Страница 104 из 124
А.Я. Максимов
С.-Петербург, Октябрь 1894 г.
Россия и Китай
I.
Первые сношения России с Китаем начались в половине XVII столетия, когда горсть отважных казаков присоединила к русским владениям обширный Амурский край. Сорок лет сряду русские были полными хозяевами всего течения реки Амура, сплавляли по ней в Охотское море товары, основали в разных ее пунктах остроги и земледельческие поселения. Маньчжуры, устрашенные геройскими подвигами казаков, их непоколебимым мужеством и отвагой, присмирели и выжидали только случая избавиться от непрошенных, воинственных соседей. Случай этот представился в скором времени.
В смутный период правления царевны Софьи связь между метрополией и обширным, вновь приобретенным краем порвалась. Горсть казаков была предоставлена собственным слабым силам. Маньчжурские полчища воспользовались случаем и осадили наш оплот на Амуре — город Албазин, павший в 1685 году, после геройской защиты. Падение Албазина вызвало тяжелый для России Нерчинский трактат, заключенный в 1689 году Головиным, присланным в Нерчинск из Москвы. В силу этого несчастного трактата, вынужденного насилием Маньчжур, Амурская область была уступлена Китаю, город Албазин, только что возобновленный после погрома 1685 года, разорен до основания, и русские переселенцы возвращены в Забайкалье. Одним взмахом пера Россия потеряла все, что приобрела после многолетнего, настойчивого, геройского движения к Тихому океану. По поводу этого тяжкого трактата старая сибирская летопись с горечью говорит: «Россияне несправедливым образом, перемогающею силою неприятелей, с Амура вытеснены и, что еще несправедливее, насильственным мирным заключением река Амур за китайцами осталась».
Более полутораста лет отношения России к Китаю носили отпечаток этой крупной неудачи. Богдохан почитался нами столь же могущественным, как и султан в былое, старое время. Верхом разума в русской политике считалось искусство не раздражать этого баснословного властелина, считавшего русского царя своим вассалом. Видя нашу постоянную уступчивость, Китай убедился в своем мнимом могуществе и был уверен в нашей политической слабости. Высокомерие богдоханского правительства достигло необычайных пределов. Наши торговые интересы страдали, просьбы оставались без удовлетворения; все представления русского правительства не удостаивались даже ответом; посольства наши терпели всевозможные унижения, дерзости и возвращались ни с чем. Между тем всего за двадцать лет до несчастного Нерчинского трактата русское имя окружалось в Китае ореолом величия и непобедимого богатырства. Послы-казаки, отправленные в Китай начальником Нерчинского острожка Данилой Аршинским в 1670 году, гордо стояли перед могущественным богдоханом в шапках, говорили смело и, не стесняясь, предлагали «Богдойскому царю искать милости и жалованья у российского царского величества, учиниться под высокую его царского величества рукой и давать дань великому российскому государю »…
Все это обаяние русского имени рушилось тотчас же после заключения оскорбительного для нашей национальной гордости Нерчинского трактата.
Попытки Петра Великого установить более правильные торговые сношения с Китаем не привели ни к каким благоприятным результатам. Китайские императоры смотрели на Россию с недосягаемой высоты своего богдоханского величия и нередко грозили ей войной, как только исполнение их требований, иногда самых дерзких и бессмысленных, несколько затягивалось. При этом они не находили, с своей стороны, нужным снисходить «к мольбам» русского правительства, считая такое снисхождение «к варварам» унижением богдоханского величия. Только в 1728 году правительство «могущественного Дайцинского государства» снизошло, наконец, «на усиленные покорные» просьбы России и заключило в Кяхте договор, положивший основание нашим торговым сношениям с Китаем. Впрочем, эти сношения были крайне непрочны. Они нередко прерывались разными размолвками, вроде побега в Россию (в 1756 г.) джунгарского хана Амурсаны, подавшего китайскому правительству повод прекратить торговые сношения, допущенные кяхтинским договором, на шесть лет. При этом русская миссия в Пекине была заключена в тюрьму.
В 1785 году возникли новые недоразумения вследствие грабежа наших бурят, послужившие поводом к новому прекращению торговли в Кяхте. Во всех этих случаях русское правительство преклонялось перед дерзкими китайскими требованиями почти беспрекословно, опасаясь раздражить высокомерное богдоханское правительство. Тем не менее Россия хлопотала о новом торговом трактате, в виду крайней неопределенности Кяхтинского договора. В 1792 году правительство богдохана вновь снизошло на «усиленные смиренные» просьбы России и подписало новый торговый договор, в котором, между прочим, было сказано: «Великий святейший государь (Китая), милосердствуя единообразно о всех живущих, соизволил ясно рассмотреть благосклонное прошение российского сената, единожды оказал небесную милость, ниспослал милостивый указ об открытии торга на Кяхте».
Мы невольно преклонились перед подобным диким высокомерием китайского правительства и, заведя новые торговые отношения, покорно выносили грубый произвол китайских чиновников, тормозивших всеми силами правильное исполнение заключенного договора. Русские торговые люди подвергались всевозможным притеснениям и терпели большие убытки вследствие постоянного нарушения пунктов договора со стороны китайцев.
До начала пятидесятых годов русское правительство терпеливо сносило высокомерие Китая, держалось оскорбительной для национальной гордости политики приниженного заискивания и не рисковало беспокоить богдоханское правительство самыми законными просьбами. Только в 1851 году России удалось заключить в Кульдже новый торговый договор и получить дозволение на устройство торговых факторий в Кульдже и Чугучаке. Заключение этого договора прошло без особенных затруднений благодаря жестокому удару, нанесенному высокомерию китайского правительства англичанами в начале сороковых годов. После короткой борьбы с Англией Китай был принужден заключить с последней унизительный Нанкинский договор (в 1842 году), по которому заплатил 28 млн. рублей контрибуции, уступил остров Гонконг и открыл для европейской торговли пять портов.
В пятидесятых годах положение Китая еще более ухудшилось: ему приходилось вести одновременно тяжелую борьбу не только с внешними врагами, французами и англичанами, но и с внутренними — мятежниками тайпина-ми. Этот момент оказался чрезвычайно удобным для разрешения жгучего амурского вопроса и других, накопившихся за прежнее время, недоразумений.
Благодаря появлению нового политического деятеля, Н.Н. Муравьева (впоследствии графа Амурского), хорошо понявшего, как надо держать себя с высокомерным и в то же время крайне нерешительным, трусливым китайским правительством, наш слабый, уступчивый, полный заискивания и нередко даже лишенный достоинства образ действий неожиданно изменился в решительный, настойчивый, энергичный. Генерал Н.Н. Муравьев, ознакомившись с характером китайцев, пришел к заключению, что лучший способ действия с этим двуличным народом — самая упорная настойчивость, опирающаяся на силу. Он отлично знал, что китайцы легко доходят до дерзости, когда видят, что боятся их раздражить, и делаются робкими и уступчивыми при должном проявлении силы, достоинства, энергии и настойчивости. Новый деятель на поприще нашей политики с Китаем хорошо раскусил народ, с которым он имел дело. Проявляя необыкновенную решительность в своих действиях, настойчивость в требованиях и энергию при устранении всех лежавших на пути препятствий, генерал Н.Н. Муравьев разом поднял на крайнем Востоке совершенно стертое временем обаяние русского имени, быстро достиг неожиданного и беспримерного успеха. Замечательно, что генерал Н.Н. Муравьев решился покончить с амурским вопросом в самое критическое для России время, когда, имея уже дело с сильнейшими врагами, ей должно было быть особенно осторожной с соседним государством, имевшим с ней более пяти тысяч верст общей границы и находившимся, кроме того, уже под влиянием наших европейских врагов. Занятием Амура в эту самую минуту Н.Н. Муравьев указал тот единственный способ действий, который может иметь успех при сношениях с Китаем.