Страница 14 из 15
Штрафники оценили ответ, сдержанно рокотнули.
— Такой нам подходит!
— Вот и отлично. Взаимопонимание, значит, обеспечено…
В первый же вечер после работы новоявленный командир роты побывал в землянке у штрафников, обстоятельно, не упуская мелочей, ознакомился с их бытом, походя раздал солдатам всю махорку из кисета. А наутро в помещении появились и карбидные фонари, и свежие газеты, и даже бумага для писем. Ничего не упустил из виду ротный. Перед обедом стали регулярно зачитывать сводки Совинформбюро.
Восприятие у штрафников особое, обостренное. Доброе слово им долго помнится, а искреннее участие и расположение — тем более. Хоть и дисциплину с них жесткую новый ротный требовал, и в работе спуску не давал, а потянулись к нему душой люди. Безошибочным чутьем своим определили: не подличает Чиженко, не притворяется — по-настоящему людей в них уважает.
Новый ротный распределил штрафников по взводам. И к этому мероприятию продуманно подошел. Сначала костяки отделений из фронтовиков сформировал, следя за тем, чтобы поровну их везде оказалось, затем по нескольку человек из необученных к ним добавил и напоследок уголовников по двое-трое, как довески к хлебной норме, распределил.
Павел остался доволен: в один взвод с Махтуровым попал. Вместе с ними — Шведов, Кусков, Бачунский, Сикирин, Яковенко, Туманов с Илюшиным. Ребята неплохие. Лучшего, пожалуй, и желать не стоило. Бачунский по этому поводу образно высказался:
— Ничего ковчежек получился. Ною и то бог худший ассортимент подсунул: семь пар чистых и семь пар нечистых, а нам всего троица досталась. — Он имел в виду Карзубого, Тихаря и Яффу, тоже зачисленных во второй взвод. — Жить можно.
— А эта сволота чем лучше? — кивнул на Кабакина Шведов.
Кабакин, видный из себя тридцатитрехлетний солдат с благородной внешностью воспитанного интеллигента, вызывал у всех без исключения не меньшее отвращение, чем уголовники. Жалкий откровенный трус, призванный в армию летом 1942 года, он прочно осел на пересыльном пункте. Всякий раз, как только маршевая рота выстраивалась на поверку перед отправкой на фронт, у рядового Кабакина непостижимым образом обнаруживались в нижнем белье насекомые, и он беспрепятственно возвращался сначала в санпропускник, а затем в казарму, где, таясь от посторонних глаз, прикармливал в припрятанном спичечном коробке позаимствованных напрокат вшей.
Кабакина презирали даже уголовники. Изощряясь в издевках, они загоняли его на ночлег под нары, в угол с парашей, заставляли пресмыкаться. Одержимый животным страхом за свою жизнь, Кабакин сносил все, повиновался с отвратительной лакейской угодливостью.
— Да-а, подарочек…
С приходом Чиженко изменился и распорядок дня. С утра штрафники направлялись на строительные работы, а после обеда, как правило, изучали оружие, прорабатывали уставы. Отзанимавшись положенные два часа, шли на плац «рубать» строевую или в поле на тактические занятия.
Выпадали дни, когда полевые учения проводились от темна до темна. Возвращались вконец измотанные, в тяжелых, набравшихся водой шинелях и мокрых от пота гимнастерках. Наука воевать требовала полной самоотдачи. Но зато даже те, кто впервые надел военную форму, стали теперь походить на настоящих солдат. И выправку строевую обрели, и сноровки набрались.
«Хевра» тоже вроде присмирела, ничем особым себя не проявляла. В текучке армейских будней о блатняках совсем думать перестали. И напрасно. Витька Туманов, безалаберная, неприкаянная душа, вдруг выбрыкнул. И парнишка-то вроде открытый, бесхитростный, для товарищей последнего сухаря не пожалеет, и с виду тоже сама простота: худющий, тонкошеий, черты лица остренькие, воробьиные, и, как воробьиные яйца крапинками, веснушками мелкими усыпан, а поди ж ты, с характером оказался, чуть что не по нему — удила в зубы и вразнос.
К судимости своей легко отнесся: «Война все спишет. Мне бы только до фронта добраться — оправдаюсь!» — а на Шведова за насмешку пустячную обиду смертную затаил, а заодно и все его ближайшее окружение — Колычева, Махтурова, Кускова — к обидчикам пристегнул. Ничего умней не придумал, как в отместку к Карзубому прислониться.
После того как каждому взводу в землянке определенное место было отведено, очутились они на нарах рядом. Насторожиться бы Павлу следовало, а он их соседство чистой случайностью посчитал, не усмотрел опасного…
В один из дней штрафники всей ротой отрабатывали в поле тактическое занятие по теме «Стрелковая рота в обороне». Занятие полезное и интересное, тем более что учиться этому Павлу пришлось в основном на фронте. В училище преимущественно наступали.
С утра повзводно возводили на лесной поляне рубеж обороны. Руководитель занятия капитан Молоканов придерживался в обучении известного суворовского принципа и условностей не терпел. Окопы и ходы сообщения отрывали в полный профиль, по всем правилам оборудовали пулеметные гнезда и сектора обстрела для противотанковых ружей. Насыпали брустверы и замаскировывали их снегом.
Капитан Молоканов, припадая на левую ногу, поспевал из конца в конец, определяя позиции пулеметчиков и бронебойщиков, немногословно и толково излагал суть своих соображений и доводы, требуя исправлять ошибки и устранять недоделки. Павел, с пристрастием наблюдавший за его действиями, попытался мысленно представить, как развернул бы оборону он, окажись на месте Молоканова, и вынужден был ревниво признать, что в некоторых деталях капитан предвосхищал возможный оборот событий на участке значительно точней и глубже.
За полдень, когда рубеж обороны был готов полностью, Молоканов поднял роту в атаку на близлежащий взгорок. По сигналу ракеты штрафники вымахнули на бруствер и, вскинув наперевес лопаты, устремились на условного противника.
— Вперед! Урра-а!
Капитан с ракетницей в руке трусил сзади.
— Ложись!
Чертыхаясь, попадали на раскисшую, хлюпавшую землю. Ползли, озлобляясь на то, что вместо отдыха после окончания занятия придется долго сушить и чистить обмундирование.
— Рота! Отставить! Повторить сначала!
Недоумевая, потянулись опять в окопы.
— Что это такое?! — пробегая вдоль линии траншеи, возмущенно кричал капитан. — Это не рота в атаку бежит, а колхозное стадо к водопою несется. Сплошное удовольствие для вражеских пулеметчиков! Рассредоточиться! Цепью! Вперед! Марш!
Снова, отводя душу боевым кличем, бежали по вязкой целине, скользя и путаясь в полах шинели, но теперь не скопом, как в первый раз, а широким фронтом.
— Ложись! По-пластунски — вперед! — догонял сзади неумолимый голос Молоканова. — По-пластунски, а не на карачках!..
Падали и ползли снова, обливаясь потом, с ожесточением продирая тела по липкой весенней грязи.
— Рота! Короткими перебежками — вперед!
И так бессчетно раз, пока наконец не истощился запас вводных, круто менявших обстановку, и контратака на взгорок не прошла так, как хотелось руководителю занятий. А там — новое дело! Вместо законного перекура, в предвкушении которого были особо старательно преодолены последние метры до позиций противника, — атака в обратном направлении, на оставленный оборонительный рубеж. И опять — что за блажь такая?! — половину пути животами исполосили. Благо хоть без полной выкладки.
В полусотне метров от окопов залегли, прижатые к земле встречным пулеметным огнем.
— Гранаты к бою! По огневым точкам врага — огонь!
Вымещая злость, забросали пулеметные гнезда деревянными болванками, напоминавшими по форме гранаты.
— В штыки готовсь!.. Вперед!
Ворвались в траншею, «разметали» единым порывом врага, и дух вон. Теперь-то уж, кажется, все. Но не тут-то было.
Молоканов неутомим:
— Немцы по фронту! Приготовиться к отражению атаки!
«Да будет ли конец? Сколько можно измываться?» Штрафники начали поглядывать на Молоканова кто с тоской и унынием, а кто и с нескрываемой злобой. Но капитан и не думал униматься.
— На правом фланге у пулемета кончились патроны. Участок простреливается. Подносчики… — Указующий палец наугад упирается в обессилевших Сикирина, Покровского и Салова. — Цинки в руки. Ползком!..