Клуб Алиби

— Где сейчас ваш муж?

— В Париже. Он предложил свою помощь Рейно. Они не позволят ему уехать теперь, когда наступает немецкая армия… А ваш муж? Граф?

— На фронте, — Нелл ответила медленно. — Барон знает, что вы здесь? Препоручаете его друзей заботам малознакомого человека?

Взгляд Элизабет де Шамбур стал надменным, как будто ее обидел ответ Нелл, и она собиралась немедленно уехать на своем «Роллс-Ройсе», но затем она покачала головой.

— Он думает, что я оставлю их в Мутоне. А там моя дочь, она еще так молода! Если нацисты захватят Париж, они захватят и Мутон. Вы знаете, что они это сделают. Они забирают все, что принадлежит… евреям.

— И если вы будете укрывать беженцев, вам не поздоровится, — медленно произнесла Нелл. — А в Луденне их никто искать не будет. Это не такая добыча, как Мутон-Ротшильд. Да к тому же река — рядом, если ваши друзья задумают бежать.

— Вы все понимаете! — воскликнула женщина и схватила Нелл за руку. — Я знала, что вы поймете.

— Неужели? — она посмотрела на молчаливую группку мужчин: по выражению их лиц она поняла, что они прекрасно знают английский и сообразили, что их продают. — У меня есть цена. За мою помощь.

— Что же это?

— Рабочие. Мутон и другие поместья — Латур, ваши родственники в Лафит, Майлы в Лаланд — разобрали оставшихся рабочих и никого нам не оставили. В этом проклятом месте я не могу найти ни души. Коммуна Сен-Изанс опустела.

— Но до урожая еще далеко!

— Мне нужно сцедить вина. Улучшить их. У меня масса работы в бродильне, а занимаемся ей только я и еще трое.

Женщины смотрели друг на друга, ни одна не желала уступать. Элизабет де Шамбур поджала губы.

— Вы, англичане, — сказала она жестко, — ничего не делаете бескорыстно.

— Как и банкиры, — Нелл улыбнулась троим мужчинам, дети бросали камушки в ее осушенный фонтан. — Принимайте мои условия, виконтесса, или мы не договоримся.

Глава двадцать седьмая

На ней был серый шерстяной костюм, который подарил ей Мейнбохер[91] после своего последнего показа прошлой осенью. Костюм не очень соответствовал майской погоде, но он был шикарный и, по мнению Салли, очень подходил для того, чтобы следовать за катафалком.

Она стояла на тротуаре перед парижским моргом, пристально глядя на длинную черную машину с квадратной задней частью и тонированными стеклами, на ее странный груз — куполообразный саркофаг, похожий на громадную сигару — там лежал Филипп, нашпигованный в морге всевозможными химикатами, бесстрастный, с закрытыми глазами. Она представила, каким он был вечером того понедельника — с застывшим взглядом, полным ужаса от спектакля, который устроила ему Смерть. Или она представляла Филиппа в этом сигароподобном ящике: руки сложены на груди, словно в молитве, отсутствующее выражение на лице. Оба воспоминания были одинаково далекими и некстати. Душа Филиппа оставила тело, словно пару старых брюк, и уплыла.

Ночью (с понедельника она редко спала по ночам, всего час или два) она ощущала его шепот, назойливый, словно комар.

Салли. Салли. Обрати внимание, Салли.

— На что? — смогла она пробормотать и проснулась в незнакомой спальне, в темноте с осознанием того, что Филиппа больше нет.

Эта война, которая была всего лишь слухом в ту ночь, когда он умер, вдруг разверзлась, словно бездна и поглотила его. Хотя насильственная смерть одного человека в сущности пустяк, когда миллионы были вынуждены бросить свои дома и бежать от войны по дорогам Бельгии и Франции, подставляя под пули собственных детей. Но страшная смерть Филиппа всегда будет довлеть над Салли, ее жестокость не померкнет никогда. Правосудие должно свершиться, и она была готова помочь. Может быть, тогда он перестанет тревожить ее сон.

К обочине подъехала вторая машина, тоже черная и внушительная, с шофером с благодушным лицом и в униформе. Именно в эту машину она должна была сесть вместе с пожилой консьержкой мадам Блум, и именно эта машина должна была отвезти их обеих в Шербур.

Водитель катафалка курил, прислонившись к двери машины. Он обменялся парой любезностей с водителем лимузина, что-то насчет погоды и чертовых немцев, Салли точно не слышала. Один из шоферов был не очень старым, непонятно, как он избежал отправки на фронт, но Салли заметила, что он держит правую руку у груди, словно она плохо двигалась, и Салли представила, как рана, полученная им в двадцатые годы, привела к тому, что теперь он вынужден возить умерших.

Мадам Блум опаздывала. Водитель лимузина уже дважды посмотрел на свои часы. Салли стояла в позе манекена, отставив ногу и сжимая в руках сумку. Чемодан стоял у ее ног. Она со скучающим видом смотрела в ту сторону, откуда должна была появиться мадам Блум. Это была красивая женщина, чья вялость объяснялась переменой настроения. И никаких забот.

Ее равнодушный покой нарушил Джо Херст, появившийся из недр морга с консульскими бумагами в руках. Его долговязая фигура двигалась с безотчетной грацией, как будто, когда его никто не видит, он танцует под мотив, который только он умеет насвистывать. Его лицо, однако, было мертвенно бледным и под глазами были фиолетово-серые тени. Такое лицо, подумала Салли, будет у него до самого конца войны — лицо вечно ответственного за то, что он не смог спасти. Как и она.

Бросившая его женщина за многое несла ответственность.

Она внезапно почувствовала приступ вины: слишком уж ее интересовали превратности судьбы Джо Херста, учитывая, что совсем недавно она потеряла жениха. Осознание своей жизни и новый прилив энергии, когда в десяти футах от нее — разлагающееся тело Филиппа, заставили ее щеки вспыхнуть.

— Мадам Блум еще нет, Джо.

— Может быть, она нашла еще с десяток вещей, которые ей необходимы в Байонне, — быстро произнес он, — и пытается засунуть их в чемодан. Новости с фронта не очень хорошие. Трудно точно определить, куда направляются немцы: на юг на Париж или на запад, к морю. Возможно, что и туда, и туда. В любом случае, вам нужно сесть на этот корабль в Шербуре сегодня. Это может оказаться вашей последней возможностью уехать.

— Нет, — сказала она.

— Я уезжаю из Парижа через сорок минут. Шуп и все сотрудники «Салливан и Кромвелл» уже на пути в Бордо. Уже через неделю у любого эмигранта-американца не будет шансов выбраться из Парижа. Вы будете пытаться уехать без машины и бензина, а деньги будут постепенно заканчиваться. Не глупите. Садитесь на тот корабль вместе с телом Филиппа. Езжайте домой.

У нее слезы навернулись на глаза, все ее тело горело, горло сжалось, как у капризного ребенка.

— Сколько вы прожили в Париже, Джо?

Его застали врасплох.

— Полтора года.

— Я прожила здесь четыре года. Это шестая часть моей жизни. Это самая прекрасная жизнь, которая у меня была. В Париже я могла стать Золушкой или злой мачехой, если бы захотела, я могла стать принцессой любого королевства. Я никогда не уеду обратно. Туда, где я всего лишь чья-то дочь. Всего лишь Салли Кинг.

— Вы сможете вернуться, когда закончится война, — Херст обнял ее за плечи, от этого прикосновения она почувствовала непривычное замешательство.

— К тому времени я уже выйду замуж за какого-нибудь болвана, — сказала она, — и буду весить фунтов на сто больше.

— Садитесь на корабль, — он отпустил ее. — Мне нужно, чтобы документы Филиппа Стилвелла были перевезены в Нью-Йорк, Салли. Это единственный способ доставить их туда.

— То, что мы читали прошлой ночью? Думаете, они имеют какую-то важность?

— Из-за них кто-то убил Филиппа.

Слова повисли в воздухе. Салли невольно посмотрела на катафалк.

— Мне нужно, чтобы вы доставили их Аллену Даллсу в нью-йоркский офис «Салливан и Кромвелл». Он выяснит, что они значат. Ваш корабль дойдет до Манхэттена быстрее, чем любая почта.

Он уже все за нее решил: как она пересечет Атлантический океан со своими пустыми мечтами и доставит для него эту посылку. Но все же она заметила боль в его голосе. Ему это тоже чего-то стоило.

91

Мейнбохер (Мэйн Руссо Бохер) — американский модельер.