Страница 23 из 25
Петр I к тому времени уже был далеко и деятельно готовился к новой кампании. Оставшиеся на Сулаке части (1355 человек) обустраивали новый форпост: к 22 ноября 1722 года здесь была изгородь, ворота с флагштоком; построено 117 изб «ис хворосту в два плетня, а между теми плетнями сыпана земля и накрыты землею ж»{204}. По прибытии в Астрахань он дал указание о постройке в Астрахани, Нижнем Новгороде и Казани кораблей к будущей навигации. В последние два города вновь отправлялись гвардейские майоры Г.Д. Юсупов и А.И. Румянцев. Сенату надлежало изыскать средства на «покупку лошадиную» и 33 500 рублей для губернатора Волынского на приобретение быков, верблюдов и повозок. Дербентскому коменданту Юнгеру предстояло силами казаков гарнизона строить гавань{205}. М.А. Матюшкин распоряжался заготовкой провианта и отправкой его в Дербент, поскольку наиб и жители жаловались на недостаток «съестных припасов» из-за нападений людей Хаджи-Дауда на окрестности города{206}.
Однако комендант Дербента А. Юнгер докладывал, что не всегда эти усилия приводили к успеху: на открытом ветрам дербентском рейде шторм крушил и выкидывал на берег суда с мукой и солью{207}.
4 ноября 1722 года Петр поручил генерал-майору Матюшкину по весне направить назад ушедшие на зимние квартиры под Царицын войска: одной части драгун и казаков надлежало строить новую крепость на Сулаке и плотину (чтобы повысить уровень воды в другом протоке — Аграхани и по нему снабжать крепость всем необходимым с моря), другой — разорять «усмея и утемышевского владельцов, кои нам противны и причины разорения шемаханского». Волынскому же царь в тот же день поручил заготавливать материалы для будущей плотины. При этом командующий войсками должен был выполнять требования губернатора и оказывать ему «вспоможение» в постройке судов и в прочих делах — Волынский пожинал плоды своей инициативы{208}. Отдав эти распоряжения, царь выехал из Астрахани в Москву. В дороге под Царицыном он распорядился вновь отправить ранней весной в Дагестан 10 тысяч украинских казаков{209}.
Утром 18 декабря император торжественно вступил в старую столицу через триумфальные ворота, «к которым теперь прибавлены были разные новые украшения и девизы, относившиеся к победам, одержанным в Персии». Впереди маршировали гвардейцы «в новых мундирах, в касках, обвитых цветами, с обнаженными шпагами и при громкой музыке. За ними ехали, верхом же, разные генералы и другие кавалеры, все в великолепнейших костюмах. Затем следовали придворные литаврщики и трубачи, за которыми шел офицер, несший на большом серебряном блюде и красной бархатной подушке серебряный ключ, который был вынесен навстречу его величеству императору из Дербента, изъявившего тем свою покорность. После того ехал сам государь, верхом, в обыкновенном зеленом, обшитом галунами мундире полковника гвардии, в небольшом черном парике (по причине невыносимых жаров в Персии он принужден был остричь себе волосы) и шляпе, обложенной галуном, с обнаженною шпагою в руке. Позади его ехало верхом еще довольно много офицеров и кавалеров. Наконец, несколько эскадронов драгун заключали процессию. В это время звонили во все колокола, палили из пушек и раздавались радостные восклицания многих тысяч народа и верноподданных»{210}.
Сенаторы в Петербурге «за здравие Петра Великого, вступившего на стези Александра Великого, всерадостно пили». Феофан Прокопович откликнулся на победу специальной речью, в которой обыграл этимологию имени Петра: «каменный» царь покорил «челюсти Кавказские», овладел «вратами железными» и отворил России дверь «в полуденныя страны». Встречая победителя, Феофан вспомнил «страну полунощную» — Швецию, взятие «Ноттенбурга» — «Ключ-града»; и северные, и южные крепости покорились российскому императору, и врученные ему ключи уподобляют его «тезоименному Петру» — апостолу: «И не без Божия смотрения на вход твой отверзлися: тамо и зде Петр».
Менее торжественно подводились иные итоги. 19 декабря Штатс-контор-коллегия доложила Сенату, что расходы на провиант по данным Камер-коллегии составили 320 048 рублей, а перед тем указала и чрезвычайные расходы по Адмиралтейству в размере 323 057 рублей. Возможно, последние не полностью были связаны с подготовкой похода на Каспий, все же это была значительная часть указанной суммы. Позднее, в 1731 году, Военная коллегия подсчитала, что на жалованье, артиллерию, амуницию, покупку судов и прочих припасов (без провианта) для похода 1722 года было истрачено 681 574 рубля{211}. Таким образом, получается, что короткая военная экспедиция на Кавказ обошлась казне минимум в миллион рублей, не считая обычных расходов на армию.
Точную же стоимость военной операции установить едва ли удастся, однако ясно, что она была еще выше. В числе сверхсметных расходов Штатс-контора указала подарки калмыцкому хану Аюке (тысячу золотых и меха на пять тысяч рублей) и его калмыкам (25 тысяч рублей), направленные в Стамбул к Неплюеву восемь тысяч золотых и меха на 9500 рублей. Камер-коллегия известила о поставке смолы в Астрахань на 1413 рублей, а Медицинская канцелярия в 1731 году сообщила, что в 1722-м ею было отпущено в Низовой корпус лекарств на 13 512 рублей{212}. Именно военные расходы стали главной статьей рекордного роста трат «сверх окладу», составивших в 1722 году 1 684 960 рублей против 290 259 рублей в 1720-м и 580 272 рублей в 1721-м. Значительную часть указанной итоговой суммы составила выплата компенсации Швеции по договору 1721 года в размере 639 960 рублей{213}. Кроме того, в 1722 году в России состоялись два рекрутских набора — в армию было взято 25,5 тысячи человек{214}.
Что думали «многие тысячи» народа о добытых дорогой ценой в далеких краях успехах, неизвестно, но сам царь на достигнутом останавливаться не собирался. В октябре он в письме Вахтангу VI обещал взять в следующем году Шемаху{215}. Вахтанг в ноябре возвратился в Тбилиси и согласился начать переговоры с шахом, но в их успех не верил, полагая, что только присылка русских войск в Закавказье может вынудить того к уступкам. В письмах он просил императора занять Шемаху или хотя бы Баку, тем более что шах приказал ему выступить с грузинским войском на помощь{216}.
Петр намеревался занять в этом году Баку и посадить там правителем сына шамхала Адиль-Гирея, но пока в Астрахани его дожидались, Волга покрылась льдом, и начинать операцию зимой русское командование опасалось{217}. Поэтому Толстой вынужден был сообщить Вахтангу, что отправка войск в Баку состоится только весной.
Но в это время другая экспедиция сумела утвердиться на южном берегу Каспия. Осенью 1722 года гилянские власти сами обратились за помощью к астраханскому губернатору. Визирь писал, «что тамошние жители от бунтовщиков весьма утеснены и ничего так не желают, как чтоб пришло российское войско и приняло их в защищение»{218}. Упустить шанс занять одну из богатейших провинций Ирана Петр не мог.
«Счастливой приход»: гилянская экспедиция
4 ноября 1722 года царь перед отъездом из Астрахани лично проводил в море эскадру капитан-лейтенанта Ф.И. Соймонова. На четырнадцати кораблях находился полностью вооруженный и экипированный (вплоть до дров, сбитня и чеснока) десантный отряд полковника Петра Михайловича Шилова. Данная ему инструкция предписывала войти в Энзелийский залив и взять под контроль столицу провинции Гилян, Решт, «выбрав удобное место близ города… и ежели неприятель придет, оборонять сие место до последней возможности». Властям и обывателям полковник должен был объяснить, что прибыл «для их охранения», и обходиться с ними «зело приятельски и несурово, кроме кто будет противен, но ласкою, обнадеживая их всячески, а кто будет противен, и с тем поступать неприятельски». Наконец, когда жители привыкнут — «тогда помалу чинить знакомство со оными и разведывать не только что в городе, но и во всей Гиляни какие товары…»{219}.