Страница 105 из 130
Троцкий решил «основать» новый Интернационал в то время, когда, как предупреждали его поляки, этот акт мог не произвести никакого эффекта. Его приверженцы в Советском Союзе («сильнейшая секция Четвертого Интернационала») были уничтожены. Число его последователей в Европе и Азии сокращалось. Почти во всех странах к востоку от Рейна и к югу от Альп рабочее движение было подавлено. При власти Гитлера ни одна марксистская организация не могла вести систематическую подпольную деятельность в Германии, Австрии, а с недавнего времени и в Чехословакии. Во Франции Народный фронт рушился в результате обманутых надежд и апатии. В Испании Гражданская война ползла к концу, при этом левые были разгромлены морально еще до того, как их победили в военном плане. Весь европейский континент был в политической прострации, ожидая, когда вооруженная мощь Гитлера проедется по ней. Для того чтобы заставить рабочий класс некоторых стран возвратиться к активной политической деятельности или войти в Сопротивление, понадобились годы нацистской оккупации и невыносимых репрессий и унижений. Но тут рабочие, по крайней мере во Франции и Италии, обратились к сталинистским партиям, которые были связаны с Советским Союзом, величайшей, а с 1941 года — и самой эффективной силой Сопротивления. Как бы ни менялись обстоятельства, влияние троцкизма было обречено оставаться пренебрежимо малым.
Не лучше были перспективы и в Азии, несмотря на то что Азия была полна революционного фермента. Троцкий уделил много времени и внимания социальному и политическому развитию Китая, Японии, Индии и Индонезии. Во всех этих странах он имел влияние на небольшие группы коммунистов-интеллектуалов и рабочих. Но нигде, за особым исключением Цейлона, его сторонники не были способны сформировать действенную политическую партию. Даже в Китае, где от его оппозиции сталинской политике в 1925–1927 годах можно было ожидать огромного впечатления, 4-й Интернационал не имел секции, достойной этого имени. Работавшие тайно, под прессом ужасающей нищеты и преследуемые как гоминьданом, так и сталинистами, троцкистские группы состояли из двух десятков человек в Шанхае, нескольких десятков — в Гонконге и нескольких кружков, разбросанных по центральным и восточным провинциям. Даже после того как Чен Дусю принял троцкизм, им никогда не удавалось вырваться из этой изоляции. Чен Дусю шесть лет провел в тюрьме. После освобождения его сослали в отдаленную деревню в провинции Чункин и запретили заниматься политикой либо издавать свои труды. Он жил в голоде и страхе, подавленный позором своей ответственности за поражение 1927 года, ему не доверяли даже троцкисты, его чернили маоисты, окружали шпионы, а полиция Чан Кайши угрожала убить, и она его в конце концов в 1943 году снова посадила в тюрьму и убила. В 1938-м и 1939 годах Троцкий отчаянно пытался вывезти его из Китая, надеясь, что он «сможет в Четвертом Интернационале сыграть ту же роль, что Катаяма играл в Третьем, но… с большей пользой для дела революции». Но Чен Дусю уже сломался под напряжением и погрузился в чернейший пессимизм. Тем не менее, время от времени он еще анализировал китайскую сцену с огромной проницательностью и отмечал, где и почему троцкизм терпел неудачи. В написанном через два месяца после провозглашения 4-го Интернационала заявлении он разъяснял, почему, например, революционное движение в Китае должно опираться на крестьянство, а не на городских рабочих (как этого ожидал Троцкий, да и он сам). Японцы демонтировали индустрию в наиболее развитых провинциях Китая; отсюда «китайский рабочий класс значительно сократился численно, обнищал материально и духовно и был низведен до условий, существовавших тридцать — сорок лет назад». Поэтому бессмысленно было считать, что революция найдет свои главные центры в городах. «Если мы сейчас не поймем, каковы будут политические условия в будущем и если мы не признаем четко слабости китайского пролетариата и состояние его партии, мы сами себя запрем в своих маленьких норах, даром упустим шансы и будем утешаться, весьма гордые собой». Троцкисты, продолжал он, своей сектантской заносчивостью, чисто негативным отношением к маоизму и безразличием к нуждам войны с Японией оторвались от политических реалий. Он опасался, что провозглашение 4-го Интернационала просто утвердит их в «тщеславии и в иллюзиях» и что это предприятие закончится банкротством. Сам он теперь склонялся к примирению и с гоминьданом, и с маоизмом, но был не способен либо не желал прийти к соглашению ни с теми ни с другими; и вот таким сломленным человеком прожил свои последние трагические годы. Его предостережения и личная судьба подвели итог затруднениям троцкизма в этой части света.[122]
Единственной страной, где троцкизм еще немного шевелился, были Соединенные Штаты. В январе 1938 года после различных расколов и слияний сформировалась Социалистическая рабочая партия и скоро завоевала титул «сильнейшей секции» 4-го Интернационала. К ее чести, она проявляла боевую активность в профсоюзах и промышленности и регулярно выпускала два периодических издания: «The New International» («Новый Интернационал») и «теоретический ежемесячник» «The Militant» («Боец»). Во главе ее была довольно большая, по американским стандартам, команда из опытных и способных лидеров, из которых более всего были известны Джеймс П. Кеннон, Макс Шахтман и Джеймс Бернхэм. Троцкий всегда был к услугам этой партии, стремясь подсказать, покритиковать, похвалить, подтолкнуть и уладить спор и ссоры. Между Нью-Йорком и Мехико разъезжали эмиссары, и контакт был облегчен тем, что почти все секретари и телохранители в Синем доме были американцами. Теперь скорее Нью-Йорк, чем Париж, был центром троцкизма. Но даже при этом американская партия была слабым ростком, посаженным на почву, из которой он мог извлечь слишком мало питательных средств.
Почему же тогда, несмотря на такие неблагоприятные предзнаменования, Троцкий продолжал выступать за провозглашение 4-го Интернационала?
Прошло уже более пяти лет с тех пор, как он решил, что невозможно «сидеть в одном Интернационале вместе со Сталиным, Мануильским и К°». В эти годы ситуация в 3-м Интернационале настолько ухудшилась, а атмосфера стала столь тлетворной, что он со своими сторонниками был вынужден прекратить с этой организацией всякие связи как можно резче и круче. Ленин в порыве своей антипатии к 2-му Интернационалу однажды призывал большевиков выбросить эту старую «грязную рубаху» социал-демократии и называться коммунистами. Троцкий говорил о «сифилисе сталинизма» или «раке, который надо выжигать в рабочем движении каленым железом», и считал, что дает жизнь организации, которая будет играть решающую роль в грядущей борьбе рабочего класса.
Менее ясно, надеялся ли он на успех в ближайшем будущем или работал «для истории», без какой-либо надежды. Его собственные заявления в этом плане противоречивы. «Все великие движения, — писал он как-то, ссылаясь на малочисленность своего лагеря, — начинались как „отколовшиеся группы“ старых движений. Христианство вначале было отколовшейся фракцией иудаизма. Протестантство — это „осколок“ католицизма, то есть дегенерировавшего христианства. Группировка Маркса и Энгельса родилась как „осколок“ левого гегельянства. Коммунистический Интернационал подготавливался во время последней войны „раскольниками“ из Социал-демократического Интернационала. Инициаторы всех этих движений смогли завоевать себе сторонников в массах лишь потому, что не боялись остаться в изоляции». Такого рода пассаж при всем его историческом оптимизме предполагал, что Троцкий не ожидал какого-либо скорого и решающего успеха. С другой стороны, «Проект Программы», который он написал для этого Интернационала, был не столько провозглашением принципов, сколько инструкцией по тактике, составленной для партии, чтобы она не погрузилась по уши в профсоюзную борьбу и повседневную политику и стремилась как можно быстрее захватить практическое руководство. В послании «учредительному съезду» он писал: «С этого момента Четвертый Интернационал сталкивается с задачей массового движения… Отныне это единственная организация, имеющая не просто ясное представление о том, каковы ныне движущие силы этой… эпохи, но также и полный набор повседневных требований, способных объединить массы для революционной борьбы за власть». И он продолжает: «Диспропорция между нашей мощью сегодня и нашими задачами завтра для нас яснее, чем для наших критиков. Но суровая и трагическая диалектика нашей эпохи работает на нас. Массы, которые [война доведет] до крайнего отчаяния и негодования, не найдут другого руководства, чем то, которое может предложить им Четвертый Интернационал». В обращении к своим американским сторонникам он возвеличивает миссию нового Интернационала до почти мистических размеров и выражается еще более уверенно: «В течение следующих десяти лет программа Четвертого Интернационала завоюет миллионы сторонников, и эти революционные миллионы смогут штурмовать небо и землю». В дни мюнхенского кризиса он опять утверждал, что, хотя и 4-й Интернационал может оказаться слабым в начале новой войны, «каждый новый день будет работать в нашу пользу… В самые первые месяцы войны и в трудящихся массах установится штормовая реакция на приступы шовинизма. Ее первыми жертвами окажутся, вместе с фашизмом, партии Второго и Третьего Интернационалов. Их крушение будет необходимым условием для открытого революционного движения… возглавляемого… Четвертым Интернационалом». Посетившему его в 1937 году Кингсли Мартину он заявлял: «Я говорю вам, что через три — пять лет Четвертый Интернационал станет огромной силой в мире».[123]
122
См. письма Троцкого к «товарищу Гласу» от 5 февраля и 25 июня 1938 г., а также отчет г. Флитмана о впечатлениях от поездки в Китай и встречах с китайскими троцкистами. Имеющаяся в избытке переписка Троцкого с его китайскими последователями свидетельствует о неослабевающем интересе к перспективам китайской революции. Я цитирую взгляды Чен Дусю по его длинному очерку, написанному в Сычуани и датированному 3 ноября 1938 г.
123
Встреча с Кингсли Мартином, описанная последним в «The New Statesman» от 10 апреля 1937 г., была весьма недружественной из-за стремления Мартина «защитить честь» своего друга Д. Н. Притта, королевского советника и члена парламента, который вовсю отстаивал московские процессы перед британским обществом с юридической точки зрения. Чувствительность британского издателя относительно чести Притта и бесчувственность в отношении чести всех подсудимых на московских судебных процессах и чести самого Троцкого могла привести Троцкого в раздражение и спровоцировать его на резкое заявление. Весьма пикантное описание визита Мартина в Койоакан дается сами Троцким в его переписке с Международным секретариатом в Париже.