Точка отсчета

"Палка мокрая”, - подумала Ребекка, трогая блестящий деревянный кусок. Отдернув руку, она заметила, что к кончикам пальцев прилипла какая-то слизь, нитями тянувшаяся от палки.

На долю секунды у нее появилась дикая идея о том, что, по какой-то причине, пиявки открыли и застопорили дверь, но она тут же выкинула эту мысль из головы, напоминая себе, что пиявки тут были повсюду. Девушка отерла руку о жилет и догнала Билли, который к тому времени дошел почти что до конца коридора, и сейчас перезаряжал Магнум.

Эта дверь тоже была открыта, и он толкнул ее. Еще одна лестничная площадка, снова бетон и металл, еще один короткий коридор, ведущий вниз. Билли, вздохнув, шагнул внутрь, Ребекка вздохнула вслед за ним. Похоже, это место просто бесконечное.

В этом помещении пахло как на пляже во время отлива, хотя разглядеть что-то от входа было сложно — комната просто не укладывалась в поле зрения. Они сделали буквально пару шагов внутрь и услышали, как позади них щелкнул замок; дверь закрылась.

- Автоматическая блокировка? - нахмурившись, спросила Ребекка.

Билли вернулся к двери и подергал ее за ручку:

- Нет, дверь и раньше была плотно закрыта, но я ведь смог ее открыть. С чего бы вдруг замку срабатывать только после того, как мы зашли внутрь...

И тут Ребекка услышала низкий звук, от которого сердце чуть из груди не выскочило. Он быстро нарастал, переходя в глубокий, похожий на кудахтанье, смех, доносящийся из комнаты, что простиралась за площадкой, на которой они стояли.

Не сговариваясь, они с Билли отошли от двери, крепко сжав оружие в руках, и двинулись вперед, заходя за угол...

... и застыли, глядя на бескрайнее море жизни, кипевшей вокруг, жизни, казалось, покрывавшей каждый сантиметр стен, капающей, ползающей по потолку и полу жизни. Пиявки, тысячи и сотни тысяч пиявок. Это помещение было большим, с высокими потолками, и в ширину оно тоже было немалым, но маленький коридор, идущий вдоль задней стены разделял его на части. Центральной конструкцией здесь были печи для сжигания отходов, вздымающиеся к потолку; через отверстия в металле виднелись блики огня. У южной стены находилась большая металлическая дверь, встроенная в углубленные створы, и, видимо, она была единственным выходом отсюда, при условии, что им захочется пробежать через всех этих пиявок, мысль о которых Ребекку совершенно не грела. Вдобавок ко всему, просторная комната оказалась двухуровневой: центральную конструкцию огибал помост, в верхней части которого с одной стороны горел открытый огонь, и вспышки его мерцали, отражаясь от черного, бурлящего моря пиявок, заполонившего все углы и закоулки комнаты. На самом же помосте была одинокая фигура: там, смеясь, стоял высокий, широкоплечий молодой мужчина, это его сильный и одновременно странный голос заполонил помещение, пропахшее морской солью и гнилью.

- Добро пожаловать, - сказал он, и рассмеялся снова, на каждом его плече, свернувшись, сидело по пиявке, их сородичи ползли вниз по его вытянутой руке. Он весь был окружен этими созданиями. - Не могу выразить, как я счастлив, что вы присоединились к нам. Вы наши почетные гости... Ведь это же ваши поминки.

Ребекка смотрела на него широко открытыми глазами, замерев на месте и не в силах вымолвить ни слова, но Билли шагнул вперед и громко спросил:

- Ты же его сын, так? Или внук.

Ребекка тут же поняла, о ком говорит ее напарник, и сама не заметила, как кивнула, соглашаясь.

"Конечно же...”

- Правильно, - отозвался молодой мужчина, широко улыбнувшись, и его улыбка была поистине дьявольской. - В некотором смысле, я и тот, и другой.

Его руки чуть дрогнули, словно он собирался пожать плечами, и изменились, по телу пробежала волна трансформации, выглядевшая, будто спецэффект в кино. Длинные, темные волосы стали короче, поседев на глазах, а черты молодого лица стали старческими, изборожденными морщинами и складками, глаза его также изменили цвет, а зрачки стали шире. Буквально через пару секунд он уже не был молодым мужчиной, но улыбка его по-прежнему оставалась холодной и жестокой.

Теперь уже замолчал Билли, а Ребекка, которая никак не могла поверить в то, что это не очередной фокус и не очередное фальшивое лицо, выдохнула лишь одно имя:

- Доктор Маркус?

Старик на помосте кивнул и заговорил.

- Десять лет назад Спенсер убил меня, - произнес он, и воспоминания начали проноситься в его ставшем коллективным сознании: сейчас его дети вспоминали за него. Вплывавшие образы были темными и размытыми, нечеткой формы и неопределенного цвета, но чувства, которые они вызывали, были так же ясны, как и в тот день, когда он расстался с жизнью.

К тому времени он уже ожидал, что рано или поздно его устранят, но все же это действо стало для него неожиданностью. В тот день он работал в своей лаборатории, а его дети играли в бассейне у его ног, и внезапно дверь, громко хлопнув, распахнулась, раздался громовой звук выстрелов, он увидел огонь и... это был конец. Он помнил, как больно ему было, когда он падал на колени, прижав руки к пулевым отверстиям в груди и животе, и помнил, что успел увидеть два знакомых лица: в лабораторию зашли двое мужчин — его блестящие последователи, его лучшие студенты, и они стояли, глядя на его последний вздох. Да, тогда Альберт Вескер и Уильям Биркин улыбались — улыбались!

Он вспомнил чувство утраты и невероятный гнев, поднявшийся из самых глубин угасающего сознания, в то время как тело осело и рухнуло в бассейн, и вспомнил, как его дети бросились врассыпную, и все заволокло черным...

... а потом воспоминания изменились, став мыслями единого организма. Он видел свое собственное лицо и тело, наполовину лежащее в воде, бледное и уродливое в смерти, но возлюбленное, столь возлюбленное сознанием его драгоценных детей. Он был их Богом, их создателем и наставником, их отцом. И тогда они приплыли к нему, и припали к раскрытым губам, и изо всех сил протискивались в зияющие отверстия, что пули оставили в его бедной плоти.

К доктору Маркусу снова вернулся голос, и сейчас он рассказывал двум своим застывшим слушателям то, что им нужно было знать и понимать:

- Они оставили меня гнить там, забрали мои записи и закрыли лабораторию, оставив все покрываться прахом во времени. Они не понимали главного, вот что. Время — только оно было необходимо. Потребовались годы для того, чтобы Т-вирус внутри моей королевы стал эволюционировать и воссоздавать клетки... и стал вариацией того вируса, что создал существо, которым я сейчас являюсь.

Он улыбнулся, испытывая удовольствие от вида этой пары, застывшей в безмолвном ужасе, наслаждаясь своей чудесной ролью в нарастающей волне их любопытства.

- Таким образом, вы правы. Я Маркус, но я и его сын, и внук, и любой другой его сородич или наследник, я есть единство между Маркусом и его королевой. Моей королевой. Она живет во мне. Она поет своим детям.

Его радость и триумфальное настроение возросли многократно, и дети его, вздымаясь черными волнами, ползли к нему, взбираясь по его ногам вверх; чуть щекоча, они прокладывали свой путь по самой знакомой им форме — по Джеймсу Маркусу. Он был упоен этим чувством, громко смеясь, глядя на отвращение, появившееся на лицах двух его молодых гостей. Если бы они только знали! О, этот феноменальный восторг, который он испытывал от осознания себя как части множества, как их лидера и их последователя одновременно — смерть Маркуса освободила его, сделав его таким великим, каким он не смог бы стать ни за одну из человеческих жизней.

- Я устроил выброс вируса, - сказал он. - И сегодня мир узнает о том, что сделала "Амбрелла". О том, что сотворил Спенсер, и к чему привела его глупая алчность. "Амбрелла" падет в огне, но Маркуса прославят, как Бога, за то, что он создал. Я архетип нового человека, намного превосходящий структуру человечества, как одиночной ячейки; весь мир обратится ко мне и будет умолять о присоединении к единству, об объединении в одно сознание, в одно всемогущее создание!