Адам и Эвелин

— Но у господина Френцеля не крали паспорт, зачем же он тогда пошел в посольство вместе с вами?

— Он сделал вид, будто и у него украли, он нас сопровождал.

— Кто это «мы»?

— Одна подруга, которая хотела переплыть Дунай и при этом потеряла свои документы.

— Это он вам рассказал?

— Да. Но она мне это тоже рассказывала.

— И как зовут эту подругу?

— Я не хочу этого говорить.

— Уравнение с достаточно большим количеством неизвестных, вам не кажется?

— Он подобрал ее на автобане, без паспорта, без денег, и тайно провез через границу.

— И как же он ее провез?

— В багажнике. Он и мои украшения, и нашу черепаху через границу провез.

Мужчина ненадолго прищурил глаза, у него дергался правый уголок рта.

— То есть он перевез кого-то в багажнике через границу с Венгрией?

— Да.

— Это он вам рассказал?

— Я и от нее это знаю.

— А господин из Гамбурга и господин Френцель были знакомы друг с другом ранее?

— Только мельком. Адам ревновал. Это была мужская история, ну, или женская, вот и все.

— Между вашим знакомым из Гамбурга и господином Френцелем?

— Да.

— И где вы познакомились с вашим знакомым?

— Я поехала в Венгрию с ним и его подругой.

— А господин Френцель за вами?

— Да, но не по политическим мотивам. Адам любит меня, неужели это так сложно понять?

— Я вас понимаю, но прошу вас, это наша обязанность, нам надо уточнить некоторые детали.

— Адам, то есть господин Френцель, ни во что не ставил ГДР и уехал вместе со мной. Это факт. Что ему здесь выведывать? Выкройки?

— Просто существуют некоторые признаки, которые, если мы их…

— Вы же видите, что мы здесь, оба!

— Хорошо, на сегодня достаточно. Благодарю вас.

— Тогда я могу идти?

— Да, конечно.

— Ну, тогда…

— И если найдете у себя бланки, пожалуйста, будьте так добры, занесите их нам, а то они у нас тут уже заканчиваются.

Эвелин кивнула. Она встала, задвинула за собой стул и посмотрела на мужчину, который тоже встал и, казалось, искал что-то в ящиках за своей спиной. Она подождала, пока он еще раз обернется, но в конце концов, не простившись, вышла из комнаты.

46

ШПИОНЫ, ДУБЛЬ ДВА

— У них даже природа красивее, — сказала Эвелин.

Ноготь ее указательного пальца несколько раз коснулся окна купе. Она сняла туфли, положила ноги на кресло напротив и открыла коробку с черепахой.

— А это еще что за фолианты? От них так странно пахнет.

Она показала на книги, лежащие рядом с ним.

— Это наши атласы птиц и растений, они всегда лежали в машине, мы их всегда брали с собой.

— Эльфрида наверняка соскучилась по своему замечательному ящику.

— А кто бы его нес? Тем более не можем же мы заявиться к ним с огромным ящиком.

— Посмотри, это опять Альпы, а за ними — Италия…

— За ними — Австрия.

— Альпы — это Австрия, но за Альпами — Италия. Эльфрида, мы туда скоро поедем.

— Но без Эльфи.

Он сложил газету вдвое.

— Тебе, Эльфрида, может, придется остаться дома. — Эвелин закрыла коробку. — Ты ведешь себя так, будто уже сто раз все это видел.

— Опять я что-то не так делаю? — спросил он, не поднимая глаз.

— Неужели ты совсем не волнуешься?

— Конечно, волнуюсь, особенно когда опять не так себя веду или не то говорю.

— Не надо на мне срываться. Меня он точно так же взял в оборот.

— У нас бы ему тоже наверняка нашли применение.

— Но вел он себя вежливо. У нас бы они стали запугивать, так, чтоб ты и не знал, выйдешь ли оттуда вообще.

— Так, как этот, меня еще никто никогда не допрашивал.

— Тебя, может, и нет.

— Тебя тоже нет.

— Какой ты у нас впечатлительный.

— А ты сразу обижаешься, когда я спрашиваю, звонила ли ты этому Михелю.

— Потому что ты мне не веришь. А даже если б я ему и звонила, что тогда? Неужели я все равно не могу рассчитывать на то, что ты будешь мне верить?

— Ты же мне тоже не веришь.

— Я просто не могу поверить, что Михаэль был в Тростберге! Тогда бы он нас нашел, мы же были там зарегистрированы.

— А зачем ему нас искать? Он был в форме, у него там были дела.

— А я думаю, что ты ошибаешься. Что Михаэлю делать в этом бараке, да еще и в форме?

— Я его видел, я точно его видел. Он, конечно, сразу же закрыл дверь, потому что испугался…

— Испугался — это что-то новенькое. Ты говорил, что он сразу закрыл дверь, а не что он испугался.

— Он испугался. Он меня увидел и отпрянул назад, по-настоящему отпрянул.

— Зачем ему было врать?

— Откуда я знаю. Работа на вечность — звучит гораздо лучше, чем офицер разведслужбы, или кто он там.

— Мы можем ему позвонить.

— И что это докажет?

— Что он живет в Гамбурге.

— Не будь такой наивной.

— Ты считаешь, он дал мне неправильный номер?

— Откуда ты знаешь, где раздастся звонок?

— И к чему весь этот театр?

— Ты что, думаешь, у них нет своих шпионов? Не надо так ухмыляться.

— У вас точно не все дома.

— Почему у вас?

— У тебя, у тебя не все дома.

— Почему ты тогда говоришь «вы»?

— Я имею в виду людей, которые постоянно подозревают других.

— Почему постоянно, каких людей?

— Вообще, я имею в виду — вообще.

— Я подозреваю не вообще.

— Может, не будем, а? Пожалуйста!

Эвелин откинулась на спинку и снова посмотрела в окно.

— Михаэль меня подозревал? Скажи, он думал, что я из Штази? Просто скажи, да или нет, и все.

— Нет, — сказала она, не поворачивая головы. — Мы вообще про тебя не говорили.

— То есть меня для вас не существовало?

— Я не хотела о тебе говорить. Он о тебе расспрашивал, но я подумала, что его это не касается. Ты этого не понимаешь? Ты говорил обо мне со своими Дездемонами, и Лили, и как их там всех зовут? Надеюсь, нет. Я бы на тебя за это обиделась.

— Я не говорил, но я и не хотел с тобой расставаться.

— Тебе хотелось кое-чего другого, но душой ты был со мной, большое спасибо.

— Ты будешь смеяться, но душой я правда всегда был с тобой.

Адам положил ногу на ногу и, казалось, вновь углубился в чтение газеты.

— Я бы с удовольствием тебе поверила, — сказала Эвелин.

— Ну так давай.

— Так я и пытаюсь. Я уже две недели пытаюсь.

— И что тебе мешает?

— Ничего. Я просто пытаюсь.

— А если у тебя не получится?

Они посмотрели друг на друга.

— Ты какой-то нерадостный. Ты всегда был в каком-то таком хорошем настроении, даже в Венгрии. Может, это не для тебя, быть вот так, только со мной.

— Какой-то, в каком-то, все время «какой-то».

— Ты от природы многоженец?

— Давай сначала поженимся, а потом посмотрим, нужна ли мне будет еще одна или две.

— Не надо сразу так передергивать. Мужчины таковы — некоторые, по крайней мере. Мне было бы легче, если б мы об этом поговорили, а не отшучивались.

— Я не скучаю по Лили и никогда по ней не скучал. И точка. Что мне еще сказать?

— А по Пепи?

— Пепи — хорошая девочка и наверняка станет прекрасной университетской преподавательницей, и я бы с удовольствием встретился с ней когда-нибудь еще, но это не то, что ты думаешь.

— А что же?

— Что?

— С тобой что-то не так.

— Ничего себе. Мы срываемся с места, все бросаем, я не знаю, чем зарабатывать на хлеб, а ты спрашиваешь, в чем дело.

— Ты хочешь вернуться?

— Я просто себе представляю, как все происходит, как Мона заходит в наш дом, и твоя мама, и остальные, и берут себе все, что им нужно, — об этом невозможно не думать, я не могу просто переключиться.

— Нам это все теперь просто не пригодится.

— В Лейпциге в понедельник на демонстрацию вышло десять тысяч. Ты только представь: десять тысяч!

— Адам, у нас получилось, мы на Западе, у нас на руках все бумаги, мы получим паспорта, у нас три тысячи западных марок, я могу учиться на любом факультете, на каком захочу, у нас есть бесплатное жилье, а ты сидишь с такой кислой миной.