Страница 44 из 58
— Стало быть, пропущать? — недоумевающе оглянулся на начальника один из красноармейцев. — Без пропусков?
— Пропускай! — решительно махнул рукой парень.
— Проходи! — крикнул красноармеец толпе.
Толпа хлынула через мост. Распрощавшись с начальником поста, мы тоже пошли.
Я едва волочил ноги. Если б меня не поддерживал отец, я, наверное, уже давно б свалился. Видя, что отцу очень трудно вести меня, какой-то парень стал помогать ему.
— Куда эта дорога идет? — спросил у него отец.
— В Борисоглебск.
— Это хорошо, — сказал отец. — Там у меня живет племянник. Устроимся у него… А далеко ли до Борисоглебска?
— Да верст, должно, сорок, а то и пятьдесят будет…
Идя по пыльной дороге, люди оглядывались на оставленный город и покачивали головами. В городе к небу поднимались дымные столбы. Что-то там горело.
Протащились мы так километров пять, а потом я, обессилев, упал в придорожную траву и не мог уже больше встать. Мимо проходили толпы людей. Слышались крики, плач.
— Сынок, а идти-то все-таки надо, — проговорил отец, наклоняясь надо мной. — Надо!.. А то ведь так и к белым можно в руки попасть.
Я лежал на обочине дороги, бездумно глядя в глубину синего неба, где парил какой-то черный комок. По всему моему измученному телу разливалась сладкая истома, и мне было приятно. Я, казалось, мог бы так, ни о чем не думая, пролежать вечность.
Поднимая кудрявую вязь пыли, по дороге от города показался всадник.
— Не беляк ли? — спросил отец.
— Не может быть, — ответил парень, который самоотверженно не бросал нас. — Один бы он не поехал…
Подскакав к нам, всадник остановился.
— Братцы, закурить есть? — прохрипел он.
— Есть, — отозвался отец.
— Дай, пожалуйста, закурить… Помираю без курева…
Отец подал ему кисет с табаком.
— Из города, что ли? — спросил он у всадника.
— Из города.
— Что это там горит?
— Белые жгут город.
— Значит, вошли?
— Вошли, проклятые.
— А нас еще не хотели из города через мост пропускать, — возмущенно воскликнул наш попутчик. — Сволочи!.. Могли б беляки порубать.
— Факт! — согласился всадник, возвращая отцу кисет и закуривая. — Порубали б, как пить дать… Белые зараз распоясались в городе вовсю… Расстреливают винного и невинного… На улицах трупы лежат, кровь ручьями течет… Я лежал в госпитале… Они сразу нагрянули…
Я приподнялся, взглянул на всадника и узнал его. Он лежал в нашем госпитале, только в другой палате.
— Климов! — простонал я. — Ты?
— Ой! — удивился тот, вглядываясь в меня. — Это ты? Стало быть, тоже убег? Вот молодчага!.. Я тоже убежал… Вышел из госпиталя, гляжу, коняка стоит… Махнул в седло и ускакал… Слава богу, уцелел… Не знаю, надолго ли… Ну что ж, пойдемте, — позвал Климов. — Компанию составим.
Но я не мог подняться.
— Ну что я буду делать с ним, братцы, а? — в отчаянии проговорил отец. — Не бросайте на погибель.
— Эх! — крякнул Климов, слезая с коня. — Хочь и сам я без силов, а, видно, садись-ка ты, паренек, верхом, а мы пойдем пешечком.
Меня усадили на лошадь. А чтобы я не упал с нее, привязали ноги к седлу. Как пьяный, раскачивался я на лошади.
Наконец, с приключениями и мытарствами, измученный, добрался я до Борисоглебска.
Павел Юрин жил теперь в Борисоглебске.
Он нас приютил.
В плену
Расхворался я всерьез. Кроме дизентерии, ко мне пристала еще и малярия.
Я теперь так высох, что походил на скелет, обтянутый кожей.
Однажды Павел принес местную газету. Из нее мы узнали, что наша местность освобождена красными.
Мы с отцом могли теперь добраться до своего хутора. В домашних условиях, при хорошем уходе я мог бы быстро выздороветь.
От Борисоглебска до нашего хутора было около семидесяти километров. Отец придумывал, как бы нам добраться домой. Пешком я не мог дойти, а нанять подводу не было денег.
На счастье, из Борисоглебска в нашу сторону направлялся военный транспорт. Отец упросил красноармейцев подвезти нас.
Добрались мы до дому благополучно. Маша обрадовалась нашему возвращению. В это время на хуторе оказался мой друг, Алексей Марушкин. Сестра тотчас привела его ко мне. Мы обнялись и расцеловались.
— Где теперь наш полк? — спросил я.
— Под Урюпинской. Не ныне — завтра заберем ее. Поправляйся да приходи к нам… Я скажу ротному, что ты как выздоровеешь, так придешь…
Он пожал мне руку и ушел.
Но события развернулись совсем иначе, чем мы предполагали. В гражданскую войну часто обстоятельства складывались так, что приходилось только удивляться.
Еще вчера вечером по улицам хутора сновали красноармейцы. Мимо наших окон проходили военные обозы, подвозившие боеприпасы и провиант передовым частям, которые находились где-то под станицей Добринской, верст за пятнадцать впереди нашего хутора, а сегодня на рассвете Маша в испуге будила меня:
— Саша, по улицам белые ездят!..
Как же это получилось?.. Ни боя, ни стрельбы не было — и вдруг белые?.. Даже не верилось. Словно они из-под земли выросли.
— Что теперь делать? — прошептала в ужасе сестра.
— И зачем я тебя, сынок, привел сюда? — сказал отец. — На погибель, должно…
Я молча поднялся с постели, оделся.
— Ты куда? — спросила сестра.
— Убегу в сады, — решительно заявил я. — Там просижу до ночи, а ночью уйду в Долгое и буду скрываться до тех пор, пока наши снова не освободят хутор… Не надолго они ведь отступили.
— Это ты правильно надумал, — согласилась со мной Маша. — Я тебя завтра утром сама в Долгое отвезу… Договорюсь с Астаховыми, у них перебудешь… Люди они свои… А в сады тебе нечего убегать, там тебя кто-нибудь увидит да белым донесет… Ложись-ка ты вот на кровать под перину, я тебя подушками закидаю… Да гляди, лежи смирно, не кашляй.
Я лежал в горнице на кровати под периной. Мне было душно, жарко. Но нужно было терпеть. Я задремал, но вдруг услышал, что на кухне кто-то говорит с Машей.
— Здорово живете! — прогудел мужской голос.
По голосу я узнал, что пришел к нам сосед-старик Гавриил Александрович Зотьев.
— Здравствуйте! — ответила Маша. — Проходите, садитесь.
Старик, видимо, прошел к столу, уселся на скамью.
— Служивый-то еще не пришел домой? — спросил он.
— Вы о муже спрашиваете?
— Ну, конечно. О ком же?
— Еще не приезжал.
— А про брата-то ничего не слыхать, а?
— Папа к нему ездил… Больной, в госпитале лежит…
— Раненый, что ли, ай заболел?
— Заболел дизентерией и лихорадкой.
— А что это слух-то тут по хутору пошел: навроде будто твоего брата-то видали вчерась тут, а?..
— Да ну, что вы! — засмеялась Маша. — Как же он сюда придет. Он же больной, в Новохоперске…
— А Петрович-то где ж? — спросил старик про отца.
— В саду, — сказала Маша. — С табаками там своими возится.
— Пойду коль к нему, — проскрипел старик, — покурим.
Когда Зотьев ушел, Маша подошла к моей кровати.
— Ты слышал, Саша?
— Слышал.
— Это старик неспроста приходил, — сказала сестра. — Пронюхивал!.. Да не удастся ему. Завтра я тебя утром отвезу в Долгое. А может быть, еще и Георгий подъедет. Тогда он тебя сам отвезет… Это будет еще лучше.
Но Георгий в этот день не приехал. До вечера я лежал под периной, взмокший и распаренный. К Маше то и дело приходили соседки, тараторили о том о сем, уходили, потом снова приходили.
Вечером Маша высвободила меня из-под перины и, расстелив на полу полость, уложила спать вместе с ребятами.
Окна были распахнуты. В случае опасности я намеревался выскочить в сад.
Ночь мы спали спокойно.
На заре я слышал, как Маша встала, чтобы пойти запрячь лошадь и отвезти меня в Долгое. Но она не успела даже умыться. В дверь громко и настойчиво застучали.
Я вскочил, чтобы нырнуть в окно, но в мутном рассвете утра увидел у окна казака, наставившего прямо на меня дуло винтовки.