Страница 15 из 58
Наконец пальто было готово. Меня заставили его надеть.
— Ну как? — с самодовольством посмотрел на отца портной. — Ловко, а?..
— Да-а, — невесело протянул отец и покачал головой. — Ловко, нечего сказать.
Я с испугом посмотрел на отца. У него было злое лицо. Ему, по-видимому, не понравилось пальто, и он хотел выругать портного за то, что тот его испортил, но Людмила сказала:
— Что ж, хорошее пальтишко. Для мальчишки лучшего и не нужно.
Отец вздохнул и промолчал.
В тот же вечер я вышел в своем новом пальто на улицу.
Ребята обступили меня. Кодька оценивающим взглядом оглядел мое пальто и сквозь зубы произнес:
— Барахло!.. На чучело огородное одеть, ворон пугать…
Я чуть не упал от такого оскорбления.
— Дурак! — в ярости вскричал я. — Сам ты барахло проклятое!
Кодька с кулаками бросился на меня. Мы барахтались в снегу, молотя друг друга. Я навалился на Кодьку, стал душить его.
— Говори: смерть или живота, — хрипел я воинственно. — Говори, а то задушу.
Кодька, упрямый мальчишка, хотя и видел, что перевес явно на моей стороне, но сдаваться никак не хотел. Он, как вьюн, вертелся подо мной, пытаясь вывернуться.
— Сдавайся! — кричал я задорно. — А не то смерть!
Кодька пыхтел, ворочался, но не сдавался. Вдруг он ухватился за карман моего нового пальто и потянул. Послышался треск.
— Пальто порвал! — завопил я.
Кодька отпустил меня. Поднявшись на ноги, я увидел, что карман мой висит, а из образовавшейся дыры торчит подкладка с ватой.
— Отец теперь изобьет, — взвизгнул я.
Шмыгая носами, ребята растерянно смотрели на меня и молчали.
— Пойдем к нам, — сказал Кодька. — Нюрка пришьет карман. Она так умеет шить, что и не заметишь.
Сопровождаемый толпой ребят, я направился к Кодьке. Дорогой я вдруг вспомнил, что у Кодьки недавно умер отец, и остановился.
— Ты что? — удивился Кодька.
— Не пойду, — сказал я.
— Почему?
Но я не сказал ему, что мне было страшно идти к нему в дом.
— Пойдем, — сказал Кодька. — А то как же ты пойдешь домой? Тебя ж Людмила изобьет.
Это было, пожалуй, страшнее, чем идти в дом к Кодьке. Я пошел.
— Нюрка! — властно крикнул Кодька своей десятилетней сестренке. — Пришей Сашке карман. А то его дома изобьют.
Рыжеволосая рябоватая девчушка деловито оглядела мой оторванный карман.
— Нет, — замотала она головой. — Не смогу.
— Да пришей, — пристал Кодька. — Чего ломаешься?.. Куклам-то ведь юбки шьешь.
— Да, то куклам, — протянула девочка. — А тут надо как портной, чтоб незаметно было.
— Ну и пришей незаметно! — строго потребовал мальчишка. — А не то вот этого получишь, — показал он ей кулак.
— Мама! — пронзительно закричала Нюрка. — Кодька хочет драться!
Из горницы вышла низенькая, располневшая женщина средних лет — Фекла Федоровна.
— Ну, чего вы тут не поладили? — спросила она. — Ой, сколько вас тут! Ноги-то хоть от снега обмели б, а то, вишь, наследили.
— Мама, — загнусавила Нюрка. — Кодька заставляет пришить карман Сашке, а я не умею…
— Ай-яй-яй! — всплеснула руками Фекла Федоровна, увидев мой оторванный карман. — Да как же это так?.. Кто тебе?
— Кодька, — всхлипнул я.
— Ах ты, оголец несчастный, — шлепнула она сына ладонью по затылку. — Очумелый! Как же это ты так?.. Пальто-то ведь новое. Теперь Людмила осатанеет. Сиротинка ты мой, скидывай пальто-то свое, уж я как-нибудь пришью, постараюсь получше.
Я скинул свое пальтишко. Вооружившись иголкой и ниткой, Фекла Федоровна так искусно пришила мне карман, что до самого износа никто не заметил, что у моего пальто карман был оторван.
Отъезд
Я хотя и был еще мал, но иногда задумывался над тем, почему все в жизни так несправедливо устроено.
Несправедливостей этих очень много. Ну, хотя бы взять пример такой; почему наши казаки живут неодинаково?
Вот дед Карпо со своей семьей живет в покосившейся от ветхости избенке, покрытой побуревшей соломой. Живет он, я знаю, в постоянной нужде. Семья у него большая, а на дворе — одна кляча да коровенка. Вот и все его богатство.
А рядом с ним живет богач Минай Ерофеевич Щербаков. Дом у него как игрушка, большой, просторный, стоит на виду и играет всеми красками. Ну прям что твое пасхальное яичко…
Живет Щербаков богато, весело… Захочет старик, запряжет пару дончаков в тарантас и уезжает на какую-нибудь ярмарку, пьет там, гуляет.
А что ж ему не гулять? Хозяйство у него доброе, крепкое. Быков, говорят, у него пар пять, шесть лошадей, пять коров, много молодняка, овец, коз… А птицы — кур, уток, гусей — столько на дворе, что им и счет потеряли. Два батрака едва управлялись с таким хозяйством.
Я знал, что дед Карпо часто обращался к Щербакову с просьбой выручить его деньгами. Однажды я даже был свидетелем того, как дед Карпо, встретив на улице жирного бородатого Миная Ерофеевича, сняв шапку, униженно клянчил у него:
— Уж будь благодетелем, Минай Ерофеевич, дай десятку… Нужда большая… Надобно девке справу сделать… невеста… Замуж надобно выходить…
— Да за тобой же, Карпо Парамонович, пять целковых еще, — напомнил Щербаков.
— Знаю, благодетель, знаю… Отработает мой Николай, отработает… Хочь зараз же возьми его.
— Да я знаю, что отработаете… Ладно уже, дам те десять целковых… приходи. А Николай-то твой мне понадобится к уборке хлебов… Косить рожь будет.
— Ну, что ж, — покорно кивал головой дед Карпо. — Пойдет косить… Может, и я еще подмогу, а?
— Ну, какой же из тебя косарь, — усмехался Щербаков. — Песок сыпется… Вон бабке своей огурцы на огороде подбивай…
Мне страшно жалко было деда Карпо.
Я не мог дать объяснения такой несправедливости. Почему бог не сделает так, чтобы все одинаково жили? Ведь ему же с высоты небесной все видно…
Однажды весной к нам пришел Щербаков.
— Здорово дневали, — приветствовал он отца.
— Здравствуй, Минай Ерофеевич, — ответил отец. — Проходи, садись.
Щербаков, поглаживая широкую, как лопата, черную бороду, степенно прошел в передний угол, присел на лавку под образа. Отец сел рядом, и они стали говорить о чем-то. Меня это мало интересовало. Я занимался своим делом: разрисовывал красным карандашом картинку.
Вдруг я услышал, что они называют мое имя.
— Сколько ему годов-то? — спросил Щербаков.
— Да ему только девять, — ответил отец. — Десятый пошел.
— Ну и что? — сказал Щербаков. — В погонцы вполне годится… Быков погонять — премудрости большой не надо… У меня вон мальчишки по семи-восьми лет погонцами были…
— Нет, Минай Ерофеевич, мал еще Сашка, — покачал головой отец. — Какой из него работник?.. Замордуется на пахоте… Не могу отдать.
— Подумай, Петрович, — настаивал Щербаков. — Денег себе на рубашку заработает… А то, вишь, пузо-то голое… А мне как раз до зарезу погонец нужен.
— Не могу, — твердил отец. — Мал мальчишка.
— Отдал бы, Илья Петрович, — вступила в разговор Людмила. — Все равно без дела бегает по улице…
— Нет… не могу мальчишку мучить.
— Эх, зря, — встав, сказал Щербаков. — Чего, Петрович, зазнаешься-то?.. Что он у тебя дворянин, что ли?.. Надобно приучать парнишку к труду.
— К труду надо приучать, — согласился отец. — Это верно. Но это еще успеется.
— Ну, прощевай, коли такое дело, — сказал Щербаков и вышел.
После его ухода отец рассвирепел.
— Кулак проклятый! — кричал он. — Пришел дитя брать, заморить хочет работой… Мироед!..
— Папа, — спросил я отца. — А что это такое «кулак»?
— А вот Щербаков кулак, — сказал отец, — Это люди, которые выжимают соки из трудового народа… И от труда народного богатеют, наживаются…
Вот так я тогда узнал, что означает слово «кулак».
Какая радость! Отец получил от дяди Иринарха письмо. Из этого письма мы узнали, что Маша, оказывается, живет у него…
Дядя Иринарх советовал отцу распродать свое имущество и переехать в Мариупольский порт, где он жил, открыть там бакалейную лавчонку и заняться торговлей.