Страница 70 из 123
– Мы не выбираем. Нас выбирают.
Вокруг лагеря в панике неслись дикие звери. Стая жирафов промчалась, как молния, на мгновенье мелькнули утесообразные спины слонов, гигантские ящерицы искали расселины, носорог катился, как грозный валун, тяжело топотали вепри, а легкие антилопы бежали подле растерянного льва, не замечая его.
– Сейчас нет ни дичи, ни охотника! – сказал Филипп, стоявший рядом с Мюриэль.
Но гроза уже ослабевала. Грозовую тучу поглотила бездна; дождь лил уже не столь буйным потоком. И, наконец, древнее горнило снова показалось в небе.
– Вот чудовище! – проворчал Гютри.
– Истинный отец жизни! – возразил сэр Джордж. Драма быстро подходила к концу. Земля пила воду и сохла на глазах.
– Мы можем отправиться в путь! – сказал Гертон. Он говорил томным голосом и поступь его стала тяжелой.
– Как–то смутно все кругом! – сказал Гютри. – Чувствуется какая–то усталость!
– Сильная усталость! – подтвердил сэр Джордж. Филипп ничего не прибавил, но ему казалось, что вес тела удвоился.
Тем не менее Гертон дал приказ трогаться в путь, но приказ этот выполнялся с большим трудом. Люди еле волочили ноги, животные задыхались, и все подвигались вперед с крайней медленностью.
– В чем дело? – спросил Гютри.
Он говорил нечленораздельно, замирающим голосом и был как бы в оцепенении. Никто не отозвался. Караван с трудом двигался уже полчаса и не прошел еще километра. Островки мимозовых деревьев вокруг все умножались, и, наконец, стало трудно пройти. Когда человек по оплошности касался растения, листья начинали странно волноваться, ледяной ток распространялся по телу. Это явление сказывалось резче, когда задевали дерево: ветви извивались, как змеи.
– Дольше я не в силах выдержать! – воскликнул, наконец, Гютри сердито, но вяло. – Точно свинцовые гири у меня на ногах… Дядя Гертон, в ваших заметках на этот счет ничего нет? Что это, оцепенение?.. Опять эти проклятые растения, что ли, виноваты?
– Я не испытываю ощущения оцепенения, –отвечал Гертон, таким же заплетающимся голосом, как Сидней. – Нет, это не оцепенение!.. Мысли мои ясны… мои ощущения нормальны… Только вот эта невыносимая тяжесть. Как будто увеличилось давление.
– Да, – согласился сэр Джордж, – именно так. Все остается нормальным… Кроме этой тяжести.
– Я вешу пятьсот фунтов! – ворчал Гютри. – Вы не ответили, дядя Гертон, растения это, что ли? И почему?
– Думаю, что растения, – с дрожью вымолвил Гертон. – Впрочем, ты сам это хорошо знаешь… Здесь все зависит от них. Я хотел бы только понять, чего они хотят, или чем мы их стесняем?
– Здесь больше не видно ни одного животного, – заметил Филипп.
Это было верно. Не видно было ни одного млекопитающего, ни птицы, ни гада; даже насекомые исчезли. С каждым шагом тяжесть увеличивалась.
Прежде всех встали верблюды. Они начали испускать нестройные крики, постепенно угасавшие; затем они легли и больше не двигались. Ослы не преминули последовать их примеру, тогда как козы продолжали с трудом идти.
– Что с нами будет? – прошептал Гертон.
Его речь была замедленна, как и жесты, но нервы сохраняли свою чувствительность, и мысль не была омрачена… Гигант не двигался, Филипп и сэр Джордж, хотя и менее, но все же были парализованы.
Лучше всех противилась этому влиянию Мюриэль, но и она не могла ступить шагу без необычайных усилий.
– Да, чего они хотят? – с трудом проговорил Филипп. – Что мы им сделали, или чего они боятся?
Таинственный страх витал вокруг них. Впереди начинался лес гигантских мимоз: они жили должно быть еще во времена царей ассирийских и халдейских пастухов. Десять цивилизаций сменились с тех пор, как их стебельки впервые возникли из плоти кормилицы–планеты.
– Не они ли нас останавливают? – спросил себя Гертон…Тогда, быть может, вернуться назад…
Но вернуться они уже не могли. Их ноги почти не двигались. Когда путешественники пытались говорить, получались нечленораздельные звуки… Весь скот их уже лежал на земле. Только глаза животных были еще живы, они выражали несказанный ужас…
Близился вечер, красный и зловещий. С неслыханными усилиями Мюриэль добралась до провизии и достала копченого мяса и сухарей. Но никто не хотел есть. Все следили за уходящим солнцем. Настала ночь. Розовый полумесяц слабо освещал пространство… Вдали, очень далеко, завывали шакалы.
Тогда людям пришло в голову, что они беззащитны; дикие звери могли растерзать их живьем. Но вокруг была совершенная пустыня; ни в траве, ни на берегу, ни на опушке леса не появлялось ни одного животного.
Постепенно усталость взяла верх над всеми ощущениями и всякой мыслью. И когда луна склонилась к горизонту, люди и животные все спали под мерцающим покровом звезд…
К полночи Мюриэль проснулась. Луна скрылась; звезды трепетали в снежно–белом мерцании; молодая девушка поднялась, обуреваемая лихорадкой и невероятным возбуждением. Она глянула на своих спутников, распростертых на земле в пепельном сиянии, и внезапно ее пронизало тоскливое и пламенное: нужно их спасти… Это чувство исключало всякую логику; это было импульсивное движение существа, живущего лишь инстинктом; она даже не пыталась рассуждать…
Как бы охваченная галлюцинацией, несмотря на все еще удручающую усталость, она пустилась в путь в направлении Южного Креста, движимая интуицией, питаемой вскользь брошенными словами Айронкестля. Временами она вынуждена была останавливаться, ее голова была тяжела, как гранитная глыба… Часто она пробиралась ползком. Но сколь усталой ни чувствовала себя девушка, экзальтация не оставляла ее. Время от времени она шептала:
– Нужно их спасти!
В глубине души теплилась надежда, что через некоторое время она выйдет из опасных пределов; при этом Мюриэль забывала, что тогда она очутится одна в мире хищников… Здесь же по–прежнему было пустынно. Ни одно живое существо не оживляло безграничную равнину.
Постепенно Мюриэль удалялась от леса гигантских мимоз.
Прошло несколько часов, тяжелых и тягучих. Молодая девушка прошла не более мили. Внезапно она почувствовала сладостную отраду. Тягостное ощущение исчезло… Мюриэль снова обрела легкость движений, радостное чувство, что может распоряжаться своим телом. Инстинктивно она заторопилась скорее удалиться от зловещих пределов…
Но теперь возникла новая тревога. Вернулся мир животных. Проскальзывали, как призраки, шакалы; в полутьме промелькнула, припадая на ногу, гиена; гигантские жабы прыгали во влажной траве; ночные хищные птицы пролетали, махая пушистыми крыльями…
Всюду кишела неуловимая, тревожная жизнь, всюду было то беспокойное движение, которое испокон веков неустанно примешивает к упорному размножению яростное истребление.
Вздохи, приглушенные вопли, шуршание травы, прерывистый хохот гиен, пронзительный визг шакалов, жалобный крик совы… Мюриэль была вооружена только револьвером, но она не думала об отступлении. Увлекшее ее возбуждение продолжалось, превратившись в какое–то смутное опьянение, обязанное своим происхождением, по всей вероятности, вновь обретенной легкости движений.
По временам грудь ее вздымалась от содроганья. Шакалы, с осторожной дерзостью следовавшие за ней по пятам, были символом всего того, что в дикой стране подстерегает все живое, чтоб истребить его и пожрать. Их вел вечный голод, и каждое создание манило их обещанием утолить его.
Приближалась заря, когда резкий крик прорезал пространство. И Мюриэль увидела, как чья–то длинная те»ь скользила, прячась в траве. Глаза сверкали, как два изумруда… Молодая девушка смотрела, как близилась эта страшная фигура, это тело, искавшее ее тела… Шакалы остановились, напрягая слух, исполненные боязни, алчности и надежды… Мюриэль чувствовала, что на нее обрушивается безмерная пустыня, жестокость всей вселенной…
Держа револьвер в руке, она прошептала:
– Ты сила моя и мой щит, Создатель.
Между тем хищник, стесненный устремленным на него взглядом Мюриэль и ее вертикальным сложеньем, медлил нападать. Кошачий инстинкт подсказывал ему кидаться врасплох на всякую добычу, способную защищаться.