Клуб Колумбов

Пора разоблачить этого чёрного, плохого человека, раскрыть его псевдоним — имя, за которым он спрятался. Две буквы перед его фамилией: П. X. означают: «плохой хозяин», а двойная фамилия его — Реньо-Карб — есть не что иное, как перевёрнутое слово «браконьер!». Он и есть самый мерзкий, самый страшный наш враг, самый тупой и упорный вредитель народного хозяйства, хотя и прикидывается ретивым его защитником.

Прав поэт! Расширив первую строку его стихотворения, смело можно сказать:

Лес — отец, и все лесные растения и животные — его дети. Все они находятся между собой в сложнейших и тончайших взаимоотношениях. Тронь одного — скажется на всех. Как в лёгкой постройке карточного дома: только тронь одну карту — мгновенно нарушится равновесие и вся красота разрушится. Любовь к лесу, любовь ко всем его детям помогает узнавать хитрые их взаимоотношения и постигать сложные законы жизни леса. Кто не любит, тот не знает. Браконьер не любит детей леса и не знает их. Он равнодушен. Значит, хуже, чем зол. Ни один зверь не в состоянии так навредить лесу, как браконьер.

Приговор биосуда: браконьера — на скамью подсудимых!

Месяц двенадцатый

За окном лютовала метель, выла, свистела, швыряла в стёкла пригоршни колкого снега. Прохожие зябко кутались в платки и шубы, втягивали головы в поднятые воротники. Вечерело.

В тёплом, светлом помещении редакции «Лесной газеты» пела тоненькая нежно-жёлтая птичка. Взяв несколько высоких нот, будто для пробы голоса, она залилась вдруг такой жаркой радостной трелью, что у всех колумбов стеснилось в груди дыхание. Споры смолкли. Тёмные и русые, вихрастые и гладко причёсанные головы повернулись к окну, где в тесной клетке пела чудесная певичка.

Казалось, она никогда не кончит: звучная трель лилась и лилась из золотого горлышка маленькой пленной феи — дочери воздуха, заключённой в проволочную тюрьму. И без всякой паузы, не переводя дыхания, певичка рассыпалась вдруг бисером звуков, взвилась фиоритурой и, неожиданно оборвав страстную свою песню, как ни в чём не бывало принялась чистить носиком свои мягкие пёрышки.

— Ух ты! — вскричал Колк, внезапно придя в себя от охватившего его сладкого оцепенения. — Клянусь, трель длилась дольше пятидесяти секунд! Вот это песня! У кого из наших дикарей такая? У жаворонка, у соловья — и обчёлся!

— Ид! — возбуждённо заговорила Ре, ударяя себя по лбу. — Блестящий ид, сверкающая идея! Земля Неведомая получит нового чудесного певца! И создадим его мы — колумбы!

— Что ты, что ты, что ты, что ты! — быстрой скороговоркой проговорила До. — Подумаешь, — боги-созидатели! Птицы — не растения: соединив два вида, не получишь мичуринских гибридов. Есть помеси канареек с чижами, с чечётками, с коноплянками, но они обычно просто не дают потомства, вот и всё! Как не дают потомства мулы.

— Ты меня не поняла, — мягко сказала Ре. — Не гибридизацией канарейки с нашими птицами я хочу создать новых лесных певцов, а кукидизацией. Представь себе только: в начале лета мы подкладываем сотни, нет — тысячи яичек канареек в гнёзда нашим маленьким диким певцам: чечевичкам, коноплянкам, чижам, зябликам, щеглам, зеленушкам… Они высидят нам канарейчат, выкормят их, как своих птенцов, и научат слётков всем правилам птичьей жизни. Поскольку родных родителей канарейчат в наших лесах нет, некому будет переманивать к себе слётков, — вот они и останутся с теми птицами, которые их выкормили и воспитали.

Неизвестно, что с ними будет дальше. Останутся ли они зимовать у нас в Земле Неведомой вместе с воспитавшими их чижиками — птицами, у нас оседлыми. Откочуют ли на юг с лесными канарейками, как зовут у нас зеленушек. Улетят ли на зимовку в Индию с воспитателями своими — красными канарейками, как мы, юнесты, прозвали чечевичек. Ведь никто ещё не производил таких опытов с акклиматизацией птиц-иностранцев с помощью кукида.

— Смелая мысль! — задумчиво сказал Анд. — Я был однажды в Колтушах, в Институте физиологии имени Ивана Петровича Павлова. Там заведующий орнитологической лабораторией, замечательный птицевод Александр Николаевич Промптов, рассказал нам о канарейках и своих опытах над ними.

Южная лесная птичка канарейка больше трёхсот лет живёт в плену у человека. Давно превратилась она в беспомощную клеточную птицу; еду добывать себе разучилась и гнёзда вить. В клетке у неё круглый год стоит кормушка с зёрнышками, очищенными от шелухи, поилка с чистой водой, купалка, а летом ей вешают верёвочные гнёзда, кладут вату и прочее, что требуется ей для подстилки. И жёрдочки у неё в клетке прямые, круглые, гладко выструганные, как раз по её тонким нежным пальчикам. Всем обеспечил её человек — только пой, пой да тут же, в неволе, выводи своих птенчиков. И, конечно, очень глупо, очень жестоко поступал человек, когда у нас в России в весенний праздник выпускал на волю вместе с нашими дикими птичками и давно отвыкшую от дикого житья, изнеженную в неволе барышню-канарейку.

Александр Николаевич задался целью выяснить, нельзя ли вернуть канарейкам те инстинкты, которые они утратили от долгого житья в клетках. Он заменил прямые, гладкие жёрдочки простыми сучками. Перестал подавать им в кормушках отборные зёрнышки, а стал разбрасывать корм по дну клетки, засовывать в щёлки овёс, ольховые шишечки, неочищенную коноплю, канареечное семя. Словом, отказал канарейкам во всех удобствах их клеточного житья. Их слёткам — а производил свои опыты Промптов именно над молодыми птицами — пришлось с самого начала упражнять свои клювы, пальчики, ножки. Садиться на кривые сучья и так и этак, тянуться к зёрнышкам и выцарапывать их носом из щёлок, освобождать от шелухи. И, когда подошло лето, не дал парочкам готовых верёвочных гнёзд-чаш, а просто положил им в клетки гибкие травинки, тонкие корешки, стебельки, конский волос, вату, — снабдил их хорошим строительным материалом для гнёзд.

И что же? В лаборатории молодые парочки канареек отлично начали вить себе гнёзда совсем так, как вьют у себя на родине, на Канарских островах, дикие канарейки. Вот, значит, как могут приспосабливаться к новым условиям жизни птицы, даже сотнями поколений отвыкавшие от вольной жизни, — от жизни, можно сказать, целиком на свою ответственность.

Надо полагать, что воспитанные нашими красными и лесными канарейками, чижами, коноплянками, рождённые у нас канареечки вполне могут обжиться в Земле Неведомой и стать у нас туземцами.

— Правильно! — гаркнул Колк. — А чтобы они не потеряли своего искусства, не разучились бы петь, как их пленные родичи, мы будем летом вывешивать в лесу клетки с лучшими певцами-кенарами: пускай у них учатся, наматывают себе на ус! Певчие птицы ведь здорово переимчивы. Может, у нас и чижики начнут петь по-канареечному! Вот будет лесной хор в Земле Неведомой!

— Товарищи! — напомнила всем Ми. — Ведь сегодня мы собрались, чтобы отпраздновать годовщину открытия нашего Клуба. Чай подан, — пожалуйте за стол! Председательствовать за столом и сказать речь или хоть речишку попросим Президента нашего Клуба.

— Друзья! — сказал Таль-Тин, когда все заняли места. — Как радостно слышать, что наши колумбы открыли свою Америку, полную чудес в настоящем, прошлом и будущем! В настоящем вы открыли в ней такие маленькие неожиданности, как американского жителя ондатру, морских побережий странника камнешарку, медоносное дерево аллейну. В прошлом — преисподнюю нору озера Прорвы, едва не стоившую жизни четверым из нас. В будущем — новую прекрасную певицу нашей Родины — переселенку с далёких Канарских островов.