Страница 3 из 13
Следователь молча изучал незнакомца. Перед ним стоял высокий худой человек лет тридцати пяти. Гусарские лихие усы и широкие густые бакенбарды выдавали в нем офицера. Манера широко ставить ноги свидетельствовала о принадлежности к кавалерии, и, вероятнее всего, к драгунам. Прямая осанка, гордый и властвующий взгляд говорили о привычке отдавать приказы, а значит, отнести его можно было к старшим офицерам не ниже майора; скорее всего, он командовал полком. Шрам на левой щеке красноречиво подтверждал все предыдущие выводы, присовокупив к ним еще и его непосредственное участие в лихих кавалерийских атаках. Тюремная одежда сидела на нем мешковато и никак не вязалась с бравой внешностью. Серый арестантский халат, надетый прямо на нижнее белье с завязками вместо пуговиц, простые черные кожаные туфли, скорее напоминающие тапочки, придавали его обличию несвойственную офицеру карикатурность. От всего этого он конфузился и был заметно расстроен.
— Извольте сесть, — холодно изрек надворный советник, указывая на привинченный к полу кованый железный табурет. — Я следователь Самоваров, и мне поручено заниматься расследованием обстоятельств по пропаже ценностей, вверенных вам для транспортировки. Зовут меня Иван Авдеевич. Если хотите, то можете ко мне так и обращаться. И теперь для составления протокола прошу точно назвать ваше имя, фамилию, отчество и должность.
— Карпинский Яков Спиридонович, полковник штаба генерала Паскевича. В прошлом полковой командир восьмого драгунского Астраханского полка.
— Год рождения?
— Тысяча семьсот девяносто третий.
«Надо же, — подумал Самоваров, — ему и правда тридцать пять».
— Итак, Яков Спиридонович, я надеюсь, вам хорошо известно, почему вы находитесь в этом не подходящем для вас месте?
— Я за эти дни многое передумал и до сих пор не могу понять: каким образом из проклятого восьмого сундука пропало золото? Этого никак не могло случиться! Я радикально отвергаю все обвинения в свой адрес! — От возмущения офицер взмахнул руками, подскочил, сделал несколько нервных шагов по узкой комнате и снова сел на место.
— Успокойтесь, господин полковник. Расскажите лучше, как формировался обоз и каков был порядок его следования. — Иван Авдеевич откинулся на спинку стула.
— Обоз составлялся в Тавризе. Всей работой руководил статский советник Грибоедов. Приказом начальника штаба я был откомандирован в его распоряжение. Это был уже не первый караван с ценностями, кои доставлялись в Россию по результатам мирного договора, посему…
На лице надворного советника внезапно вспыхнула искра осенившей его мысли, и, дабы не потерять ее, он прервал арестованного вопросом:
— Соблаговолите припомнить: откуда появились эти сундуки и как они комплектовались?
— Для транспортировки груза обычно приобретались деревянные сундуки, обшитые изнутри листами железа и укрепленные поперечными металлическими прутьями, с внутренним замком и тремя ключами. Дело в том, что кованые, во-первых, чрезвычайно дороги, а во-вторых, довольно тяжелы и на одну повозку больше двух не погрузишь — лошади надорвутся, а деревянных можно положить целых четыре. Их доставили из Тифлиса и после тщательной проверки на прочность передали помощнику Грибоедова. Всего пришло двадцать четыре штуки. Каждый из них наполнялся в моем присутствии, тут же составлялась подробнейшая опись. Один ее экземпляр оставался при мне, а другой клали сверху и замыкали, опломбировав сургучной печатью полномочного министра. Так были собраны все двадцать четыре единицы. Ключи хранились только у меня. Открывать в дороге поклажу воспрещалось. В тот же день обоз под охраной Сводного гвардейского полка отправился в Тифлис.
— Кто полковой командир?
— Полковник Баскаков. Он сопровождал нас только до Тифлиса, а там, покормив лошадей и немного отдохнув, мы уже вместе с Кабардинским пехотным полком майора Якубовича выдвинулись по направлению к Ставрополю. Приняв под охрану груз в Тифлисе, Якубович согласно действующему циркуляру опечатал каждый сундук.
— Стало быть, в Ставрополь обоз пришел уже с тремя печатями?
— Нет, с двумя.
— Извольте пояснить.
— Из Тавриза мы вышли с одной печатью полномочного министра, а в Тифлисе появилась вторая печать — Якубовича.
— Получается, что полковник Баскаков не опечатывал сундуки?
— Нет.
— Продолжайте…
— По прибытии в Ставрополь на охранение встал девятнадцатый драгунский полк майора Эверта, кой, приняв обоз, дополнительно опломбировал своей полковой печатью каждую единицу перевозимого груза. И через пару часов мы уже собирались снова двинуться в путь, да вот незадача — у одной телеги сломалась ось и вся поклажа оказалась на земле. Тогда мы решили выгрузить сундуки в склад местного Интендантства, отремонтировать колесо и утром отправиться дальше. Так мы и поступили: весь груз снесли в соляной подвал, майор Эверт при мне его опечатал и на дверях выставил часового. Остальное имущество находилось под охраной караульных. Утром я проверил наличие сургуча — пломбы были в порядке и везде по три печати.
— А восьмой ларец выгружали?
— Позвольте, позвольте, — задумался полковник, — ну да, ведь сломалась четвертая телега, а на ней как раз перевозили пятый, шестой, седьмой и восьмой сундуки.
— Что это было за помещение?
— Я же сказал, это был большой подвал, почти пустой. Надежней места было не сыскать, все равно что склеп — без окон, да и часовой у входа.
— Что значит «почти пустое»?
— В самом углу лежало несколько мешков с солью. Но вы не сомневайтесь, я проверил каждый из них — ничего, кроме соли.
— Кто предложил вам это хранилище?
— Один офицер.
— Кто такой?
— Я уже и не вспомню…
— А что дальше?
— Утром, проверив сохранность пломб на дверях склада, я отворил их и приказал погрузить все четыре сундука на ту же телегу. К тому времени ее уже отремонтировали, и, не мешкая, мы отправились в путь. А от Воронежа до Москвы нас сопровождал 16-й драгунский Тверской полк под командованием подполковника Слащева и от Москвы до столицы — 2-й драгунский Псковский полк Малянтовича. Но нигде больше на ночлег мы не останавливались.
— Выходит, когда обоз прибыл на Монетный двор Петропавловской крепости, на каждом сундуке было по пять разных пломб, то есть по числу полков, несших охранение, так?
— Ну конечно! Правда, за изъятием Сводного полка, поскольку, как я уже говорил, в Тавризе Грибоедов лично опечатывал весь груз собственной дипломатической печатью.
— А что потом?
— А потом и начался тот самый кошмар, кой продолжается и до сих пор: при передаче ценностей все шло хорошо, пока мы не добрались до восьмого сундука. Оказалось, что ключ с восьмеркой к нему не подходил, и открыть его сумел только слесарный мастер. Вместо золотых монет на дне лежали какие-то камни. Меня тотчас же арестовали… А ведь связку эту я всегда при себе держал и с ней не расставался! Поймите, Иван Авдеевич, я боевой офицер. Был под Бородино и под Красным, ходил в атаку под Дрезденом и Кульмом, дрался под Лейпцигом и Краоне! — Он помолчал, глядя в пол, и потом как-то растерянно добавил: — Видно, сама нечистая сила погубить меня решила.
— Ничего не скажешь, грустная история. — Самоваров поднялся из-за стола и подошел к окну. Заложив руки за спину, он в задумчивости рассматривал, как пожелтевший, но еще живой кленовый лист отчаянно боролся за жизнь, сопротивляясь безжалостному осеннему ветру. И вдруг тихо спросил: — А в Ставрополе хоть в баньке-то попарились?
— Ну да, слава бо… — запнулся на полуслове Карпинский и растерянно посмотрел в сторону надворного советника.
— На ночлег у кого останавливались? — мимоходом спросил следователь, продолжая смотреть в окно.
— Так у него, у полкового провиантмейстера.
— Фамилию помните?
— Да вроде бы… дай бог памяти… ну этот… как гриб, то ли Сыроежкин, то ли Подберезовиков? Или Груздев?
— А может, Рыжиков? — предположил Самоваров и повернулся. Изумленный офицер смотрел на него широко раскрытыми от удивления глазами.