Королева Таврики

В этот момент к повозке подошел юноша в таком же вязаном шлеме, как у Симоне, и тихим голосом поприветствовал Марину. Это был не кто иной, как Томазо, еще более возмужавший и посуровевший лицом, чем стразу после возвращения из Руси.

— Вы здесь одна? — спросил он удивленно.

— А почему бы нет? — улыбнулась Марина. — Разве мне что-то угрожает на улицах Кафы? Вот, сижу здесь, смотрю на море, пока Агафья покупает рыбу. А Донато сейчас в Солхате по поручению консула.

— Я знаю.

Марина спросила, понизив голос:

— Я заметила тут рядом Симоне; это как-то связано с тем вашим замыслом… отомстить?

Томазо сдвинул брови и кивнул.

— И ты уже начал выполнять задуманное? Поступил на службу к тому, к кому хотел?

— Да. И мой… гм, хозяин здесь, недалеко, — ответил Томазо с мрачной усмешкой.

— Да ну? — глаза Марины загорелись любопытством. — А где он, покажи?

— Сейчас я к нему подойду, — тихо сказал юноша. — Но об этом — никому ни слова.

Марина, стараясь не выдать своего особого интереса и делая вид, что рассеянно поглядывает по сторонам, проследила за Томазо и с удивлением, а отчасти и испугом, обнаружила, что его «хозяин» — тот самый татарин, что глазел на нее поверх платка, прикрывавшего его лицо. «Значит, это Мамай?.. — подумала она потрясенно. — Тот самый зловещий хан?..»

В первые минуты Марина возмутилась тем, что кровавый темник разгуливает по Кафе, и никто до сих пор не узнал его, не бросился на него прямо в городе, средь бела дня, с кинжалом, чтобы при всех свершить возмездие, которого он вполне заслуживал. Но, поразмыслив, она поняла, что не все так просто, что законы Кафы и гибкая политика генуэзского консула охраняют затаившегося злодея от прямой расправы над ним. И, видимо, правы были Томазо и Симоне, избравшие другой, более осторожный, план мести.

Краем глаза она следила, как юноша о чем-то тихо беседовал с «хозяином», потом, кивнув ему, снова подошел к повозке, из которой с деланно равнодушным видом выглядывала Марина. По лихорадочно блестевшим глазам Томазо молодая женщина поняла, что юноша хочет сообщить ей нечто особенное.

Он был так взволнован, что забыл об условностях этикета и обратился к Марине на «ты», как к простой ровеснице:

— Послушай, я должен сказать тебе что-то очень важное! — он повел глазами в сторону возницы. — Но это секретный разговор.

— Не бойся, Копти плохо слышит, а Агафью, если вернется, я отошлю в сторону, — успокоила его Марина. — Говори, я вся внимание.

— Оказывается, Мамай тебя заметил и ты ему очень понравилась. А увидев, что я с тобой разговаривал, он стал расспрашивать меня о тебе и заявил, что хочет встретиться с тобой. Я солгал ему, что тебя зовут Бандекка, ты служишь в «Золотом колесе» и сегодня уезжаешь из Кафы в Солхат. Тут я ничем не рисковал, я знаю, что Бандекка действительно уехала, — так что, если хозяин вздумает о ней расспрашивать, то ему это подтвердят. Но он не успокоился, стал просить меня, чтобы я уговорил тебя встретиться с ним наедине. Обещает тебе щедрую награду. — Томазо сдвинул брови и криво усмехнулся. — Видно, чует, что жить ему осталось недолго, и жаждет удовольствий, а золотоволосые красавицы ему всегда нравились.

— И он смеет мне такое предлагать!.. — возмутилась Марина.

— Тише, прошу тебя! — Томазо приложил палец к губам. — Это вовсе не значит, что ты должна с ним встречаться, но сделай вид, будто согласна! Он горит желанием, он уже назвал то место вблизи Солхата, где хочет уединиться с тобой в один из ближайших вечеров. От тебя требуется одно: любезно кивнуть ему, улыбнуться, а затем уехать отсюда. Остальное сделаем мы с отцом.

Марина уже поняла замысел Томазо и с невольным испугом возразила:

— Нет, не надо, ты задумал опасное дело! Пусть его сам Бог покарает!

— У нас с ним разные боги, а потому покарать его должен человек, — хмуро заметил Томазо. — И пусть этим человеком буду я.

— Но это слишком большой риск и для тебя, и для меня!

— А я не вижу риска; никто ничего не заподозрит, ведь у него достаточно врагов и без нас. Рано или поздно его все равно прикончат — если не из мести, так ради тех сокровищ, которые он награбил. Притом же, у меня хватило осторожности наняться к нему под чужим именем. Что же касается тебя, то ты вообще ничем не рискуешь. В его шатер войдет женщина, закутанная в чадру, но это будешь не ты, а…

— Я понимаю, кто это будет, — быстро сказала Марина. — Но, знаешь ли, часто все случается не так, как замысливается.

— Не бойся, я все предусмотрел. В любом случае, даже если мой план провалится, живым я им в руки не дамся. А рядом будет мой отец, он всегда поможет. Ну же, соглашайся, Марина! Ведь это удача, что он хочет остаться наедине с незнакомой женщиной! Такого случая может больше не повториться! Кивни ему и улыбнись!

— Не знаю, как быть…

Она все еще колебалась, и Томазо прибегнул к последнему доводу:

— Разве Мамай не такой же враг тебе, как и мне? Я ненавижу его из-за брата, а ты должна ненавидеть по велению своей крови, ведь ты славянка! Подумай, скольких твоих соплеменников он истребил! А твоя вера? Ведь священники греческого обряда всегда проклинали Мамая. Они бы благословили тебя, если бы узнали, что ты помогла его уничтожить.

Марина тут же вспомнила наставления отца Панкратия, вспомнила рассказ Донато о кровавом поле на русской земле, и подавила в себе остатки нерешительности. Подняв голову, она бросила долгий, влекущий взгляд в сторону темной закутанной фигуры, неподвижно стоявшей на том самом месте. Татарин подался вперед, узкие глаза его хищно блеснули, и он одной рукой чуть сдвинул платок с лица, а другой достал из-за пазухи и показал Марине расшитый жемчугом кошелек, давая понять, что щедро заплатит красавице за удовольствие. Немного помедлив, Марина кокетливо улыбнулась и кивнула ему.

А в следующий момент к повозке приблизилась Агафья с корзиной в руке, и Томазо, чтобы не попадаться ей на глаза, поспешил отойти прочь. Служанка хотела что-то сказать — возможно, похвастаться удачными покупками, но Марина, боясь, что Агафья назовет ее по имени, велела ей молчать и немедленно сесть в повозку. Немного удивленная непривычной суровостью госпожи, служанка молча повиновалась.

Лишь когда повозка отъехала от рынка на некоторое расстояние, Марина облегченно вздохнула и пояснила Агафье:

— На базаре были люди, с которыми мне не хотелось встречаться, потому я и поспешила уехать.

— Тогда понятно, — кивнула служанка. — Беременным не надо видеться с людьми, у которых дурной глаз.

Остаток дня и ночь Марина только и думала о встрече у приморского рынка. Она не поехала к матери, опасаясь, что Таисия догадается по ее лицу, что дочка чем-то сильно взволнована, и будет докучать расспросами. Уединившись в комнате своего загородного дома, молодая женщина стала усердно молиться, размышляя о непредсказуемых картах судьбы, упавших сегодня так, что она, некогда простая легкомысленная девушка Марина Северская, оказалась, может быть, причастна к событию, которое должно оставить след в истории.

Сначала Марина хотела обо всем рассказать мужу, как только он вернется, но, поразмыслив, решила этого не делать. Ведь Донато встревожится и рассердится на нее и Томазо за такую неосторожность. И в чем-то он, конечно, будет прав, ибо если план мести провалится, то коварный темник непременно покарает Томазо и доберется до той, которую юноша назвал Бандеккой. Нет, лучше молчать и не тревожить понапрасну Донато, чтобы он сгоряча не кинулся сам осуществить приговор Мамаю. А он может это сделать, если будет уверен, что именно так защитит ее, Марину… Подумав об этом, молодая женщина невольно улыбнулась, и сердце в ее груди застучало сильней…

У двери осторожно покашляла Агафья, пришедшая раздеть госпожу на ночь и приготовить ей постель. Марина была так задумчива и молчалива, что служанка не решилась развлекать ее разговорами. После ухода Агафьи Марина в ночной рубашке села возле стола и принялась медленно расчесывать волосы, поглядывая в стоявшее перед ней маленькое зеркало. Потом, отодвинув ворот рубашки, со вздохом притронулась к розовому рубцу от страшной раны, полученной полгода назад. Вспоминая яростную Чечилию, сумевшую даже на краю гибели нанести почти смертельный удар сопернице, Марина невольно содрогалась, но в глубине души испытывала нечто похожее на уважение к силе чувств генуэзки и до сих пор немного ревновала к ней Донато, хотя никогда не говорила ему об этом.