Страница 28 из 49
Отдал он письмо путникам, шедшим в те края, где жили старики и его любимая жена с сыном, – и стал ждать с нетерпением ответа.
По пути путники заночевали в том караван-сарае, где хозяйкой была злодейка Маравшей. Узнала Маравшей, что они едут из тех мест, где идет война, и ночью, когда путники спали, нашла в кармане одного из них письмо, прочитала и спрятала, а взамен написала следующее: «Дорогие мои отец и мать, если даже жена моя родила мне сына сильного, как я, и красивее, чем мать его, мне жена моя не нужна. Я очень вас прошу, умоляю, падаю вам в ноги, выгоните ее до моего возвращения. Мне не нужна безрукая калека».
Переночевали путники, а с рассветом, не ведая, что письмо, препорученное им, подменено, тронулись в путь. Долго ли они были в пути, много ли раз устраивали привал – это им знать, но нам известно, что, когда они проходили через падишахство старика Генедона, бросили во дворец письмо и отправились дальше.
Когда письмо было прочитано, старики прикусили от обиды пальцы себе и стали обрушивать на дурную голову сына проклятия и ругательства.
– Дурак, ай, дурак! Ума лишился! Такую жену с таким ребенком выгнать, – возмущалась старая мать.
– Пока мои глаза открыты, этому не бывать, – гневался Генедон, нервно шагая по комнате. – Я его, негодника, самого скорее выгоню из дому.
Долго возмущались и гневались старики, но письмо это решили спрятать подальше и ни слова и даже ни полслова не говорить об этом невестке. Сыну же они составили ответное письмо, где обзывали его всякими неприятными словами и приказывали образумиться, не выгонять такую прекрасную жену и такого красавца сына, не совершать позорнейшую глупость.
Через несколько дней препоручили они письмо это караванщикам, а сами остались в печали и слезах ждать ответа. «Горе и печаль человека по лицу видно», – говорит народ. Видя печальные, удрученные лица стариков, Белго стала догадываться, что здесь что-то неладное.
– Что с вами? Вы так печальны? – спросила она как-то. – Может быть, с моим любимым Джугово что случилось?
– Нет, доченька, – ответили ей Генедон и его жена. – Просто мы устали от работы.
Но в сердце Белго то и дело закрадывалось что-то неприятное, страшное, она не могла молчать и стала просить стариков сказать ей правду. Но свекор и свекровь таили от нее правду и говорили, что от сына нет писем и они обеспокоены, или что-то другое придумывали, а сами все писали и писали сыну ругательные, гневные письма, а в ответ получали глупые письма, где сын все настойчивее требовал выгнать жену и сына: ведь письма эти все время подменяла злая и коварная Маравшей.
Но в один из дней, когда Белго вернулась из сада домой, то у дворцовых ворот подобрала письмо: оно было от ее любимого Джугово. Вскрыла она письмо и горько-горько заплакала. Ведь любимый муж и отец ребенка писал: «Дорогие мои родители, я уже который раз пишу вам, чтобы вы выгнали до моего возвращения безрукую жену мою и ее сына, каким бы он распрекрасным не был. Прошу, умоляю, падаю вам в ноги, исполнить мою просьбу. Я женился уже на другой».
Бедная и несчастная Белго со слезами на глазах пришла к Генедону и попросила, чтобы сшили ей хурджун.
– Я должна покинуть ваш дом, – сказала она.
Догадались старики, что ей в руки попалось дурное и глупое письмо сына, и стали умолять ее не оставлять их одних.
– Для нас ты и внук наш дороже, чем наш сошедший с ума сын,– сказал Генедон. – Мы так полюбили тебя, красавица, что без тебя тут же умрем.
Но нет, напрасны были уговоры и лесть стариков, Белго и слушать их не пожелала.
– Я вас очень прошу исполнить мою последнюю просьбу: сшить мне хурджун, – стала просить она со слезами на глазах. Сшили мастеровые хурджун, а когда закончили, принесли и тут же удалились, чтобы не видеть горьких слез и не слышать душераздирающие вопли бедных стариков. Попросила Белго своего свекра закинуть хурджун ей за спину и посадить в него младенца.
– Я этого не сделаю, – в слезах промолвил Генедон.
Тогда бедная Белго попросила сделать это стоявших рядом слуг. Исполнили слуги ее просьбу, едва-едва сдерживая свои горькие слезы. И вот тут-то все, кто здесь были, не могли удержаться от воплей и слез, а больше всех плакали старый Генедон и его жена: ведь их лишали внука – забавы семьи и продолжателя рода. Не сдержалась и сама Белго, чтобы не заплакать.
– Возьмите ваши золотые руки. Если своих рук нет – протезы не помогут, – сказала красавица сквозь слезы и, оставив свои золотые протезы, ушла, доверяясь ногам, а не разуму.
Много дней и ночей шла она с ребенком за спиной, и все это время плакала, горькими слезами обливалась. Слезы стекали ей на грудь, жгли платье и затмевали белый свет.
В один из дней дорога привела ее к лесу, где росло множество различных ягод и дичков. Осталась она жить в этом лесу, стала, как когда-то с деревьев, дички губами рвать, с кустов ягоды есть. Часть сама съест, а часть разжует и ребенку в рот положит. И так все время. Днем бродила по лесу, кое-как питалась, а на ночь забиралась в дупло старого огромного дерева и спала там, телом своим согревая ребенка.
В один из жарких и сухих дней бедной Белго сильно захотелось пить. Спустилась она к берегу реки, легла, как когда-то, на живот и стала губами захватывать воду. Сама попьет и изо рта ребенку даст попить. Но неожиданно случилось так: когда она хотела губами захватить из реки глоток воды, из хурджуна выпал ребенок и стал тонуть. Что тут было!.. Бедная и несчастная мать с криком о помощи на устах бросилась в реку за тонущим сыночком своим, да и стала сама тонуть. Так она страшно, бедная, кричала, что от ее крика лес дрожал, бледное небо качалось. А если бы кто увидел бы этот ужас, сразу же лишился бы рассудка или оглох.
На счастье мимо плыла огромная рыба. Она подплыла к утопающим и проглотила их – сначала ребенка, а затем мать – и, вильнув хвостом, ушла на дно. Долго плыла это рыба с людьми в животе – ей было очень трудно плыть от такой тяжести. Но как бы то ни было, доплыла она до одного затона, предстала перед Серови – хозяйкой реки, и спросила:
– Приказывай, что дальше делать с этими людьми?
Серови погладила свои белые, словно из пены, волосы и таинственно сказала:
– Перенеси их на тот берег, прочти свои добрые заклинания и выпусти.
Когда рыба подплыла к другому берегу реки, она прочитала добрые заклинания на своем рыбьем языке и, выплеснув изо рта вместе с водой бедную женщину, опять ушла под воду.
Едва Белго коснулась земли, как почувствовала, что у нее выросли настоящие руки. Сначала она даже не поверила такому чуду, но, убедившись, что это не сон, а явь, всем сердцем обрадовалась и даже на мгновение забыла о ребенке. Но когда вспомнила, что сыночек остался в рыбьем животе, то бросилась к воде, стала плакать и звать своего младенца.
– Сынок, сыночек, где ты?.. Где?.. – кричала она, обливаясь слезами.
А рыба в это самое время на дне реки кормила младенца своим рыбьим молоком и наказывала:
– Манисман, ты будешь сильным, но смотри, не твори зла доброму делу, люби всех птиц и рыб. – Сказав это, она выплеснула его на берег и погрузилась на дно реки.
Обрадовалась Белго, увидев сына здоровым и невредимым. Взяла его в первый раз за всю свою жизнь на собственные руки и, целуя его всего, счастливая зашагала вдоль реки. Долго шла она вдоль берега. Теперь ей с руками было легче: она могла разжечь огонь и сварить обед, нарвать всяких дичков и ягод и тем жить.
Однажды в один из жарких дней Белго решила искупать в реке своего младенца. Окунула она его в первый раз – ребенок тут же подрос и стал как трехлетний, окунула во второй раз – он еще больше стал. Обрадовалась мать такому чуду, окунула его в третий раз – а ребенок на сей раз стал походить на семилетнего.
– Мама, я в этом лесу у самого берега реки дом выстрою и мы будем жить в нем, – вдруг сказал семилетний Манисман.
Наломал он много хвороста, сплел из него стены, смазал их глиной, сверху покрыл плетень – и дом был готов. Стали они жить в этом доме не бедно и не богато: что раздобудут, то и съедят. Белго то и дело занималась шитьем или вязанием, только бы не сидеть без дела, не скучать и не предаваться печальным воспоминаниям, а Манисман целыми днями бродил по лесу, купался в реке, лазал по деревьям. Он так полюбил и сдружился с лесными птицами и речными рыбами, что вскоре научился понимать их языки. А рос он не по дням, а по часам, на удивление любимой матери.