Страница 39 из 47
Вскоре Наджас вместе с будущей своей невестой в сопровождении глашатаев и нукеров предались дороге.
Пусть они едут, взбивая резво дорожную пыль, а я расскажу вам о том, как же готовятся к встрече молодых во дворце падишаха далекой горной страны.
Едва только гонец привез светлую весть о том, что дочь падишаха уже в пути, и только эта весть коснулась слуха падишаха, как просветлевший отец тут же приказал готовиться к торжественной встрече.
Сказано – сделано. Зарезали сто самых крупных баранов из падишахской отары, содрали с них шкуры и стали вкусные обеды готовить. Выкатили из падишахских подвалов сто бочек самых лучших вин и стали ждать приезда молодых.
Долго, как кишка шагаду, тянулось время для истомившегося ожиданием отца. Но вскоре настал тот радостный миг, когда карета в сопровождении нукеров подъехала ко дворцу. Весь город вышел встречать молодых. Падишах был так опьянен благополучным возвращением дочери, что и подумать не мог, что радость встречи обернется для него горем страшных перемен, которые принесла в его дом по воле Наджаса его любимая дочь. Разве мог добренький и малодушный падишах почувствовать угрозу, о которой пытались рассказать ему грустные, неподвижные глаза его дочери.
Три дня и три ночи шел пир по случаю возвращения дочери падишаха, и все это время разбойник Наджас не уставал при случае рассказывать всем свою подлую выдумку.
– Вот как мне удалось спасти дочь нашего падишаха от грязных рук разбойников, – говорил он и тут же добавлял, – я знаю, они замышляли надругаться над ее красотой, а потом и убить! – При этом он старался выглядеть непосредственно и просто, и никто не мог уловить в его писклявом, как у мышонка, голосе подлую ложь! И никто не мог прислушаться к стуку его сердца, которое все эти дни и ночи спешило уйти, убежать в падишахские покои, чтобы совершить там свою низкую, гнусную подлость.
«Тук-трук!.. Тук-трук!.. Скорее расходитесь, люди!.. Скорее расходитесь, люди...» – твердило его черное сердце, неумолимо и настойчиво.
«Ничего на свете вечного нет, всему приходит конец», – гласит народная молва. Подошла к концу и радостная встреча. Разошлись и гости по домам своим, погрузились в заботы и дела свои.
Только на четвертый день обошел разбойник Наджас весь дворец, все осмотрел, во все закоулки заглянул, а в конце, уставший, пришел в тронный зал, где восседал падишах.
– Добрый день, уважаемый отец! – сказал он, смущаясь и скрестив на груди руки, как этого требует этикет во дворцах, и низко поклонился.
Радости падишаха не было предела, ее глубину было не измерить. Он, добродушно улыбнувшись, предложил будущему зятю сесть на падишахское кресло и сказал:
– Хорошо, что ты пришел, сын мой! Мне пора обещания исполнить, а тебе за работу браться! Я сейчас созову совет старейшин: назначу дату свадьбы, а тебя своим везиром.
Наджас также милостиво, как и в первый раз, отбил поклон и робко сел в кресло, покрытое персидскими коврами. Никогда ему еще в жизни не приходилось сидеть в падишахском кресле, а многим ли вообще приходилось сидеть?! – а вот разбойнику Наджасу пришлось. Он даже заважничал, сделал суровый властный вид, но тут же втолкнул в себя выползавшее наружу черное нутро своей души и принял робкий прежний вид.
Вскоре в тронном зале собралась все везиры и векилы падишаха. Когда вельможи заняли свои места, падишах открыл совет старейшин и, обращаясь к Наджасу, сказал:
– Хвала тебе, сын мой!.. Ты, вижу, смелый юноша... Назначаю тебя третьим везиром.
Только падишах произнес эти слова, третий везир ужаснулся, словно к его телу поднесли раскаленную кочергу, но сразу же спохватился и, нехотя улыбнувшись в ответ, посмотрел на будущего падишахского зятя виновато.
«Ух, кинжал, от кинжала и подохнешь!» – с гневом подумал Наджас о третьем везире. Но, сдержав свой гнев и злую обиду, сделался вдруг вежливым и внушительным, пристально посмотрел на третьего везира, который остался стоять, сжавшись в комок, подобно напуганному ежу, и, отбив трижды общий поклон, сказал:
– Нет, отец, не хочу быть третьим везиром.
Третий везир поклонился в сторону Наджаса, медленно выпрямил спину и сел. А падишах, тем временем, обратился к Наджасу с такими словами:
– Хвала тебе, сын мой!.. Вижу, ты и умом не обижен... Назначаю тебя вторым везиром!
Едва слова падишаха коснулись слуха второго везира, как тот бросил злой взгляд в сторону будущего зятя падишаха и нервно задвигал скулами.
«Ух, гадюка, от гадюки и умрешь!» – зло подумал Наджас о втором везире и также зло посмотрел на него. Из глаз второго везира неуловимо, но зримо сыпались тысячи ядовитых стрел. Но Наджас сдержал свою злую обиду, сделался вдруг вежливым и, отбив трижды общий поклон, сказал:
– Нет, отец, не хочу быть и вторым везиром.
Встрепенулся падишах, вскинул свою голову, подобно удивленному петуху, произнес гордо и учтиво:
– Хвала тебе, сын мой! Хвала!.. По всему видно, что ты можешь справиться с обязанностью и первого везира... Быть по-твоему: назначаю тебя первым везиром!
Прикрыл первый везир глаза рукой и медленно стал опускать руку на подбородок, а опустив, сжал свои челюсти пальцами и, глядя на Наджаса зло и лукаво, остался сидеть так в ожидании чего-то страшного.
«Ух, крысиный яд, от яда и умрешь!» – подумал Наджас о первом везире и, улыбнувшись ехидно в жидкие усы, ударил своего недруга пристальным взглядом.
– Нет, отец мой, не хочу быть и первым везиром, – наконец сказал он, отбив трижды общий поклон.
Первый везир освободил свои челюсти и мило раскланялся во все стороны.
А падишах тем временем ухмыльнулся, косо посмотрел на будущего зятя и полусердито спросил:
– А хотел бы ты, сын мой, стать казначеем?
У казначея задрожали руки, затряслись ноги, глаза судорожно забегали по стенам, будто искали убежище.
«Хозяин казны – голова!» – подумал Наджас, но тут же улыбнулся тонко и ехидно и, приняв внушительный вид, сказал:
– Нет, почтенный отец мой, не хочу!
Рассердился, наконец, падишах, приставил сжатые кулаки к бедрам, выставил нижнюю губу вперед и косо, спустив левую ногу, что означало: «Да я тебе голову сейчас велю отрубить!» – раздраженно спросил:
– Кем же ты хочешь стать, сын мой?! – Последние два слова он произнес так тихо и жалостливо, словно обращался к покойнику.
И вот тут-то Наджас, с достоинством отбив поклоны – три низких поклона падишаху и по одному поклону в правую и левую стороны, – смущенно и робко заговорил:
– Почтенный отец мой, великий падишах горной страны! -Он сделал общий поклон. – Я с детства любил играть в военные игры, а потому научился метко стрелять из ружья и крепко держать в руке любое оружие. Все говорили мне в нашем ауле: «О, Наджас, хороший из тебя нукер будет...» Прошу вас, почтенный отец, и вас, почтенные везиры и векилы, назначить меня старшим нукером...
Как услышал старший нукер – гроза всех и всему, – зло и резко повернулся в сторону Наджаса, коснулся рукояти кинжала и, покручивая свои длинные усы, вздохнул в злобе и ярости, подобно льву, готовому броситься на своего противника. О нет, не растерялся разбойник Наджас! Он то давно для себя решил, что, только охраняя падишаха, сможет его убить и остаться незамеченным! Улыбнулся он своей тонкой улыбкой, легко кивнул в сторону старшего нукера и, обращаясь к падишаху и придворной знати, продолжил в том же тоне свою речь:
– ...А старого нукера, уважаемого всеми, назначьте казначеем. А казначея ко мне – нукером... Я сказал все, почтенный отец мой! -Наджас поклонился низко-низко и сел.
Разве мог добренький и малодушный падишах отказать своему будущему зятю и спасителю его единственной дочери, возразить или не уважить его просьбу? Конечно же, нет!
– О, сын мой! – многозначительно произнес он, полный радости за умного и смелого Наджаса.
– Быть, по-твоему: назначаю тебя старшим нукером, а уважаемого нами нукера Али – казначеем, а казначея Вали – твоим нукером. Свадьбу сыграем через семь дней, – закончил совет старейшин падишах.