Страница 80 из 91
Неужели столь близок такой закат?
Аналитик, выражавший в данном случае мнение субъективное, утверждал, что дата конца света не за горами, и находится, возможно, на грани нынешнего и грядущего тысячелетий.
— Насколько я помню Евангелие, — заметил на такое утверждение Ричард, — о дате финала не знают даже Ангелы…
— В общем–то, и не в дате дело; дата, — своеобразная привязка по времени, — прозвучал ответ. — А время, придуманное человеком, на исходе его существования поглотит Вечность, которая не знает никаких дат…
Аналитик утверждал, что падение советской империи — один из признаков эсхатологического процесса, логически завершающего цикл последней человеческой цивилизации. Государство рабов, говорил он, — высшая степень эволюционной общественной деградации, постепенно сметавшей государственность жрецов, воинов и торговцев, — то бишь, рабовладельцев, феодалов и капиталистов. И отринувшая все свои духовные и религиозные ценности в семнадцатом году Россия виделась ему обреченной заложницей неизбежного исторического финала, предопределенного свыше. Как, впрочем, и Китай, и иные их коммунистические сателлиты.
— Но ведь Россия, — возражал Ричард, — знавшая лишь зачаточный капитализм, сегодня — на пути к его возрождению…
— Это — противоречит всей логике цикличного общественного развития, — утверждал оппонент. — От хаоса Россию спасают ее неисчислимые покуда богатства и привычное умение практически каждого ее обитателя воровать и подворовывать. Посему еще какое–то время на плаву продержится странный конгломерат, сочетающий в себе коктейль всех исторических формаций. Конгломерат с полузатертой, но все–таки различимой эмблемой серпа и молота. Инфернальным символом.
— Почему — инфернальным? — спросил он доку–аналитика не без интереса.
— Наука о символах — наука для избранных, — ответил тот. — И один из постулатов при выборе символа для миллионов — его неассоциативность с понятиями оккультными. Вот тебе серп и молот, олицетворяющие благородный труд человека на земле. Но если бы так! Серп аналогичен косе — образу смерти, орудию Сатурна–Кроноса, погубителю бытия. Молот же — крест с оборванной вертикалью — та же смерть и безысходность, ибо продолжение его означало бы выход ввысь, а тут указывается лишь путь снисхождения в перспективу Ада. Где, согласно античным легендам, тем же молотом орудует Гефест… В Москве, кстати, стоит замечательный памятник коммунизму: колхозница с серпом и рабочий с молотом. В них весь Ад — с его пламенем страдалищ и холодом смерти. Кто, интересно, вложил такую идею в голову автора? Загадка! А сам герб страны… Это же просто торжество демонизма!
— А что там особенного? Колоски, земной шар… Очень мило.
— Там есть солнце.
— Ну, солнце.
— Но располагается оно не над милым земным шаром, а под ним. Это — древний символ огня ада, так называемое «солнце черной полуночи». Я могу еще объяснять тебе про точку зимнего солнцестояния, олицетворяющую апогей космической зимы, что родила языческие новогодние мистерии…
Ричард тогда спешил, и собеседника не дослушал; потом, в кутерьме служебных дел они общались на темы конкретные и сиюминутные, а вот теперь он сожалел, что общение отныне уже невозможно, и он не услышал, вероятно, весьма много не только любопытного, но и полезного…
Извилист путь человеческой мысли. Образ эмигранта из России отчего–то дал Ричарду повод задуматься над тем, о чем, наверняка, его соседу по дому размышлять попросту не полагалось согласно сверхзадачи его миссии на этой земле; сверхзадачи, ведомой лишь Творцу…
Собственно, сверхзадачи всех миссий людских определялись и определяются отнюдь не их исполнителями.
Проснувшись, Ричард позавтракал клубничным йогуртом, выпил две чашки кофе и спустился в сад, — подышать утренним морозным воздухом позднего декабря.
В отдалении, в русской воинской части, мерно гудели разогреваемые танковые дизели; случайные снежинки осыпались из серенькой мглы низкого неба; Карлсхорст был мрачен и пуст.
Вход в дом со стороны заднего двора был открыт, Ричард заглянул в дверной проем и вдруг — услышал голос Михаила, донесшийся из глубины расположенного поблизости подвала…
Дверь в подвал со вчерашнего вечера он намеренно оставил незапертой, чтобы тем самым развеять возможность каких–либо подозрений относительно природы его особого интереса к данному помещению, и теперь под каменным сводом застал своих постояльцев, вооруженных швабрами.
— Вчера не успели марафет навести, — сказал Миша. — Но лучше поздно, чем никогда, как у нас говорят… В России, то есть.
Ричард улыбнулся. Запланированный конфликт, похоже, отменялся.
— Зря вы… — сказал он. — Я бы сам…
Михаил тут же заверил его, что исполняет обязанность, находящуюся единственно в его компетенции. Компетенции благовоспитанного джентльмена.
«Удачи», — как мысленно добавил про себя Ричард, но о таком уточнении умолчал — именно что из–за джентльменских соображений.
Уборку закончили около полудня, после чего Михаил отправился торговать в магазин, а его кузен, сославшись на головную боль, ушел в свою комнату, заявив, что смертельно хочет спать, ибо вчера не на шутку перебрал, неумеренно отметив свое возвращение в Берлин из Дюссельдорфа, где проживал с семьей…
Вернувшись в подвал, Ричард, подсвечивая себе карманным фонариком, тщательно обследовал стыки плит. И — обнаружил искомую.
Сомнений он не испытывал. Во–первых, плита явно просела по отношению к остальному настилу. Во–вторых, остатки цементной, растрескавшейся в крошево массы на стыках, консистенцией своей явно не соответствовали заполнению иных промежутков…
В подсобке он обнаружил ржавый садовый инвентарь и кривой лом.
Плита поддалась на удивление легко, будто пенопластовая… И падение ее на пол прозвучало коротко и отрывисто.
Из открывшегоя перед ним углубления Ричард вытащил сырой тюк с форменной одеждой и заплесневелый портфель желтой кожи…
Прислушался. Мерная, однотонная тишина.
Он осторожно уложил плиту на прежнее место, тщательно смел в стыки грязь и утоптал ее; кажется — все…
Поднялся к себе.
Из портфеля извлек бумаги, распространявшие запах склепа; разложил на столе кинжалы; холодная, скользская позолота «Вальтера», уместившегося в ладони, наполнила все существо его какой–то мистической, тревожной сопричастности к канувшим в забвение временам, и, судорожно, как змею, отбросив пистолет на стол, он долго и возбужденно ходил по комнате, теряясь в сумбуре воспаленных мыслей и образов…
Затем, успокоившись, брезгливо разобрал ком протухшей эсэсовской формы. Плотно сложив ее, упаковал в заплесневелый портфель. Эти аксессуары истории теперь по праву принадлежали баку для мусора, что стоял на углу перекрестка.
Он переоделся в свежее белье, натянув джинсы, рубашку с короткими рукавами и, охватив в ознобе ладонями ребра, подошел к окну, где косо хлестал дождь со снегом и морозные струи воздуха ползли из щелей в рамах.
После уселся за стол, углубившись в чтение.
Через несколько часов с некоторым даже раздражением осознал: перед ним некий оккультный труд, понять который невозможно хот бы потому, что значения практически всех терминов неизвестны, никакой сюжетной структуры в записях нет, и уяснение содержания требует многодневной, кропотливой расшифровки едва ли не каждой фразы. А ветхие древние манускрипты, переложенные коричневой пергаментной бумагой, и вовсе были доступны для прочтения и понимания какому–нибудь изощренному профессионалу.
Его отвлек стук в дверь.
Ричард спешно разместил бумаги и оружие в ящиках письменного стола.
— Херр Валленберг! — раздался голос Михаила.
— Слушаю вас… — Ричард раскрыл дверь.
— Пора поужинать, — сказал Миша. — Погода — дерьмо: снег с дождем. Чего вам идти в ресторан? Вы не думайте, упредил он возможный отказ, — что мои приглашения могут както повлиять на на наши деловые релэйшнс… В России просто так принято… Вы не стесняйтесь. У нас это ни к чему не обязывает. У нас даже знаете как? — хозяин гостя приглашает, кормит–поит, целуются, а потом заморочка какая–то, и запросто тесак под ребро… А потом чего уж там вспоминать, кто сколько съел или принял на грудь… Ничего так инвитэйшн, да? Ну, эт–я шучу… Не бойтесь. Братец никак не отойдет от вчерашнего, влежку… Ну, а мы вдвоем тихо–мирно и посидим, как?