Страница 43 из 123
В первую же ночь мы послали световой сигнал системой длинных и коротких отблесков, которую открыл Морзе – изобретатель прошлого столетия. Система эта была настолько проста, что можно было высказывать все, доступное слову.
Нас сразу приняли и поняли. Скоро мы получили новости – десять радиостанций ответили нам. Антуан и Жан получили «межпланетные радиовесточки» от своих родственников, а я – от приятелей, так как моих близких уже не было в живых.
Наше путешествие вызвало целую бурю восторга на Земле. Газеты описывали его, как самое выдающееся событие века, а некоторые – как чрезвычайнейшее дело во всей истории рода человеческого…
Я же чувствовал еще большую тягу к Грации. Виделся с ней ежедневно, и целые часы мы проводили вместе. В чувствах наших я замечал столько необычного, что боялся даже уяснить их суть.
Как объяснить эти удивительные волны, эти прекрасные содрогания всего естества? Ничего подобного я не переживал в моей невеселой жизни. Я не допускал и мысли, что это могла быть любовь в людском понимании. Во мне полностью угасло наше людское похотливое чувство, а если бы оно и проснулось, то у Грации, я думаю, вызвало бы только обиду, а мне было бы стыдно.
Каждый раз во время легчайшего прикосновения к ее телу я ощущал какое–то обожание, какое–то необычайно сладкое чувство, такое же, как в тот день, когда к Грации вернулась жизнь.
А может, это и есть настоящая любовь? А если это так, то она также далека от человеческой любви, как Грация от наших женщин. Так как словами это передать было невозможно, да и Грация, без сомнения, не поняла бы, то и я переживал все молча. Как счастливые тени блуждали мы по лесам, по берегам Молчаливых озер, по подземным пустотам…
Однажды мы пришли в просторную пещеру, где зеленоватое сияние выходило из глубины и разливалось по стенам. Там, на камнях, была записана легенда про Марс, про то время, когда на нем появились первые живые существа.
Мы сели на миллионолетнем камне – когда–то это была колония множества маленьких существ – моллюсков, а теперь их остатки превратились в громадную глыбу ракушечника.
И там, до боли ясно, я почувствовал, что Грация для меня дороже всего на свете, и что я не могу сдержать себя и должен высказать ей это.
Марсианка затрепетала, словно листок на дереве от ветра, необычайным сиянием вспыхнули очи, голова тихо опустилась мне на плечо и тогда… Только как мне описать это?
То были объятия, такие же чистые, как объятия матери, когда она лелеет свое дитя. И вся минувшая жизнь показалась мне такой убогой, все ее скоротечные утехи: и запахи гор, и бодрые рассветы молодых лет, и загадочные тени сумерек, и все сказки про женщину, сложенные в течение тысячелетий, и сама женщина тех лет, когда я ее считал высшим существом и ее любовь счастьем… – все это осталось где–то далеко–далеко. Все пропало в этот миг чуда – зарождения новой жизни!
Примечание от издательства
Когда набиралась эта книга, мы узнали, что звездолет совершил второй перелет, и наши разведчики снова встретили друзей – марсиан. Вскоре выйдет другая книга, где сообщаются наблюдения и научные открытия наших исследователей, а затем будет описан другой перелет, на сей раз – самих марсиан.
Удивительное путешествие Гертона Айронкестля
Пролог
Сказочная страна
Ревекка Шторм ожидала духов. Слегка прикасаясь к золотой вставочке, она держала карандаш наготове на листке серовато–зеленой бумаги. Но духи не являлись.
– Я плохой медиум, – вздохнула она.
У Ревекки Шторм было лицо библейского дромадера и волосы, почти как его же песочного цвета шерсть. Глаза ее были мечтательны, но рот, вооруженный зубами гиены, способными раздробить до самого мозга кость, свидетельствовал о реалистическом противовесе.
– Или же я недостойна? Чем–нибудь провинилась? Это опасение ее очень встревожило, но, услышав бой часов, она встала и направилась к столовой.
Там, у камина, стоял мужчина высокого роста, совершеннейшее олицетворение типа, созданного Гобино. При килеобразном лице, волосах цвета овсяной соломы, серо–зеленоватых глазах скандинавского пирата, Гертон Айронкестль в свои 43 года сохранял цвет лица светловолосой молодой девушки.
– Гертон, – спросила Ревекка скрипучим голосом, – что значит «эпифеномен»? Это, должно быть, что–нибудь кощунственное?
– Если это кощунство, то во всяком случае философическое, тетя Ревекка.
– А что это означает? – спросила молодая особа, доедавшая апельсин, в то время как официант подавал яйца с поджаренным салом и виргинскую ветчину.
Светлокудрые девы, когда–то вдохновлявшие скульпторов, создавших статуи богинь, должно быть выглядели так же. Гертон устремил взгляд на эти волосы цвета янтаря, меда и зрелого колоса пшеницы.
– Это означает, Мюриэль, что если б твоего сознания совсем не существовало… ты так же готовилась бы есть ветчину и точно так же обращалась бы ко мне с вопросом, как делаешь это сейчас… Только ты не сознавала бы, что ты ешь, как не отдавала бы себе отчета, что вопрошаешь меня. Иначе говоря, при «эпифеномене» сознание существует, но все происходит так, как если бы его не было…
– Но не философы же выдумали такую чушь? – воскликнула тетя Ревекка.
– Именно философы, тетушка.
– Тогда их нужно заключить в дом умалишенных. Официант подал для тетки яичницу с копченым свиным салом, а для Гертона, не любившего яиц, жареное мясо и две небольшие сосиски. На сверкающей белизной скатерти были разбросаны, как островки: чайник, горячие мягкие булочки, свежее масло…
Три собеседника ели с религиозной сосредоточенностью. Гертон расправлялся с последним ломтиком жаркого, когда была подана корреспонденция, состоявшая из нескольких писем, телеграммы и газет, Тетка овладела двумя письмами и газетой под названием «The Church»[1], Гертон взял «New York Times», «Baltimor Mail», «Washington Post» и «New York Herald».
Но прежде он распечатал телеграмму и с легкой усмешкой, смысл которой трудно было понять, сказал:
– Нас готовятся навестить французские племянник и племянница.
– Они приводят меня в содрогание, – заметила тетка.
– Моника обворожительна! – заявила Мюриэль.
– Как оборотень, принявший вид молодой девушки, – возразила Ревекка. – Я не могу видеть ее, не испытывая какого–то порочного удовольствия. Это искушение.
– В ваших словах есть доля правды, тетушка, – согласился Айронкестль, – но поверьте, что если ум Моники легковесен, как пробковый поплавок, добрая доза свинца – лояльности и чести – держит его в равновесии.
Из конверта с маркой Гондокоро он извлек второй конверт, грязный, весь в пятнах, со следами присохших лапок и крыльев раздавленных насекомых.
– А это, – сказал он с чем–то вроде благоговения, – это от нашего друга Самуэля… Я вдыхаю запах пустыни, леса и болота.
Бережно распечатал он пакет; лицо его потемнело. Чтение продолжалось. По временам Гертон начинал тяжело дышать, почти задыхался.
– Вот, – наконец сказал он, – приключение, которое превосходит все то, что я считал возможным на этой гнусной планете.
– Гнусной? – возмутилась тетушка. – Божье творенье!
– Разве в Писании не сказано: «И пожалел Господь, что сотворил человека на земле, и опечалился Он в сердце своем?…»
Ревекка, подняв бесцветную бровь и занялась своим черным чаем. А охваченная любопытством Мюриэль спросила:
– Какое же приключение, отец?
– И будете вы, как Боги, знающие добро и зло!.. – лукаво подзадоривал Айронкестль. –»Но Я знаю, Мюриэль, что ты сохранишь секрет, если я возьму с тебя слово. Ты обещаешь?
– Беру Бога в свидетели! – произнесла Мюриэль.
– А вы, тетя?
– Я не призываю Его имени всуе. Я говорю: да[2].
1
«Церковь» (англ.)
2
Тетушка, видимо, примыкает к мнению отцов церкви, считающих бегемота эмблемой сатаны (Прим. переводчика).