Страница 11 из 58
— Что-о? — изумился тот. — Ты что, друг, а?.. Или тебя плохо приняли здесь?..
У тетушки по лицу заходили красные пятна. Сузившимися, злыми глазами она посмотрела на меня.
— Значит, не понравилось у нас?
Я промолчал. Сестренка кинулась ко мне, прижалась.
— Не пущу, Саша, не пущу!
По случаю нашего приезда тетушка послала молодую свою послушницу Памфамиру в монастырскую лавку за сладким церковным вином. Сама же принялась готовить обед…
Мы гостили у Христофоры два дня. За это время мы с Олей облазили все монастырские горы, рвали шиповник, в изобилии растущий здесь, собирали чертовы пальцы — остроконечные отшлифованные камешки.
На третий день мы уехали.
Маша уходит из дому
После нашего возвращения из Усть-Медведицкой вечеринки в доме возобновились. К нам приходили молодые учителя, учительницы, станичные кавалеры и барышни. Как-то даже затащили дьякона. Напоили его и заставили плясать барыню. Душой таких вечеринок была «графиня» Шура Моругова, красивая черноокая женщина лет двадцати пяти, дочь мелкого станичного лавочника.
Она прекрасно играла на гитаре, хорошо пела цыганские романсы. Во время ее пения дядя Никодим искрящимися влюбленными глазами смотрел на нее.
Странно сложилась судьба Шуры. Несколько лет тому назад она убежала от своих родных в Петербург. Там ей пришлось тяжело, нигде не могла устроиться на работу… А потом ей все-таки удалось поступить в какой-то кабачок певичкой или танцовщицей. В кабачке с ней случайно встретился какой-то всамделишний граф и влюбился в нее. Так влюбился, что даже женился на ней… И теперь эта графиня приезжала в станицу с таким шиком, словно она и в самом деле была прирожденной аристократкой.
Иногда Шура пела вместе с дядей Никодимом. Получалось у них хорошо. Но особенно ловко они плясали…
Однажды Маша обнаружила пропажу большого никелированного самовара. Она подумала, что, может быть, Людмила дала его соседям. Но та заявила, что самовара никому не давала и не знает, где он. После этого девочка проверила комод и выяснила, что, кроме самовара, исчезли две вязаные скатерти и кружевные накидки на подушки.
Маша сказала Людмиле и об этой пропаже.
— Да неужели? — всполошилась та. — Что ты говоришь?.. Неужто украли… Какое несчастье!..
Поохав и повздыхав, Людмила не приняла никаких мер к розыску пропавших вещей. Мы решили, что это дело ее рук. Маша рассказала об этом дяде.
— Ну что ты, Машенька, — удивился дядя. — Да разве можно подумать на Людмилу Андреевну, чтоб она взяла? Она порядочная женщина. Напрасно ты ее подозреваешь. Кто-нибудь другой украл, наверно. Знаешь, Маша, я вот на днях уезжаю от вас, вы останетесь одни. Отец неизвестно когда еще вернется. Поэтому я не советую вам ссориться с Людмилой Андреевной. Она может обидеться на тебя — и уйдет…
— Ну и пусть уходит, — проворчала Маша. — Без нее обойдемся. Без нее нам лучше будет. Что я, дядечка, не сумею обед, что ли, сварить?.. А по дому она все равно ничего не делает… Я и полы мою, и стираю. Дядя, пусть она уходит от нас! — взмолилась девочка. — Ну пусть уходит!..
— Да что ты, глупая! — напустился на нее дядя. — Разве можно вас, детей, одних без присмотра оставить?.. Скверная ты девочка! Вместо благодарности наговариваешь на женщину черт знает что… Подумай, Маша.
Девочка заплакала.
А потом мы приводили дядю и остались одни.
Может быть, дядя перед своим отъездом сказал Людмиле о подозрениях, которые ему высказала Маша, а быть может, Людмила и сама догадалась об этом. Не успел он выехать за ворота, как она набросилась на сестру:
— Жаловаться на меня?.. Ну, ладно, я тебе покажу, лентяйка. Я с тобой церемониться не буду. Я тебя вышколю, будешь шелковая. Какая нахалка!
— Вы не имеете права на меня кричать, — сквозь слезы сказала Маша. — На меня даже мама никогда не кричала. А вы для меня совершенно чужая женщина, а поэтому и не кричите.
— Что-о?.. — взвизгнула Людмила. — Грубить мне! Дрянь! Вон отсюда!..
— Это не ваш дом, а наш, — ,дрожащим голосом проговорила сестра. — Лучше вы уходите отсюда…
Глаза у Людмилы гневно засверкали.
— Ах, так ты вот как? — завопила она. Подбежав к Маше, она ударила ее по щеке.
Побледнев, девочка торопливо оделась и молча вышла из комнаты.
В окна глядела темная ночь, по стеклу барабанил дождь. Мне было жаль сестру. Ну куда она пошла в такую непогоду?
— Ложись спать! — прикрикнула Людмила. Я послушно разделся и юркнул под одеяло. Но разве я мог заснуть, если Маши не было дома? Где она теперь?..
Долго я ворочался на кровати, а потом стал засыпать. Вдруг раздался резкий стук в дверь. Людмила, еще не ложившаяся в постель, накинула на себя шаль, вышла в коридор.
— Кто там? — спросила она.
— Откройте! — пробасил властный голос. — Это атаман.
Я похолодел от страха, укрылся с головой одеялом и притих, словно меня и не было в комнате.
— А, атаман? — умиленно запела Людмила. — Сейчас открою. Пожалуйста!.. Проходите в комнату.
Сбросив с себя мокрый брезентовый плащ, атаман вошел в кухню, Маша, вся вымокшая, дрожащая от холода, вошла вслед за ним.
Проделав в одеяле щелку, я наблюдал за тем, что делалось в комнате.
— Ну, здравствуйте! — прогудел атаман, останавливаясь у порога.
— Здравствуйте, здравствуйте, Павлин Алексеевич! — лебезила Людмила. — Проходите, пожалуйста, к столу… Или лучше всего в горницу.
— Спасибо, — ответил атаман. — Посидим и тут.
Он тяжело протопал к столу и сел на стул.
— Что это у вас тут происходит, любезная, а? — посмотрел атаман на Людмилу. — Зачем, любезная, обижаете сироту?
— Боже мой! — закатила глаза к небу Людмила. — Я обижаю?.. Да разве ж можно обижать сирот. Бог меня накажет… Да я всю душу свою на них кладу. Откуда вы взяли, господин атаман, что я обижаю сироток?..
Облокотившись на стол, атаман сидел массивный, грузный, как монумент. Был он, как и в прошлый раз, в синем мундире с серебряными пуговицами, но без шашки. Слушая Людмилу, он выставил вперед свою вымокшую на дожде бороду. С нее стекали на пол капли. Это рассмешило меня. Я хихикнул. Атаман взглянул в мою сторону. Я притих.
— Это все так, — промолвил атаман. — А вы все-таки, любезная, скажите, почему вы ссоритесь с… — он глянул на Машу, — с барышней, а?
— Я сейчас обо всем расскажу, — метнулась Людмила в горницу. — Сию минуточку.
— Раздевайся, барышня, — сказал атаман Маше. — Не бойся. Я не допущу безобразия.
Сестра моя скинула с себя мокрую жакетку и понесла ее в коридор.
Людмила все не появлялась из горницы.
— Что ж вы там запропастились-то? — прогудел атаман.
— Иду! — отозвалась наша экономка. — Иду!
И она действительно сейчас же выпорхнула из горницы в новом розовом платье.
— Может быть, вы все-таки пройдете в горницу? — кокетливо прихорашиваясь и улыбаясь, снова пригласила она атамана.
— Нет, нет! — отмахнулся тот. — Благодарствую. Посижу и тут. Мне, собственно, и некогда рассиживаться-то. Дела ждут… Вы вот расскажите мне, что у вас за скандал вышел?
— Сейчас расскажу, — засуетилась Людмила у стола. Она проворно расстелила белую скатерть, поставила графинчик с водкой, настоенной на лимонных корках, принесла из кладовой сало, огурчики.
Атаман с удивлением поглядывал на нее.
— Для кого это, собственно, вы стараетесь, а?
— Для вас, Павлин Алексеевич, — пропела Людмила. — Для вас. Вы ведь у нас такой редкий гость…
— Напрасно, напрасно, — сказал атаман, глядя замаслившимися глазами на графинчик.
— Да что там — напрасно, Павлин Алексеевич. Рюмочку ведь можно?
— Ну, разве что рюмочку… Хе-хе-хе!..
И вскоре Людмила, сидя с атаманом за столом, рассказывала ему:
— Поверите ли, милый Павлин Алексеевич, я ведь дама благородная, не из простой семьи. Жила я вместо гувернантки у генерала Свечникова… Знаете такого?..