Страница 21 из 58
На мгновение задумавшись, он проговорил:
— Вот заработаю, Сашурка, денег на билеты, тогда, брат, и поедем… Обязательно уедем!..
— А Машу тоже заберем?
— Беспременно. Заберем и ее. Чего ей тут делать?
Творчество
Обычно в здешних местах зимы бывают сырые, промозглые, но не холодные, терпимые. В этом же году зима, на удивление всем, выдалась морозная, снежная, вьюжная. Море замерзло. Маломощные ледоколы не успевали прокладывать фарватер во льду. Жизнь порта замерла. Появилось много безработных.
Отец пал духом. Если до этого на пристани еще находилась кое-какая работенка, кормившая нас, то теперь ее невозможно было найти. Для нас наступили самые тяжелые дни. Мы стали жестоко голодать. Все, что можно было еще продать, отец уже давно распродал. Больше у нас ничего не оставалось. Надеяться было не на что. К дяде Иринарху мы не смели обратиться за помощью.
…Днями отец бродил по городу, ища работу. В отсутствие его ко мне приходили мои приятели — Гришка Чубарь, озорной мальчишка лет двенадцати, сын прачки-вдовы, и Володька Свистун, сын портового грузчика. В их компании мне было не скучно, я отвлекался, и мне меньше хотелось есть. Правда, иногда они приносили чего-нибудь покушать — луковицу, морковку или пару картошек. Все это они добывали на рынке, где окрестные крестьяне торговали с возов разной снедью.
— Пойдем с нами, — уговаривали они меня. — Шапнем там картошки или капусты. На красоту будет… Пойдем, Сашурка!
Я отказывался.
— Дундулук ты, — с презрением говорил Гришка.
Ребята уходили промышлять на рынок, а я жарко растопив печку-чугунок, ложился на кровать и принимался читать книги Фенимора Купера или Густава Эмара об индейцах. Забывая о голоде, о своей нищете и обо всем на свете, я уносился в иной мир, жил жизнью героев этих чудесных произведений. Я переживал радости и печали полюбившихся героев, жил в индийских вигвамах, скакал по девственным прериям и саваннам на быстрых, как ветер, мустангах, охотился на львов и бизонов…
Подолгу всматривался я в портреты авторов этих, поистине волшебных книг, изумляясь, как они, эти писатели, по виду своему ничем не отличающиеся от других простых смертных людей, обладают такой чародейской силой, заставляют своих читателей уноситься в созданный ими прекрасный мир.
Однажды я и сам, потрясенный до глубины души книгой «Последний из могикан», взял ученическую тетрадь и принялся писать повесть об индейцах. Но так как индейцев я знал совсем мало, только по книгам, то для большей убедительности я решил включить в повесть в качестве героев и донских казаков. Их-то уж я знал отменно.
Над повестью я трудился с неделю, а когда прочитал написанное, то так растрогался, что даже прослезился. Мне показалось, что до того хорошо написал повесть, что затмил и Майн Рида, и Фенимора Купера, не говоря уже обо всех других писателях, когда-либо писавших об индейцах.
Я заважничал, с большим почтением стал относиться к себе.
Наконец я решил прочесть повесть ребятам. Воспользовавшись тем, что отца не было дома, я позвал их к себе. Пришли семь мальчишек во главе с Гришкой Чубарем. Все они чинно расселись на табуретах и стульях в нашей комнате. Двое даже взгромоздились на кровать.
— Ребята, — сказал я с волнением, — послушайте! Я написал повесть об индейцах… Я вам ее сейчас прочту, а вы послушаете и скажете, понравилась она вам или нет?.. Ладно?
— Да, — проворчал кто-то из ребят, — скажешь тебе плохо, а ты морду набьешь.
— А вот этого он не видел? — показал мне кулак Гришка.
— Только вы, ребята, не шумите и не разговаривайте, — предупредил я, не обратив внимания на Гришкин кулак.
— Ну да ладно уж, — недовольно скривился Гришка. — Валяй, трепись!
Я снова не удостоил его вниманием и стал читать:
— «Смелое Сердце вскочил на полудикого мустанга и помчался по прерии…»
— А что это такое «прерия»? — спросил самый маленький из моих слушателей, шестилетний Павлик.
— Не перебивай, — толкнул его в спину Гришка.
Но я охотно ответил Павлику:
— Прерия — это степь. Так она там называется…
— А где там?
— Да там, — терпеливо отвечал я, — где, значит, живут индейцы. Понял?
— Понял, — мотнул головой мальчишка.
— А вот что это «мустанг», а? — спросил Володька Свистун.
— Лошадь такая.
— Не мешайте ему, — снова прикрикнул Гришка. — Не бухтите! Читай!..
— «А в это время на горизонте показалась группа всадников. Их было человек десять. Это были донские казаки, — читал я. — Увидев Смелое Сердце, они помчались ему наперерез…»
Снова посыпались вопросы:
— Кто это «Смелое Сердце»?
— А казаки с пиками?
Меня сбивали с толку эти многочисленные вопросы, но я старался спокойно на них отвечать. Удовлетворив любопытство ребят, я снова продолжал читать:
— «А в стороне, по балке, ехали индейцы. Их было много — человек сто. Казаки их не видели…»
— Сашурка! — вскричал пораженный Павлик. — Как же это так? Ведь это ж они увидят друг друга и зачнут воевать, а?..
— Ну да, — кивнул я. — Так же оно и должно быть.
Хотя и с перерывами, но все же мне удалось дочитать до конца свою повесть. Я пытливо посмотрел на слушателей: что скажут они о моем произведении?
Несколько секунд мальчишки сидели молча, с серьезными, сосредоточенными лицами. Потом все разом заговорили:
— Вот здорово-то!
— Неужто это ты, Сашурка, сочинил?
— А вождь у индейцев-то какой хороший!
— А казаки ловко воевали!
Нахмурившись, Гришка с недовольным видом слушал ребячью болтовню.
— Замолкните! — прикрикнул он властно. — Раскаркались, как вороны.
— А тебе что? — огрызнулся кто-то из ребят.
— Гляди, а то я те покажу «что», — грозно посмотрел на него Гришка.
Удивительно, до чего же Гришка Чубарь похож на Кодьку. Такой же властный, грубиян. Такой же зачинщик шумных игр и налетов на огороды. Я выжидающе смотрел на Гришку. Его-то слово для меня, конечно, было авторитетно.
— Брехня! — выпалил Гришка.
— Что — брехня? — подскочил я от изумления.
— А то брехня, что это не ты написал.
— А кто же?
— Это ты переписал из какой-нибудь книжки.
Мне было лестно слышать от Гришки, что он мне не верит, что это именно я написал об индейцах, а в то же время обидно, что он усомнился в моих способностях.
— Да ты что, Гриша, — миролюбиво сказал я. — Чего же мне переписывать. Да ты знаешь, какой я писучий?.. — расхвастался я. — Да если я захочу, то и получше этого могу сочинить…
— Тож мне, сочинитель, — с пренебрежением процедил сквозь зубы мальчишка. — Напишет он… Знаем мы таких бумагомарак… — В добавление к этому он сказал такое отвратительное и похабное, от чего ребятишки смущенно захихикали, а меня так взорвало, что я закатил ему добрую пощечину.
— Ах ты, гад! — взвыв от ярости, ринулся на меня Гришка. — Драться еще…
Сцепившись друг с другом, мы завертелись по комнате, опрокидывая стулья и табуретки. Мальчишки, давая нам место для драки, рассыпались по сторонам, искрящимися глазенками наблюдая за каждым нашим движением.
— У-у! — скрипел зубами Чубарь. — Изу-ве-чу!
— А я тебя покалечу! — в тон ему отвечал я.
Мой противник был года на два старше меня, крепче и сильнее. Но я ему не уступал. Крепко сжимая друг друга в объятиях, мы катались по полу.
— Сдавайся, Сашка! — кричал мне Чубарь. — А то все едино задушу.
— Я тебя сам задушу, — воинственно хрипел я, чувствуя, что последние силы мои иссякают. Гришка, по-видимому, это понял. Он еще раз встряхнул меня и шваркнул на пол. Падая, я услышал, как на мне затрещала рубашонка. Я похолодел: она у меня была единственная. Ребята испуганно завопили:
— Рубашку порвал!.. Рубашку порвал!..
Я заплакал. Моргая, Гришка озадаченно смотрел на меня.
— Ну чего ты ревешь-то? — сказал он ворчливо. — Сам же налез… Ежели б не лез, так ничего б и не было.
— Не плачь, Сашурка, — сочувственно сказал Володька Свистун. — Мы ее тебе зашьем… Есть у тебя нитки и иголка?..