Другая жизнь

Возвращаясь в прошлое, конечно, понимаешь всю безрассудность продажи их дома в Кэрролл-Гарденз несколькими годами ранее – на фоне надвигающегося кризиса на рынке недвижимости – и переезда в арендованный дом в Уэстчестере. Шеп с огромным удовольствием остался бы в Бруклине, но Глинис сделала вывод, что единственной возможностью для нее сфокусироваться «на работе» будет побег от «всеразрушающей силы города». Зная его слабость, она так же ловко предусмотрела один важный финансовый момент: школа в Уэстчестере давала образование высочайшего уровня, что позволяло сэкономить на оплате частной школы в Нью-Йорке. Это было чрезвычайно важно для Амелии. Однако позже, когда Глинис решила, что Заку требуется помощь – и это было правдой, – необходимость найти «школу лучше» свелась к самому простому, теперь они оплачивали его обучение в частной школе, лишавшее их еще 26 ООО долларов. Джексон и Кэрол обосновались в Виндзор-Террас, где полуразвалившаяся хибара стоила 550 ООО долларов. Выгода, полученная Джексоном от роста цен на рынке недвижимости, примирила его с такой суммой, чего не скажешь о Шепе; в те дни жены, едва впустив в дом мужа-мастера, начинали причитать, как невыгодно нынче ремонтировать старые дома, как дороги материалы и инструменты. Одинаковая ситуация наблюдалась во всех больших городах: Лос-Анджелесе, Майами – настоящая коммунальная истерия, словно все население бросилось играть в «Дайлинг фор долларе» с целью получить машину. Возможно, Шеп просто завидовал. Хотя в этом ажиотаже и было нечто безвкусное и отталкивающее, помешательство на игровых автоматах. Сын священника, он не был способен испытать восторг от получения джекпота, как и от всего, не заслуженного тяжелым трудом.

Недвижимость в Уэстчестере втрое возросла в цене за чуть более чем десять лет, потому, да, оглядываясь в прошлое, им следовало бы приобрести ее в собственность – и, не сходя с места, получить больший доход, чем он получил в результате продажи компании, плода двадцати двух лет тяжелой работы. Таким образом население страны, в том числе и Джексон, и делало деньги: не сходя с места. Он сетовал, что это не дает возможности разбогатеть. Налоги на прибыль росли. Джексон жаловался, что только получение наследства и инвестиции – не сходя с места – приносят доход. Шеп сомневался. Конечно, приходилось много работать, но ему воздавалось за труды. Мысль о Лимуру прочно сидела у него в голове, а он получал куда больше, чем доллар в день.

Из этих же соображений Шеп предпочел покупке дома его аренду, продумывая каждую мелочь на пути к достижению цели. Он хотел иметь возможность сняться с места без всякой волокиты – легко, быстро, без оглядки на рынок недвижимости и долгого ожидания продажи дома. Его раздражало самоуверенное спокойствие: все эти болваны с ключами от домов вели себя так, словно скоро начнется очередной бум, а они – настоящие гении бизнеса, финансовые воротилы, а не владельцы всякой рухляди. Может, он и переживал, что упустил возможность подзаработать на недвижимости; однако никогда не жалел о причине, вынудившей пойти на это. Он гордился своей целью, гордился тем, что принял решение уехать. Огорчало только, что пока приходится ждать.

Он старался ни в чем не винить Глинис. Честнее обвинять себя, а не других. Ведь это он стремился к Последующей жизни – он предпочитал не использовать слово мечта, – но мечта не может быть общей. Он старался многое ей прощать, и в большинстве случаев это получалось.

Когда они познакомились, у Глинис был свой маленький бизнес на дому, она делала ювелирные украшения, казавшиеся удивительными в эпоху царящей во всем грубости и поверхностности. Она обратилась в «Нак на все руки» с просьбой изготовить для нее верстак, привинчивающийся к полу, а позже, поскольку ей понравился владелец фирмы – его крепкие, жилистые руки и открытое, словно пшеничное поле, лицо, – стеллаж для молоточков, щипчиков и напильников. Шеп оценил ее педантичность в требованиях, как и она его тщательность в исполнении. Когда он во второй раз появился в ее квартире для того, чтобы закончить работу, по всей студии были разбросаны многочисленные произведения хозяйки (Глинис смущенно призналась однажды, когда они уже стали встречаться, что намеренно разложила свои переливчатые творения перед красавцем мастером, как «наживку»). Несмотря на то что он никогда не считал себя натурой художественной, украшения произвели должное впечатление. Изящные и чуть странные – например, серия удлиненных булавок для галстука походила на соединенные птичьи кости или браслеты, которые, точно змеи, опутали ее руку до самого локтя. Яркие, воздушные, но строгие, творения Глинис мистическим образом олицетворяли их создательницу. Сложно сказать, влюбился ли он сначала в Глинис или в ее произведения, поскольку позже они стали для него единым целым.

В начале их романа Глинис работала в летнем лагере и по совместительству в ювелирной мастерской, чтобы иметь деньги на оплату жилья. Иногда она выставляла свои колье в небольших галереях. Бывали моменты, когда она тряслась в лихорадке при мысли об оплате телефонных счетов. Несомненно, любой мужчина проявил бы инициативу и взял это на себя, тем более что Глинис – дисциплинированная, скромная и яркая – могла бы составить достойную партию. (Поразмыслив, он решил, что так и есть.) Кроме того, он никогда не планировал копить на Последующую жизнь в одиночку.

Мужчина, менее склонный к благотворительности, мог бы почувствовать себя обманутым. Беременность стала весомой причиной позволить ее инструментам остаться без дела, но это продлилось лишь восемнадцать месяцев за все двадцать шесть лет. Материнство не казалось большой проблемой, и ему потребовались годы, чтобы понять, как он ошибался. Глинис требовалось постоянное сопротивление, именно это необходимо металлу. В какой-то момент преодоление перестало казаться ей сложным, никакого тяжелого труда, необходимости тратить около трех недель для соединения нескольких маленьких деталей воедино. Муж обеспечил ей достойную жизнь, позволяющую просыпаться к полудню, пролистывать журналы «Ластер», «Америкэн крафт магазин» и «Лэпидари джорнал», а счета продолжали оплачиваться. По этой причине появилась потребность испытывать необходимость хоть в чем-то. Она не была способна избавиться от страданий, поскольку, если творческий процесс завершен, готовое произведение могло вызвать острые эмоции только в крайнем случае. В определенном смысле его забота наносила ей вред. Обеспечив ей финансовую подушку, покоясь на которой можно спокойно заниматься чем только металл пожелает, он разрушил ее жизнь. Окутал расслабляющей кисеей уступчивости, одарил праздностью, как смертоносным даром.

Глинис была ленива. Поскольку она все еще занималась творчеством (хоть и мысленно, но его это ранило), все остальные домашние заботы квалифицировались как помехи, в связи с чем выполнялись поспешно, будто нехотя. Не то чтобы она ничем не занималась, но заботила ее только работа с металлом. Она погрузилась в создание столовых приборов и шла по жизни, позвякивая своими побрякушками, сделанными с помощью множества самых порой неожиданных инструментов. В доме появилась лопаточка для рыбы; несколько великолепных столовых приборов; тончайшей работы китайские палочки с чуть сплющенными, словно подтаявшими концами. До сих пор каждое новое произведение было плодом таких невероятных мук и творческих исканий, что, закончив, она не могла решиться его продать.

Единственное, чего она точно не делала, – так это денег. Лишь однажды, когда Зак и Амелия уже ходили в школу, он позволил себе заметить вслух, что она не заработала за всю жизнь и десяти центов. Глинис вспыхнула от злости и окинула его леденящим душу взглядом (больше он себе ничего подобного не позволял). Но ее нулевой вклад в общую копилку не воспринимался Шепом как недостаток. Для него это был просто факт. Как было фактом и то, что, когда они поженились, Шеп не собирался вечно тащить на себе весь груз домашних забот, но делал это.

Кроме того, он ее понимал. Вернее, началось с того, что он понял, сколь многого не понимал. Географические поиски Шепа становились все более вялыми, и он пришел к выводу, что надо что-то делать, и сделал. Для Глинис перейти от принятия решения к действию было равно прыжку через реку, на которой смыло мост. Иными словами, мотор у нее работал исправно, а зажигания не было вовсе. Глинис могла принять решение, но на этом останавливалась. Таков был ее характер, издержки воспитания, возможно, но исправлять их было уже поздно.