Старые годы

Польдерс вскочил и бросился к двери, но она была заперта.

— Пожалуйте ключ, — произнес он тихим голосом.

— Я тебя не впускал, а потому и не выпущу. Выходи сам, как знаешь, — хладнокровно отвечал Михайлов, садясь за стол и принимаясь записывать что-то в тетрадь.

Польдерс осмотрелся со страхом и бросился к окну.

— Не отворяй окна, — сказал Михайлов с прежним спокойствием. — Я боюсь ночной сырости.

— Как же мне выйти? — спросил Польдерс плаксивым голосом.

— Как знаешь. Смотри, две минуты прошли.

— Ах ты, Господи, Господи! Что же мне делать?

Польдерс осматривался с отчаянием: нигде не было ни малейшей щели, в которую бы он мог пролезть.

— Минхер! — продолжал он жалобным голосом. — Пощадите! Не губите меня!

— Я тебе дал пять минут времени.

— Да где же мне выйти? Дверь заперта, окна вы не велите открывать.

— Полезай в трубу! — отвечал Михайлов, не оглядываясь и продолжая писать.

В самом деле это был единственный путь, остававшийся Польдерсу. За границей трубы каминов и вообще печей устроены прямо, так что маленькие трубочисты, чистя их, спускаются сверху вниз или подымаются снизу вверх, упираясь спиною в одну стену трубы, а коленями — в другую. Но пролезть в трубу казалось Польдерсу более унизительным, нежели украсть чужое добро; притом же ему, мельнику, казалось неприличным выпачкаться сажей.

— Одна минута осталась! — сказал Михайлов, взглянув на часы и продолжая писать.

Эти слова заставили наконец Польдерса прибегнуть к последнему средству. Скорчившись, полез он в камин, но, посмотрев в длинную черную трубу, опять остановился в нерешимости.

— Пять минут! — произнес Михайлов и оглянулся.

Эти магические слова подействовали. С ловкостью кошки полез Польдерс в трубу и стал карабкаться вверх, цепляясь за кирпичи и глотая сажу.

Несколько минут спустя очутился он на крыше. Там ему представилось новое затруднение, о котором он прежде не подумал, а именно: как спуститься вниз? Хотя крыша была невысока, но все-таки расстояние ее от земли было довольно велико, для того чтобы сломить шею. По счастию, он нашел с одной стороны лестницу, приставленную к самой крыще, и благодаря этой лестнице благополучно достиг до земли и пустился бежать со всех ног. Но отбежав на довольно далекое расстояние, он остановился, издали погрозил кулаком дому русского плотника и проворчал:

— Постой, приятель! Я тебе отплачу!

ГЛАВА XII

ТЩЕТНЫЕ УВЕЩАНИЯ

Гаарден находился несколько дней в величайшей опасности. Он никого не узнавал и беспрестанно бредил о Михайлове и о своем непослушном сыне, о заложении и о спуске корабля. Дни и ночи проводил бедный Вильгельм у больного своего отца и ухаживал за ним с примерною попечительностию, но невыразимая грусть овладевала им, когда Гаарден в бреду называл его непослушным, блудным сыном.

Наконец крепкая натура старого плотника победила болезнь. Гаарден сделался гораздо спокойнее, впал в глубокий благодетельный сон и проснулся в полном разуме, хотя был еще чрезвычайно слаб.

Когда Михайлов вошел к нему, он приветствовал его едва заметной улыбкой и протянул к нему здоровую руку.

Бедный Вильгельм вышел из дому, проливая горькие слезы, потому что, когда мать спросила больного, не хочет ли он видеть раскаивающегося сына, тогда Гаарден с неудовольствием отрицательно покачал головою. С каждым днем состояние больного улучшалось, и однажды Михайлов, войдя к нему, застал его прохаживающимся по комнате. В то же время навстречу русскому вышли Фриц и Анна с венками из цветов, которые они сами сплели.

— Герр Михайлов, — сказал Фриц, — после Всевышнего вы наш первый благодетель; вы часто делились с нами вашим жалованьем и вылечили нашего папеньку; примите же нашу искреннюю, сердечную признательность и эти два венка, которые мы сами сплели для вас. Мы не можем ничем отплатить вам за все оказанные нам благодеяния, но Господь вознаградит вас!

Михайлов ласково улыбнулся, погладил раскрасневшиеся от замешательства щечки детей и ответил растроганным голосом:

— Спасибо вам, деточки! Не меня должно благодарить, а Высшего Дателя всех благ.

Марта схватила руки Михайлова и крепко-крепко сжала их. Она хотела говорить, но слезы заглушали голос ее. Рыдая, подвела она его в креслу, в котором сидел муж ее, нарядившийся в праздничное платье.

Гаарден почтительно снял свой колпак и привстал.

— Брат Петр! — сказал он русскому плотнику дрожащим от внутреннего волнения голосом. — Я был крайне виноват перед тобою и считаю приключившееся со мною несчастие заслуженным наказанием. Твое великодушие заставляет меня искренно раскаиваться в том, что я мог сердиться на тебя, благороднейшего из людей!.. Простишь ли ты мне?

— Полно, Гаарден, — возразил Михайлов, — мы давно уже помирились с тобою,

— Нет, Петр, нет! Теперь, в этот торжественный час, когда я почти восстал из гроба, я должен признаться, что, несмотря на наше примирение, я сохранил в глубине сердца злую память о том, что казалось мне смертельной обидой. Я хочу покаяться и просил уже нашего почтенного пастора, чтобы он причастил меня, недостойного, Святых Тайн. Возвратившись к жизни, я хочу вступить в нее очищенным от старых прегрешений. Итак, прошу тебя, любезный товарищ, прости мне!

И в знак совершенного примирения он протянул Михайлову правую руку.

— Гаарден! — сказал русский плотник, пожав руку голландца. — Намерение твое честно, благородно! Но позволь мне напомнить тебе, что другое примирение гораздо важнее нашего. Господу, во имя которого ты хочешь причаститься Святых Тайн, ты должен принесть другую жертву твоего упорства.

Гаарден насупил брови.

— Гаарден! — продолжал Михайлов. — Неужели я должен напоминать тебе о твоем старшем сыне?

— Товарищ! — печально возразил старый голландец. — Не нарушай моего душевного спокойствия воспоминанием о сыне, от которого я отрекся! Подумал ли он обо мне, когда я лежал на смертном одре?

— Конечно! — с живостью вскричал Михайлов. — Бедный молодой человек не отходил от твоей постели до самой той минуты, когда ты, упорно покачав головой, отвечал, что не хочешь видеть его.

— Товарищ, — возразил больной, — я прошу у тебя прощения, потому что виноват пред тобою; между тем как Вильгельм предо мною.

— Но он готов просить прощения.

— Этого мало! Он должен повиноваться, — упрямо отвечал старик.

— Послушай, — сказал Михайлов. — Ты имеешь полное право требовать беспрекословного повиновения от своего сына, но ты не должен употреблять во зло этого права. Зачем ты требуешь, чтобы он вступил в звание, к которому он не чувствует ни малейшей склонности? Ты жертвуешь счастием своего детища упрямству. Твой сын добрый, умный юноша, он ведет себя прекрасно. Хозяин, у которого он служил, чрезвычайно доволен им.

— Я плотник, — возразил упрямый голландец, — и доволен своим ремеслом, следовательно, и сын мой может довольствоваться им. Морская служба сопряжена с великими опасностями.

— В каждом состоянии есть хорошая и худая сторона, — возразил Михайлов. — Доказательством тому служат твои раны, твоя опасная болезнь. Поверь мне, Гаарден, Господь Бог указывает каждому дорогу, по которой он должен идти, и цель, до которой он может достигнуть, означена уже при самом рождении его. Послушай, Гаарден, я не хочу хвалиться, но ты некоторым образом обязан мне своим выздоровлением. Коли ты хочешь вознаградить меня, то помирись с Вильгельмом!

Марта и дети присоединили свои просьбы к просьбам Михайлова, но старый голландец оставался неколебим.

— Послушайте, — сказал он наконец, — не просите более. Я не сердит более на Вильгельма, но не могу еще видеть его. Может быть, со временем…

— Эх, Гаарден! — печально сказал Михайлов. — Твое раскаяние и примирение не искренни. Вряд ли оно будет угодно Господу!

ГЛАВА XIII

ОБВИНЕНИЕ ПО ПУНКТАМ

Несколько дней спустя Михайлов ездил в Амстердам, пробыл там два дня и вернулся домой около полудня.