Страница 4 из 58
— Уж не вы ли будете хозяином, а?
— Я, а что?
— Неласковый вы человек, — укоризненно покачала головой маленькая женщина. — А я вас представляла немножко другим… Мне почему-то казалось, что вы огромного роста, с длинной бородой, лохматый… Ну, одним словом, как и все художники.
— Художник, — засмеялся отец. — Какой я художник, я простой маляр.
— Вот именно, — кивнула женщина. — Вы, оказывается, простой человек, и в вас ничего нет интересного… Впрочем, неважно. Сколько вам лет?
— А вам для чего это? — несколько сбитый с толку ее бесцеремонным вопросом, спросил отец.
— Ну как же?.. Надо.
— Сорок два.
— А мне тридцать пять, — сказала неожиданная наша гостья. — Здравствуйте! — протянула она руку отцу.
Тот нерешительно пожал ее.
— Здравствуйте, детки! — обернула к нам свое маленькое, с морщинками у глаз, улыбающееся лицо женщина. И, так как я стоял ближе к ней, чем Маша, она схватила меня и чмокнула в губы. Я не успел даже увернуться. Я брезгливо плюнул и старательно вытер губы рукавом рубахи, потому что терпеть не мог всяких нежностей. С изумлением смотрели мы на эту вертлявую, визгливую женщину.
— А все-таки, кто вы? — спросил отец.
— Я Людмила Андреевна, — сказала женщина таким тоном, словно она сообщала нам что-то невероятное, отчего мы должны были пасть перед ней ниц. — Хозяйствовать к вам приехала.
— А-а, — протянул отец, — вон оно в чем дело… Хозяйствовать?.. А кто же вас просил к нам в хозяйки, а?
— Гм… — обиженно поджала сухие, тонкие губы Людмила. — Кто просил… Да вы же и просили. Матушка Христофора прислала меня по вашей просьбе…
— Фьють! — озорно свистнул отец. — Матушка Христофора?.. Какая заботливая-то… Ну, что же, раз она прислала, то милости просим. Пожалуйста! — шутовски протянул отец руку к столу, на котором все еще лежала рваная калоша.
Не знаю, почувствовала ли Людмила иронию в словах отца или нет, но приглашение его она восприняла церемонно. Величественно кивнув головой, она прошла к столу.
— Что это такое? — уставилась она с изумлением на калошу.
— Калоша, — пояснил отец.
— А почему она на столе?
— Кушаем.
Я захихикал. Маша толкнула меня в спину:
— Замолчи!
— А, бросьте глупости говорить! — отмахнулась Людмила и повелительным тоном сказала: — Пойдите уплатите подводчику.
— А сколько? — с беспокойством спросил отец.
— Рубль.
— У меня… — стал рыться у себя в карманах отец. — У меня мелких денег сейчас нет…
Я снова чуть не захохотал. У отца вообще никаких денег в кармане не было, я в этом не сомневался.
Маленькая женщина презрительно усмехнулась и, вынув из своего кошелька рубль, подала отцу.
— Уплатите. Потом мне отдадите.
Отец кашлянул и промолчал. Выходя расплачиваться с подводчиком, он пробормотал:
— Занятная дамочка… Городская, образованная…
Казаки уходят на усмирение
Время было неспокойное. К отцу приходили взволнованные соседи и рассказывали о жарких битвах в Маньчжурии, куда все время посылались казачьи полки.
По станице носились зловещие слухи о том, что наши войска не могут сдержать упорного натиска японцев и вражьи полчища идут по нашей святой земле, заливая ее кровью, вытаптывая крестьянские поля.
Поговорили-поговорили и замолкли. Война закончилась. Казаки вернулись домой. Правда, не все. Кое-кто сложил голову на чужбине.
А потом вдруг снова забегали бабы из хаты в хату, разнося по станице новую весть: начались рабочие беспорядки в городах.
— Революция, бабоньки!.. Революция!..
— Что это такое, кума, революция-то?
— А бог же ее знает… Говорят, что-то страшное…
Мало кто в станице знал, что значит революция. Говорили, что какие-то «релюцинеры» собираются толпами и все кругом громят, жгут, убивают…
…Однажды отец пришел домой чем-то расстроенный. С досадой хлопнул он картузом по столу.
— Что случилось, Илья Петрович? — спросила Людмила.
— Поругался с атаманом, — буркнул отец. — Опять новую партию казаков посылают на усмирение беспорядков…
— А вам-то что? — удивилась Людмила. — Да пусть посылают… Какое вам дело?.. Вас же не трогают…
— Ничего-то вы не смыслите, Людмила Андреевна, — отмахнулся от нее отец. — Казаки — не жандармы… Подумать, сколько казаков послали усмирять рабочих и крестьян… Мерзавцы!..
Брошенные отцом слова озадачили меня. Как можно было «усмирять» людей?.. И почему для этого посылают именно казаков?.. И почему отец говорит об этом с гневом?.. И кто это жандармы?..
Сотни вопросов возникали в моей голове, и на них я не мог дать ответа…
Закурив, отец нервно стал ходить по комнате взад и вперед.
— Вот поругался я с атаманом, — проронил он, — да зря… Зря!.. Жалею об этом… Разве я один могу поправить дело?.. Вот табунный смотритель Кривцов поплатился за это… Сцапали да на каторгу сослали…
— Да ведь тот, как я слышала, был революционер, — вмешалась Людмила. — А вы кто?.. Простой человек, никакого касательства не имеете до революции.
— Они все могут состряпать, — заметил отец. — Обжалуется атаман заседателю, скажет: народ мутил против посылки казаков на усмирение беспорядков, свидетелей выставит — и готово дело…
Я видел, что отец очень расстроился.
— Знаете что, Людмила Андреевна, — обратился он к ней. — От скандала я на некоторое время уеду из станицы. Вот, кстати, и родственники Юрины письмо прислали, просят поехать с ними в одну станицу, поработать по ремонту церкви… Как вы смотрите на это, если я на несколько месяцев уеду, а?..
— А мне что, — вздернула та маленькими плечиками. — Езжайте.
— С детьми останетесь?
У Людмилы растерянно забегали глаза. Она не знала, что и сказать. Ей, по-видимому, очень хотелось остаться полновластной хозяйкой дома, но в то же время страшно было взять на себя такую ответственность. Как-никак, а на ее попечении должны остаться двое детей.
С минуту она молчала, обдумывая отцовское предложение.
— Ну, что же с вами делать, — сказала она, вздохнув. — Уж видно останусь… На меня вы, Илья Петрович, можете положиться… Вашим детям я буду вместо родной матери… И за хозяйство свое не беспокойтесь, все будет в целости…
— Вот и договорились, — довольный результатами своего разговора с Людмилой, промолвил отец. — Спасибо! Приеду, за все отблагодарю…
Он не успел договорить; распахнулась дверь, и в комнату вошел сиделец[2] из правления.
— Пойдем в правление, — сказал он отцу. — Атаман кличет…
— Атаман? — упавшим голосом переспросил отец. — Пойдем…
Они вышли. Но отец тотчас же вернулся.
— Людмила Андреевна, — сказал он. — Если… если что случится… прошу, пожалуйста, дайте сейчас же знать матушке Христофоре… Пусть приедет…
— Хорошо. Не беспокойтесь.
Отец ушел.
Улучив момент, когда Людмила была занята стиркой, а Маша полоскала белье у колодца, я выбежал из дому на улицу. Там я сразу же попал в веселую компанию своих товарищей. Мы поиграли, а потом кто-то из ребят предложил пойти на станичный майдан.
— Ох там зараз и весело же, как на ярмарке, — убеждал нас плотный веснушчатый и рыжеволосый мальчишка, Кодька Бирюков, мой троюродный брат. — Поехали!.. Арш!..
Вприпрыжку, один за другим, помчались мы на площадь, к правлению.
Кодька оказался прав: на майдане была настоящая ярмарка. Вокруг каменной церковной ограды рядами стояли подводы. Отмахиваясь хвостами от надоедливых оводов и слепней, лошади пережевывали духовитую сочную траву, накошенную казаками в степи по пути в станицу. Позванивая удилами, танцевали на привязи строевые жеребцы.
Тут уж было на что посмотреть.
Вот у крыльца правления комиссия во главе с ветеринарным фельдшером в военном мундире, полнотелым пожилым казаком с закрученными, напомаженными фиксатуаром усами, осматривает лошадей мобилизованных казаков.
В том случае, если комиссия не приходила к единому мнению относительно той или иной лошади, хозяину предлагалось сесть на нее и проехать по площади.
2
Сиделец — посыльный из числа дежуривших при правлении казаков.