Проект Атман

По мере того как младенец создает и организует сложный комплекс образов и впечатлений материнского и других важных объектов окружения, он одновременно приступает к конструированию нерефлексивных образов себя, обычно называемых на этой стадии «телесными образами». Это просто «образные картинки» физического или осевого тела, и чем они «ближе» к физическому или осевому телу, тем более точными они считаются [339]. «Благодаря совпадению во времени внешних тактильных с внутренними сенсорными данными, собственное [осевое] тело становится чем‑то отдельным от всего остального мира, что дает возможность отличать себя самого от не — себя. Сумма умственных представлений [осевого] тела и его органов, так называемое образное тело [или телесный образ], составляет [на этой стадии] идею «Я» и потому фундаментально важна для будущего формирования «эго» [120].

Согласно Салливэну, начальные образы самого себя, как таковые, это просто «хороший я», «плохой я» и «не я», что, как мы можем добавить, обычно коррелирует с Хорошей Матерью, Плохой Матерью и Пожирающей Матерью вместе со всем «узлом впечатлений», отражающих ход борьбы бытия против недействительности, остро ощущаемой на этом уровне телесной самости [359]. В связи с фундаментальной недифференцированностью организма на этом этапе, можно также отметить, что данную стадию обычно считают бисексуальной с характерным взаимоперекрытием органов чувств [120], [279], [138].

Теперь давайте вернемся к самому образу, так как для нас важнее всего то, что на рассматриваемом уровне развития многие объекты, не находящиеся в непосредственной близости, могут представляться с помощью образов. То есть, младенец начинает воображать или рисовать в уме существование отсутствующих в данный момент объектов (это отличает настоящий образ от осевого: последний может представлять только присутствующие объекты, а настоящий — и те, которые не присутствуют). Следовательно, имеющаяся у младенца матрица опыта до какой‑то степени распространяется во времени посредством символов и представлений [7]. Ребенок начинает вступать в мир протяженной, но пока что случайной серии моментов. Он движется в длящемся настоящем, через которое проплывают неорганизованные образы прошлых событий и случайные образы будущих возможностей [359].

На этом этапе образы, судя по всему, действуют в форме, названной Салливэном «паратаксической»,[18] когда «недифференцированная целостность опыта разбивается на части, логически еще никак не связанные. Они «просто случаются» вместе или порознь, в зависимости от обстоятельств. Процесс аналогичен грамматическому условию «паратаксиса», обозначающего расстановку предложений одно за другим без всяких соединительных союзов «и», «или» и т. п. для показа логических связей между ними. Ребенок безоговорочно, без рефлексии принимает то, что он испытывает, как естественное. Здесь нет постепенного процесса символической деятельности, и не бывает никаких выводов. Опыт переживается как моментальные, не связанные друг с другом организмические (телесно — самостные) состояния» [46].

Паратаксическая форма приблизительно эквивалентна тому, что Фрейд определил как до — логический «первичный процесс», поскольку «в случаях паратаксического (познания) имеет место реакция, вытекающая из организации по типу первичного процесса» [7], [23]. Этот вид организации фон Домарус обозначил как «предикатную» или «частичную тождественность»: объекты воспринимаются как тождественные, если они имеют заметные выделяющие общие признаки или части, и таким образом классы объектов смешиваются с отдельными членами класса; а каждый из членов класса — со всеми остальными [7], [23]. Так, к примеру, первичный процесс не способен проводить четкие различия между пещерой, ящиком, маткой и чашей, потому что все эти объекты имеют общее качество «пустотности» и общую часть «вход, входное отверстие». Все они относятся к классу «пустых объектов со входом», и таким образом каждый объект видится тождественным любому другому, и один объект может быть целым классом, а целый класс, в свою очередь, может быть заключенным полностью в одном — единственном объекте. Как бы то ни было, «в самой чистой своей форме объекты принадлежат первичному процессу» [7], и именно этот факт ответственен за феномены «замещения» (один объект «становится» другим) и «конденсации» (целый класс объектов полностью растворяется в одном члене класса) [135].

Позже я объясню различие между инфантильным первичным процессом и более высокими формами фантазии (которые мы будем называть образным видением). Низшая фантазия — первичный процесс — может служить бесконечным источником неприятностей, тогда как процесс высшей фантазии — это бесконечный источник творческих способностей. Первичный процесс, по существу, является разновидностью магического познания, смешивающего предмет с предикатом и целое с частью (то есть оно неспособно отличать члена класса от самого класса) [23]. Равным образом, первичный процесс имеет тенденцию путать субъект и объект, и о нем, наверное, лучше думать как о каком‑то «загрязнении» субъективной психики материальным миром. Поскольку на данной стадии субъект и объект только начинают дифференцироваться, то ее познавательный стиль также имеет тенденцию к «спутанности» или недифференцированности. Пиаже объясняет это так:

В течение ранних стадий мир и самость суть одно и то лее; одно не отличается от другого [плероматические уроборические стадии]. Но даже когда эти две категории становятся различимыми, вначале их очень тесная близость сохраняется: мир все еще сознателен и наполнен намерениями, самость все еще, так сказать, материальна. На каждом этапе процесса разделения оба они эволюционируют в смысле все большего расхождения, но у ребенка они никогда не разделяются полностью… (сейчас мы не говорим о взрослом). На каждой стадии в концепции природы остается то, что можно было бы назвать «приверженностями», фрагментами внутреннего опыта, которые все еще тяготеют ко внешнему миру [297].

Это фундаментальное и магическое смешение внутреннего и внешнего, психики и материального окружения, является одной из характеристик довербального первичного процесса (на что обращает внимание и Ариети [7]). Получается так, будто эта наиболее примитивная из познавательных форм, развивающаяся по мере выделения психики из материальной целостности плеромы, сопричастна одновременно и ментальному субъекту и материальному объекту: не принадлежа исключительно ни тому, ни другому, она отражает первую рудиментарную вспышку познания: происходящего в тот момент, когда они впервые начинают дифференцироваться.

Настоящий образ может возникать лишь на третьей стадии сенсорно — моторного развития, а до этого времени у младенца присутствуют уроборические формы, осевые образы, моторные схемы и так далее. «Только к седьмому месяцу ребенок начинает переживать. Например, если он способен искать погремушку, спрятанную под подушкой, вероятно, в его уме может храниться образ погремушки» [7]. Но, начиная с этого периода, образы начинают решительно входить в сферу осознавания, и к шестой стадии сенсомоторного развития (к концу второго года жизни) ребенок может весьма точно воображать отсутствующие объекты и, значит, формировать правильную «картинку» постоянства объектов, то есть «знание о том, что мир состоит из вещественных, неизменно существующих объектов, которые могут подвергаться манипуляциям и разного рода преобразованиям, сохраняя при этом свою тождественность» [149]. И добивается он этого, по существу, благодаря способности «изображать» отсутствующие объекты, каким бы слабым во всех остальных отношениях не был на этой стадии процесс воображения.

Присутствие образа также значительно расширяет эмоциональную и мотивационную жизнь младенца, поскольку теперь он может реагировать не только на текущие события, присутствующих людей и наличные объекты, но и просто на образы таких сущностей, которые сами могут и не присутствовать [118], [120]. Ведь образ пробуждает те же эмоции и чувства, что и действительный объект или человек. Более того, ребенок впервые может испытывать длительные эмоции, ибо образ способен поддерживать и продлевать определенные чувства. Например, у Ариети ясно показано, что младенец может испытывать тревогу, являющуюся всего лишь воображаемым и, значит, искусственно поддерживаемым страхом. Точно так же он может чего‑то желать, поскольку желание — это просто воображаемое удовольствие [7]. Теперь уже не только наличный страх, но и страх воображаемый, не только наличное телесное удовольствие, но и желаемое удовольствие. Следовательно, образ порождает исполнение желаний, равно как и уменьшение тревоги, причем и то и другое — это расширенные и преобразованные формы более простого принципа удовольствия — неудовольствия, действовавшего на предыдущем уровне [7]. Поэтому исполнение желаний и избегание тревоги становятся важными мотивациями этого уровня, простирающимися за пределы настоящего или осевого момента вплоть до будущих возможностей. Однако, поскольку пока еще нет каких‑либо мощных и эффективных торможений, данные эмоции будут по — прежнему стремиться к немедленной разрядке [120]. Из‑за такой «непослушной» безотлагательности рассматриваемый этап часто называют стадией «преобладания импульсивности» [243].

18

Паратаксический (греч.) — расположенный рядом. Здесь имеются в виду те паратаксические формы, которые возникают на первой стадии дифференциации начальной плероматической целостности. Паратаксис здесь — стадия, предшествующая синтаксису. — Прим. ред.