Страница 13 из 58
Я видел, что Людмила не на шутку встревожена исчезновением Маши.
Однажды я подслушал, как она говорила дьячихе, ее приятельнице, сухопарой женщине с длинным горбатым носом:
— Поверите, милая Анфиса Харитоновна, я так сокрушаюсь по Машеньке. Понятия не имею, куда она могла исчезнуть… Сердце изболелось. Я сиротам душу отдаю. Бог видит, как я за ними ухаживаю, обмываю их, обшиваю… И как им не угождаю. Все для них. Птичьего молока только разве не могу им достать. И вот поди же, какая черная неблагодарность. Сбежала. Да уж если жива, то бог с ней, вернется домой. А вот если что-нибудь случилось, то…
— А что вы можете предполагать, Людмила Андреевна? — полюбопытствовала дьячиха.
— Да ведь бог же ее знает, — проговорила Людмила, пожав плечами. — А вдруг, — голос ее дрогнул, — утопилась. Могут меня обвинить, что не усмотрела… — Боже мой, — приложила она носовой платок к глазам, — теперь вот и терзайся от дум… Спасибо, Анфиса Харитоновна, атаман-то, Павлин Алексеевич, сам видел капризы своенравной девчонки. Он может подтвердить, что это за бестия была.
— А вы ему сообщили об исчезновении Маши-то? — спросила дьячиха.
Людмила растерялась.
— Нет. А разве нужно?
— Да, обязательно, — воскликнула дьячиха. — Как же так!.. Умная вы женщина, а до этого не додумались.
— Да ведь немного времени-то прошло, — сказала испуганно Людмила. — Только четвертый день, как она исчезла… Все думаю, может, появится.
— А если в самом деле несчастье? — проговорила дьячиха. — Тогда вы и не распутаетесь с этим делом.
Людмила побледнела.
— Вы меня, Анфиса Харитоновна, до смерти напугали… Сейчас же пойду к атаману, заявлю…
— Пойдемте, — сказала дьячиха, поднимаясь. — Кстати, проводите меня.
Заявив атаману об исчезновении Маши, Людмила несколько успокоилась. А недели через две она и совсем забыла об этом неприятном инциденте. В нашем доме снова стали собираться веселые компании.
Участником всех этих гулянок почти всегда был Кудряш. Я радовался его появлению у нас. Кудряш был ласков со мной, как и раньше, он подходил ко мне, совал пряник или конфету и, подсаживаясь ближе, рассказывал что-нибудь смешное… Я весело смеялся, забывая обо всем.
Наступила зима, суровая, морозная, с обильными и пышными снегами. Я по-прежнему целыми днями просиживал у окна. Оттаивая дыханием ледок на стекле, я с тоской смотрел на заснеженную улицу, все поджидая отца и сестру…
Однажды на улице перед нашими окнами появилась веселая ватага ребят. Среди них были мои друзья: Кодька, Андрюша, Коля и другие. Со смехом они гонялись друг за другом, катались на салазках, барахтались в снегу, бросались снежками. Я уже давно их не видел. Они ко мне не приходили. Раз как-то зашел к нам Кодька с Колей, но это Людмиле не понравилось, и она их прогнала. Меня же Людмила не пускала на улицу: мне не в чем было выходить.
Глядя сейчас на ребят, я мысленно играл с ними вместе, хохотал до слез.
Как мне хотелось хоть часок с ними поиграть! Но это было невозможно: у меня не было ни пальто, ни валенок.
Однажды я не вытерпел. Как только перед моим окном снова появились ребята, я, воспользовавшись тем, что Людмилы дома не было, разыскал свое старое пальтишко, из которого уже давно вырос, кое-как натянул его на себя. На ноги надел Машины дырявые ботинки.
Ребята восторженным ревом встретили мое появление. Но на них, тепло одетых в шубы, шапки и валенки, мой далеко не зимний наряд произвел грустное впечатление. И, наверное, из чувства жалости они стали проявлять ко мне трогательное внимание, наперебой стали катать на салазках.
Я заливался счастливым смехом… Потом притих, потому что почувствовал, что мои руки и ноги коченеют от холода. Какой уж теперь смех?! Не хотелось сознаваться ребятам, что мне очень холодно. И я терпел… Так могло бы продолжаться долго, до тех пор, по-видимому, пока я окончательно не превратился бы в сосульку.
Кодька вдруг остановился, внимательно посмотрел на посиневшее мое лицо.
— Стой, ребята! — крикнул он. — Да ведь Сашка же наш замерзает!
Испуганные ребята окружили меня, сочувственно заглядывали мне в глаза.
— Сашурка, замерз, а?
— За-амерз! — чуть слышно выдохнул я.
— Повезли его домой! — приказал Кодька.
Ребята подвезли меня к крыльцу нашего дома. Я стал подниматься с салазок и упал. Окоченевшие от холода ноги не держали меня.
— Бери его на руки! — скомандовал Кодька. — Понесли, ребята!
С шумом и гамом внесли меня ребята в теплую комнату и посадили на стул.
— Где ты был, чертенок? — напустилась на меня Людмила. — Сдохнешь вот, а за тебя отвечай. А ну раздевайся!
Я попробовал раздеться, но замерзшие пальцы не слушались меня. Как деревяшки, скользили они по пуговицам.
Ребята с жалостью смотрели на меня.
— Да он же не могет сам раздеться, — сказал Кодька. — Давай, тетя, мы его разденем.
— Идите к черту! — рявкнула на них Людмила. — Марш!
Ребятишек как ветром сдуло.
— Даже раздеться не может, — сказала Людмила. — Вот я тебе сейчас ремня дам. Почему без разрешения ушел?..
Я молчал.
Людмила раздела меня.
— Своевольные, сволочи! — Она ударила меня по щеке так, что из глаз моих посыпались искры и я кубарем полетел под стол. И в этот раз она жестоко избила меня.
…Я простудился и заболел. Болел долго и тяжело. Может быть, я не выжил бы, но за мной заботливо ухаживала наша соседка, милая Мартыновна. Людмила запретила ей к нам ходить. Но добрая женщина, узнав о моей болезни, наперекор Людмиле пришла к нам и день и ночь ухаживала за мной, пока не выходила.
Приезд отца
Когда я в первый раз поднялся с постели, на дворе уже началась весна. Горячее солнце быстро согнало с полей снег. Сады покрылись яркой изумрудной листвой. В них поселились тысячи голосистых птиц.
Как только учеников отпустили на каникулы и мои друзья освободились от занятий, сейчас же наша босоногая ватага стала совершать походы за реку Бузулук, в лес.
В лесу было настоящее раздолье! Всюду чувствовалась жизнь невидимого лесного мира. То мы находили в кустарнике птичье гнездышко, с маленькими пестрыми яичками, то натыкались на сжавшегося в колючий ком ежа, то вдруг храбрый Кодька выискивал где-то ужа и, взяв его в руки, размахивал им, пугал нас…
А когда цвели ландыши, мы разыскивали поляны, на которых они росли, нарывали букеты цветов, а потом продавали их по копейке барышням. Ходили в луга за щавелем и скородой[5]…
Однажды наша ребячья команда гарцевала на хворостинах за станицей. Как это всегда и бывало, командиром нашим и в этот раз был Никодим Бирюков. Так уж как-то получалось: какую бы мы игру ни затевали, главарем ее всегда оказывался он.
Почему мы так легко подчинялись ему? Наверно, потому, что Кодька был дерзкий, наглый мальчуган, спорить с ним никто из нас не хотел, мы его побаивались.
Сегодня Кодька проводит маневры своих «войск».
А мы — Кодька-командир и я, его адъютант, — стоим на кургане, следим за ними.
Все кругом сверкает в сиянии солнечного дня. У подножья кургана, пощипывая траву, лениво бродят овцы. Вправо, за балкой, в волнующем переливе зыби изумрудно зеленеют посевы озимой ржи. Слева, за темнеющими клубами садов, поблескивает маленькая речушка.
Отсюда станица кажется совсем близкой, вот как на ладони она вся. Залитая солнцем, словно дрожит она в золотом сиянии. Видны квадраты кварталов — вот станичный майдан с церковью, лавками, правлением и училищем. А вот и наш дом!
— Собирайсь! — машет фуражкой Кодька своим «войскам». — Становись во фро-онт!
К кургану со всех сторон, гарцуя на хворостинках, как на добрых конях, стекаются ребята. Кодька, точно заправский генерал, командует:
— Станоо-овись; сказал!.. Смирна-а!.. Ну, что вы толчетесь?.. Колька, становись!.. А то вот так и полосну шашкой, — замахивается он выструганной дощечкой.
5
Скорода — трава, вкусом напоминающая лук (местное название).