Королева Таврики

— Что такое? Тебе нехорошо?

— Ах, Рузанна… ты не спишь? — невольно смутилась Марина.

— Просто у меня очень чуткий сон. А ты почему не спишь? Может, у тебя что-нибудь болит?

— Душа болит, а больше ничего, — прошептала Марина. — Мысли и сомнения не дают покоя…

— Если хочешь — расскажи, облегчи душу. Хотя… какие в твои годы могут быть мысли и сомнения? Только любовные. А в этом деле я тебе не советчик.

Голос монахини звучал глухо, сурово. А Марина вдруг ощутила, что если сейчас, сию минуту, не расскажет Рузанне всей правды, то потом и вовсе никогда не сможет и будет всю жизнь терзаться сомнениями. Темнота скрывала лица собеседниц, и сейчас Марине легче было говорить, чем днем, встречаясь взглядом с Рузанной. Девушка собралась с силами и выпалила на одном дыхании:

— Я хочу, чтобы ты знала: это все из-за меня, я тогда случайно подсмотрела за тобой и Григором, а потом ко мне в спальню пришла мать и я ей рассказала, а она побежала за Андроником. Я была маленькой и ничего не понимала, но я никогда не желала тебе плохого, я тебя любила, но прости, что так получилось…

На несколько мгновений в келье повисло тяжелое молчание. Марина прислонилась к стене за топчаном и, боясь пошевелиться, ждала, что скажет сводная сестра. В тусклом ночном свете девушка скорее угадала, чем увидела, что Рузанна приподняла голову с подушки и села на своем узком ложе, обхватив колени руками.

— Тебе не за что просить прощения. — В полночной тишине голос Рузанны звучал отчетливо и спокойно. — Не ты совершила преступление, а я. Ты же просто была невинным орудием в руках провидения. Кто-то должен был вовремя меня остановить и привести к покаянию. До сих пор я не знала, что тебе все известно, но теперь… теперь мне совестно перед тобой. Забудь ту, грешную, Рузанну. Я теперь другая.

— Но я не могу забыть, какой ты была доброй и веселой! И Григор тоже. Наверное, вы с ним не так уж виноваты, это рок. Теперь Григора нет, а ты…

— Молчи! — прервала ее Рузанна глухим голосом. — Не вспоминай то, что было в прошлой жизни. Сейчас я живу другими, высшими интересами. И, поверь, я чувствую себя счастливой, угодной Богу и нужной людям.

— Спасибо, что не сердишься на меня, Рузанна. А я так часто испытывала угрызения совести, когда думала о тебе. Ведь, если бы я тогда не рассказала матери, ты бы, наверное, одумалась, рассталась с Григором, и никто бы не узнал о твоей… ошибке, ты бы продолжала жить в родном доме. Но я была слишком маленькой, глупой и любопытной…

— Тебе не в чем себя корить.

— Знаешь, я думала, что никогда не решусь рассказать об этом. А теперь словно камень с души свалился. Но все равно я чувствую какую-то невольную вину и хотела бы сделать для тебя что-то хорошее, чем-то помочь. Скажи, что я могу? Наверное, часть состояния Андроника должна принадлежать тебе, и я напомню матери…

— Нет, я не хочу втягивать тебя в мирские тяжбы, — прервала ее монахиня. — Но если желаешь добра моей душе — будь твердой в вере и почаще ходи в церковь Святого Стефана.

— Я и так часто туда хожу, мне нравятся тамошние фрески, особенно «Евхаристия». — Марина вспомнила, что именно возле этой фрески едва не столкнулась с Донато. — И еще в церкви Святого Стефана часто бывает отец Панкратий — очень мудрый священник. Он строгий, но добрый и дает мне читать книги.

— Это хорошо, что ты знаешь отца Панкратия, — тут же откликнулась Рузанна. — Он один из лучших священников Кафы. Если хочешь радости для меня и пользы для себя — слушайся его во всем. Обещаешь мне это?

— Обещаю, клянусь! — с готовностью заверила Марина.

— Не забывай о данном слове. Отец Панкратий просветит тебя и научит добрым делам. А теперь спи с легким сердцем и спокойными мыслями, сестра. Это говорю тебе я — не грешная мирянка Рузанна, но инокиня Руфина.

Марина улыбнулась, чувствуя, как смятение уходит из ее души, и, облегченно вздохнув, погрузилась в крепкий сон без сновидений.

Она проснулась перед рассветом, когда солнце еще не взошло, но небо на востоке уже посветлело. Утренняя прохлада заставила девушку натянуть на себя одеяло, сбившееся в сторону во время сна. Несколько мгновений она лежала неподвижно, прислушиваясь к легкому дыханию спящей Рузанны. Потом в монастырском дворе раздался резкий, но быстро смолкнувший собачий лай, приглушенные голоса и еще какие-то неясные звуки. Повинуясь природному любопытству, Марина быстро поднялась с топчана, сделала два шага к двери и, открыв ее, выглянула во двор. В предрассветном сумраке предметы казались еще темными, но очертания их просматривались четко. Возле часовни Марина увидела настоятельницу, беседующую с двумя священниками. Чуть поодаль стояла повозка, запряженная парой лошадей, возле которых хлопотал кучер. Настоятельница и священники беседовали приглушенными голосами, и в утренней тишине их речь хоть и была слышна, но звучала неразборчиво, как отдаленный гул. Потом один из священников, поклонившись, отошел к повозке, а другой — он, видимо, был старшим — вынул из-под полы своего одеяния плотно скрученный свиток и протянул его матушке Ермионе. Когда, обменявшись поклонами с настоятельницей, старший священник на мгновение повернул голову, девушке показалось, что это не кто иной, как отец Панкратий. Она уже готова была кинуться вслед за ним и окликнуть его, но тут сзади ее схватила за плечо крепкая рука Рузанны.

— Вернись в келью, пока тебя не заметили, — вполголоса потребовала монахиня и потянула Марину назад. — Негоже проявлять любопытство в обители.

Марина повиновалась, но, перед тем как скрыться за дверью, оглянулась и увидела, что священники сели в повозку.

— Рузанна, да ведь это же, по-моему, был отец Панкратий! — возбужденно прошептала Марина. — Почему мне нельзя было его окликнуть, встретиться с ним?

— Вряд ли это был он. Скорей всего, ты обозналась.

— Да? Но какое странное совпадение… Вчера, когда я молилась в церкви монастыря Сурб-Хач, мне тоже послышался голос отца Панкратия… Ты что-то знаешь, Рузанна, но не хочешь мне объяснить. Наверное, это связано с той тайной миссией, о которой ты говорила?

— Молчи! — Рузанна прижала палец к губам. — Если этот утренний посланец действительно был отец Панкратий, то он сам тебе все и расскажет, когда увидишь его в Кафе. И помни, что ты обещала мне во всем ему повиноваться.

— Я помню, но… если…

Марину вдруг снова посетила неясная мысль о том, с каким осуждением отнесется суровый отец Панкратий к браку православной и католика.

— Не надо никаких колебаний, сестра! — Взгляд Рузанны из-под нахмуренных черных бровей почему-то вызвал в памяти Марины грозные очи шестикрылого Серафима на иконе в кафинской церкви. — Святой отец никогда не даст тебе дурного совета, но всегда направит тебя к твоему же благу.

В этот миг зазвонил колокол к заутрене, и его торжественные звуки словно подтвердили строгое наставление инокини Руфины.

После утренней молитвы и трапезы наступил час прощаться. Марина снова попросила Рузанну приехать домой, в Кафу, и та снова пообещала сделать это когда-нибудь в неопределенном будущем.

Уже перед самой дорогой Рузанна и матушка Ермиона вновь посоветовали возвращаться обратно по северной дороге, через Сурб-Хач, поскольку южнее Кизил-Таша были замечены татарские охотники за людьми.

Марина пообещала быть осторожной. Но, едва отъехав со своими спутниками от монастыря, она тут же приказала повернуть на южную дорогу, объяснив при этом, что желает по пути осмотреть новые места, прибрежные горы и виноградные долины селения Козио.

Сопровождавшие ее мужчины не слышали предостережений монахинь, а потому согласились охотно. Только Филипп, внимательно оглядываясь по сторонам, пробормотал:

— Надеюсь, что по этой дороге татары средь бела дня не рыскают.

— А я вот нисколько не боюсь татар! — молодцевато подбоченился Варадат. — Они нападают только на бродяг, а знатных людей не трогают.

Марина решила, что если даже Варадат не боится, то никакой опасности в самом деле нет, а выбранная дорога казалась ей не только интересной, но и таящей ожидание волнующих встреч.