Страница 95 из 104
Такое же течение возникло еще на 20 лет раньше, в эпоху «хрущевской оттепели». Это была попытка создать картину истории последних десятилетий с позиции партийных верхов и приближенной к ним верхушки общества. Об этом писал Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ»: «И так это начинает запоминаться, как будто ни до не сажали, ни после, а только вот в 37 – 38-м». И о пропагандистах этой концепции: «Одним словом, они оставались спокойны, пока сажали общество. «Вскипел их разум возмущенный», когда стали сажать их сообщество. Сталин нарушил табу, которое казалось твердо установленным, и потому так весело было жить».
В новой ситуации 80-х годов целый ряд работ Кожинова внес очень существенный вклад в преодоление этой концепции и выработку более реального взгляда на недавнее прошлое страны. Он показал, каким широким явлением был «сталинизм» и как глубоки его корни. Он обратил внимание на тот рашающий вклад, который в создание этого явления внесла западная левая и либеральная интеллигенция. Был дан тонкий анализ корней политики Сталина в нашей стране. Два очень разных примера, Бухарина и Твардовского, были особенно тщательно проанализированы, и было показано, что, как это ни кажется парадоксальным, оба являлись типичными представителями слоя, поддерживавшего Сталина и его политику. И, наконец, выявлена идейная основа всего течения: радикально-революционная идеология, формирование которой предшествовало физическому террору и было направлено на традиционную культуру – в основном связанную с деревней. Очень поучительным является статистический анализ жертв репрессий среди различных литературных групп, проведенный Кожиновым. Среди «левых»-рапповцев было много репрессированных, но подавляющая часть из них активно участвовала в политической жизни и оказалась жертвами именно по этой линии. Другие группы (акмеисты, «Серапионовы братья», Леф и т. д.) были объектом грубейших нападок, но арестованы из них были очень немногие. Зато «крестьянские» писатели погибли почти все.
Яростные нападки, обрушившиеся на эти работы Кожинова, показывают, что они разрушали фундаментальный миф того слоя, который доминировал тогда в идеологии. Его обвиняли в том, что таким образом он пытается реабилитировать Сталина! В центральном органе этого направления – «Огоньке» – писали: «Для чего надо уравнять преступность и безнравственность Сталина с безвыходностью революционеров? – Чтобы посеять в душах сомнение в правильности социалистического выбора». Такое обвинение тогда еще носило характер доноса в полицию – если не государственную, то «либеральную».
Ключевой и принципиальный характер, который приняли в наше время проблемы экономики, естественно, обратил внимание Кожинова и на них. В ряде статей он подчеркивал значение государственного участия в экономике – в противовес идеологии «беспредельного рынка», доминирующей сейчас. Он подробно аргументировал это в применении к фундаментальным областям жизни: сельскому хозяйству и культуре. Обе они, как доказывает Кожинов, не могут быть построены и нигде сейчас не построены на основе чисто рыночных отношений. Сейчас обычно к таким исследованиям сразу примеряют вопрос: «за капитализм или за социализм?» Схоластичность подобной постановки вопроса видна особенно ярко при попытке примерить ее к этим работам Кожинова. Примеры государственной поддержки сельского хозяйства или культуры он заимствует в основном из практики США, так что он «за социализм» – в той мере, в какой США являются социалистическим государством!
В последние годы работы Кожинова все чаще приобретают характер исторического исследования, хотя, как правило, и не порывают с литературоведческой линией. История русской литературы выступает как один из методов исследования русской истории.
В этом отношении типично фундаментальное исследование «История Руси и русского Слова», опубликованное в последних семи выпусках «Нашего современника» за прошлый год. Опубликована лишь часть гораздо более обширного труда: его первая часть, охватывающая домонгольский период (VII–XIII вв.). Но одновременно это и введение в весь труд, его методологический и идейный фундамент. Поэтому исследование охватывает очень широкий спектр вопросов. Так, рассматривается специфический характер русского осознания своей истории: проявление здесь властной потребности покаяния, приводящее к гораздо более суровой оценке самими русскими жестокостей своей истории, чем это имеет место у других (во всяком случае, западноевропейских) народов. Или феномен «прерывистости» русского культурного развития, органическое включение в него, раз в несколько столетий, ценностей других цивилизаций. Как вспомогательные вопросы по ходу исследования, обстоятельно рассматриваются история крещения Руси (трактуемого как процесс, длившийся более века до официального его закрепления св. Владимиром), взаимоотношения Руси и Византии, Руси и варягов, Руси и Хазарии и многое другое. Характерной чертой всего труда является его насыщенность фактами и конкретными аргументами, в нем нет утверждения, которое нужно принять или отклонить на чисто эмоциональном уровне. Ядром всей опубликованной части труда Кожинова является изучение русского героического эпоса, основанное на большой массе фольклористских и исторических исследований, накопившихся к настоящему времени. Это требует рассмотрения ряда специальных вопросов: времени возникновения героического эпоса, истории его распространения, отражения в нем язычества и христианства. Параллельно разбирается и влияние героического эпоса на классическую литературу, и влияние его на эпос Скандинавии и Востока.
Одним из центральных факторов, оказавших, по мнению автора, влияние на формирование героического эпоса, является история взаимоотношений Руси и Хазарии в IX–XI веках. Он принимает концепцию, сложившуюся в трудах Артамонова, Гумилева, Плетневой и других, согласно которой Хазарский каганат был одной из «сверхдержав» той эпохи, распространившей свою власть до Днепра и тем самым подчинившей себе значительную часть Руси. Религией правящего слоя Хазарии был иудаизм, и борьбой против хазарского господства Кожинов объясняет многочисленные антииудаистские высказывания в древнерусской литературе начиная со «Слова о законе и Благодати» Илариона. Эту же концепцию он применяет к героическому эпосу. Часто былины трактуются как отражение борьбы Руси со степью. Конкретно имеются в виду либо войны с половцами, либо монгольское завоевание (сдвинутое в эпосе в большую древность, в эпоху св. Владимира). Кожинов выдвигает на первый план еще одну драматическую эпоху, формировавшую эпос: борьбу с «хазарским игом». Исследование завершается подтверждающим эту концепцию ярким разбором былины «Илья Муромец и жидовин».
Последняя тема подводит к одной линии в творчестве Кожинова, которая сильно влияет на его оценку и на отношение к автору. А именно: Кожинов не отказывается от обсуждения того влияния, которое оказывают (или оказывали) на русскую и мировую историю определенные течения еврейского национализма. Говоря о современности, он четко отделяет это течение от евреев как нации. Для его характеристики он использует термин «сионизм», подчеркивая, что тот же термин применяется в названии работы Кожинова «Сионизм Михаила Агурского и международный сионизм». Недавно скоропостижно скончавшийся Михаил Самуилович Агурский был активным деятелем движения за выезд советских евреев в Израиль и построение там еврейского национального государства. Этому движению Кожинов противопоставляет то, что он называет «мировым сионизмом», – движение, представляющее, по его словам, «вовсе не собственно национальное, но международное политическое (и основывающееся на грандиозной экономической мощи) явление». В нем участвует только одно, весьма специфическое течение еврейского национализма, с одной стороны – далеко не составляющее большинства всех поддерживающих «мировой социализм», а с другой – отнюдь не исходящее из интересов еврейской нации и легко этими интересами жертвующее.
Такого сорта размышления находятся под негласным, но строгим запретом в широком слое нашей (и тем более западной) интеллигенции. И на Кожинова изливался поток обвинений в «антисемитизме». Он не раз разъяснял свою позицию, доказывая, что обсуждение поднятых им вопросов необходимо. Для евреев – так как отмеченное им течение не только не исходит из интересов еврейского народа, но не раз ввергало его в трагические катастрофы. Для русских – так как они не могут принять запрет на обсуждение какого-либо из аспектов своей истории.