространялись по аббатству, Франкон ни единой душе не позволил бы опередить его столь счастливой вестью.

Конечно, Франкон понимал, что правитель-язычник, узнав, что его сын уже крещен, не сильно будет ликовать по этому поводу. Но, Боже правый, разве само событие не стоит того, чтобы простить и его, и Эмму, и этого замечательного крещеного крикуна! Франкон очень рассчитывал на это. Роллону уже был тридцать один год, и он наконец-то заполучил своего законного наследника.

Во дворце после бурной ночи повсюду, развалившись кто где, спали викинги.

Франкон со своей свитой важно прошествовал по переходам, переступая через их тела. Лодин Волчий Оскал грубо выругался, когда завершающий шествие дьячок наступил ему на. руку, проснулся и сонно вытаращился на шествующих по проходу священников.

— Клянусь Локи! С чего бы это попам водить здесь хороводы?

У Ролло болела голова с похмелья. Вчера, чтобы забыть ссору с женой, он явно перепил, медовухи. Не помнил как и добрался в опочивальню. Его хватило лишь на то, чтобы скинуть тунику и один сапог. Сердито ударил по подушке, где было место Эммы.

7

Баптистерий — расположенное отдельно архитектурное сооружение круглой или восьмигранной формы, завершенное куполом. Предназначалось для обряда крещения