Преданный волк

Знать бы ему, а главное, знать бы котенку, как еще все сложится впереди! Но ни людям, ни зверям знать наперед не дано…

Волчья душа оказалась отходчива, дуться долго волчонок не может. Снова бежит впереди и снова испытывает судьбу. По луговине, прижав уши и хвост, несется волчонок, а над ним темными парашютами повисли два беркута. И один беркут уже падает вниз, свесив желтые лапищи с растопыренными когтями.

Чугунный клюв навис над волчьим затылком, крючья когтей примериваются к загривку. Я сдернул ружье и выпалил вверх. Тяжело — ветер завыл в перьях! — орел пошел ввысь, как самолет на взлете.

Растревоженные орлы, взгромоздясь на вершину огромной сушины, клекотали сердито и возмущенно. А волчонок терся в ногах и не отходил ни на шаг. На этот раз он кое-что намотал на свой короткий ус. Но надолго ли?

Закатное солнце и в горах ласковое и мягкое. Я привалился спиной к нагретым бревнышкам пастушьего домика. Пистон замшевыми губами собирает букеты горных цветов, а волчонок калачиком спит под кустом, и серую шерсть его гладят блики. Он вздрагивает ушами, сгоняя мух. Вечерняя расслабленность и тишина. В такие медленные минуты невольно думаешь: все, что сейчас вокруг и рядом, что видит твой глаз и слышит ухо, станет когда-то воспоминанием. И ничто не в силах остановить бег времени, запечатлеть мгновенье.

Придется когда-то расстаться и с этим волчонком, хочу я того или нет. Не могу же я без конца бродить с ним в горах! А он не сможет жить со мной в городе. Горные волки не живут на равнине. И я вдруг понял, что готовлю предательство! Исподволь начинаю искать оправданья своей измене.

Тени и блики гладят волчонка. Он крепко спит, он совершенно спокоен. Для него я отец. А отцам и матерям детей бросать не положено, как не положено детям впиваться клыками в родительское горло. Он-то не впился в мое…

Есть у зверей еще мать и отец — Природа. Но я отнял волка и у нее. Я не учил, а отучал волчонка от всего волчьего, без чего ему в лесу не прожить. И вот готовлю измену…

Волк спит спокойно. Это уже не тот глупый толстяк, которого мне принесли. Сколько с ним было забот! Однажды из-за поворота, грохоча и пыля, с воем выползло глазастое чудище — автомобиль! Волчонок мгновенно исчез: был — и нет! Давно прогрохотала машина, давно осела пыль и ветер развеял чад и вонь, а волчонок не возвращался. Я свистел и звал — напрасно. Заблудился? Ведь совсем еще маленький, только что стал ходить со мной в горы.

Только к вечеру я вернулся домой, так и не дозвавшись волчонка. А он встретил меня у порога! Сам дорогу нашел! Не сбился со следа на затоптанных тропах, переплыл два ручья.

Волку много дано от рождения. Еще большему он умеет выучиться. Жаль, что этих умных зверей мы сделали своими врагами. Жаль, что ужиться с нами могут пока лишь голуби и воробьи, вороны и галки, крысы и мыши.

А еще я учил его плавать! Холодную воду он не любил, сам в речку не заходил, но когда я его затаскивал силой — терпел. На повороте речки под скалой был омут с ледяной голубой водой. Прополоскав волчонка в воде и раза два окунув, я милостиво его отпускал. Он быстро плыл к берегу, молотя воду передними лапами. На берегу отчаянно встряхивался, окатывая мою одежду. И принимался гонять бабочек и больших изумрудных ящериц. Бабочки, ящерицы и лягушки для него не еда, а игрушки. Но игрушки свои он не берег: чего их беречь, когда их сколько угодно!

Играть волчонок любил. Как-то ночью услыхал я шаги у палатки. По шагам угадал — Пистон. Странно, Пистон ночью никогда не маршировал, а уныло дремал, свесив губы. Но шаги не стихали. И все у палатки — круг за кругом. Пришлось вылезать из-под теплой бурки в холодную ночь.

Луна, черный горный хребет, темный лес. А рядом волчонок водит Пистона за повод! Я забыл снять уздечку, волчонок вцепился в нее зубами, потянул, и скотина пошла. Конь покорно шагает за волком! А если бы волчонок не вокруг палатки тебя, дурака, водил, а увел бы в лес к своим серым родичам? Ну и картина: волк приводит в волчью стаю коня! За уздечку!

Я свистнул, волк бросил повод. Пистон встал там, где перестали тянуть. И задремал, понурив голову и сонно пошлепывая губами. Может, таких и надо тянуть? А то и с места не сдвинутся…

Рано или поздно горный волк столкнется с овцой. И мне здорово повезло, что это случилось рано: волчонку было всего два месяца. Я поднимался к селению по узкой тропе, а навстречу шла женщина и гнала овцу. Волчонка приняли за собачонку — и женщина, и овца. А он вцепился овце в бок, повис на зубах и поволокся за ней! Зубы не достали до кожи, и ухватился он только за шерсть. Но висел, не отпускал и волокся!

Тропа была обложена заборчиком из камней, овце некуда было деться, и я легко поймал волчонка за задние лапы и оторвал от овцы. Все случилось так быстро, что женщина ничего не заметила: она как раз повернулась к бегущему позади сынишке.

Овца — давнее яблоко раздора человека и волка: оба считают ее своей. Тут волк неправ — домашняя овца не его. Но тогда, может, все дикие зайцы, косули и кабаны — его? И снова неправ: дикие кабаны и зайцы тоже теперь не его.

Волк всегда неправ…

Вспоминаю проделки волчонка, и все горше становится на душе. Вот и сейчас волк неправ уже потому, что стал для меня обузой. А ведь это я отнял его у Природы — не он навязался мне. Я взял его, не задумываясь, но задуматься мне пришлось. Легко и просто расстаются родители с выросшими детьми: они их подготовили к жизни. А что сделал я?

Ночую в брошенном пастушьем домишке. В проеме двери видны горы: зазубренные снежные гребни, порыжелые горные луга, окаймленные снизу черными ельниками. Снизу из долины к нам поднимается ночь. Сумерки, как туман, ползут все выше и выше по склонам. И вот уже только ослепительная снеговая гряда повисает над ночью. А над грядой сияет немыслимой синевы и глубины небо. И первая бледная звездочка дрожит в нем росинкой. А в темноте глубокой долины тоже зажигаются и дрожат огоньки: земные звезды.

Посреди ночи в дверь влетел волк. Кто-то выпугнул его из-под куста, сова или змея. Он умостился рядом со мной, как бывало в раннем детстве, дыша теплом в шею.

Утром дверной проем занавесило марлей тумана. Зябко, сыро, промозгло. Это облако село на нас. Сырость тянется по лицу, словно мокрая паутина.

Облако может просидеть на горе час, а то и неделю. Иной раз стоит сбежать чуточку вниз или вскарабкаться чуть наверх — и снова увидишь солнце. А лень — так сиди и жди, когда облако само уползет.

На белом тумане расползаются кляксы. Кляксы вдруг стремительно приближаются и превращаются в высокие стройные ели. Пока еще ели висят в воздухе, плывут над туманом, но вот — наконец-то! — встали на землю. Проступили склоны горы. А скоро муть разошлась, и все вокруг запестрело и перемешалось: клочья облаков, пятна леса, лоскуты желтых лугов. Прямо шкура пятнистого леопарда! В три пары глаз смотрим сверху на зыбкий, пятнистый мир. Не знаю, о чем сейчас думают волчонок и конь, а я — ни о чем. Бывают у человека с глазу на глаз с природой минуты простого животного счастья. Ты жив и здоров, ты делаешь то, что тебе нравится, совесть твоя чиста. Разве это не счастье? Пусть и животное…

Мы не замечаем воздуха, но без него сразу же задыхаемся. Так вот и с дикой природой: только когда мы лишимся ее, мы полностью осознаем, что потеряли. Говорят, у природы нет цели. Есть: сделать человека счастливым. Солнце — счастье, чистая вода и воздух — счастье, просторы нетронутых степей, гор, лесов — великое счастье. В картины дикой природы можно всматриваться всю жизнь — и всю жизнь радоваться и удивляться. Что нам заменит это в нашем прирученном и одомашненном мире?

Возвращаемся той же тропой. Снова над хуторком в лесу. Узнаю его по «карусели». На самом краю высоченного обрыва вкопан столб, сверху подвижная перекладина: если толкнуть — закружится, как пропеллер у вертолета. Хуторские ребятишки виснут по краям вертушки и, оттолкнувшись ногами, полкруга пролетают над пропастью, визжа и замирая от страха. Вот это игра: дух захватывает!