Адам и Эвелин

— Габриэльша, Габриэльша. Любит она языком молоть, делать ей нечего.

— Какое красивое. Оно красное?

— Голубое, шелковое.

— Почему ты не делаешь цветных фотографий?

— Шелк ей привезли, шелк, а вот это… — Адам приподнял фотографию, на которой была изображена молодая женщина в короткой юбке и широкой блузке. — Это жутко дорогой материал, даже на Западе, но на коже он вообще не ощущается, такой легкий.

Адам скомкал и выбросил в мусорную корзину мокрую фотографию.

— Что ты делаешь?

— Эта не вышла.

— Почему?

— Слишком темная.

Эвелин потянулась к корзине.

— Фон весь в черных пятнах, — сказал Адам.

— Это Лили?

— Угадала!

Эвелин бросила фотографию обратно и вышла в предбанник, к полке с консервированными фруктами.

— Тут еще полно. Ты будешь груши или яблоки?

— А айва там еще есть? Дверь закрой!

Адам выключил свет и подождал, пока дверь не захлопнется.

— Восемьдесят пятого года, если это пятерка, — прокричала Эвелин.

— Да не важно.

Он выбрал новый негатив, навел резкость, вынул из пачки пол-листа, положил бумагу в рамку увеличителя и нажал на кнопку таймера. Начал напевать в тон его тарахтению.

— Будешь?

— Я потом.

— Пойдешь сегодня в музей?

— Опять начались экскурсии?

— Да, и я опять все пропускаю.

— Я тоже не могу, у меня еще одна примерка, — сказал Адам.

Какое-то время было тихо. Он положил лист бумаги в проявитель, прижал его ко дну. В предбаннике щелкнул выключатель.

— Эви?

Вновь послышалось дребезжание пустых бутылок.

— Эви! — крикнул он и уже хотел было пойти вслед за ней, но в ту же секунду склонился ниже над ванночкой, будто желая удостовериться, что улыбающаяся женщина с широко расставленными руками, которая только что возникла на бумаге, действительно на него смотрит.

2

ЛИЛИ

Несколько часов спустя, в тот же субботний день девятнадцатого августа 1989 года, Адам, с полдюжиной булавок во рту, с сантиметром на шее, стоял на коленях у ног женщины лет сорока пяти. Она сняла блузку и обмахивалась журналом «Магацин». На перестроенном чердаке стояла жара, несмотря на то что были открыты все слуховые окна и чердачный люк. Швейная машинка была уже зачехлена, стол, на котором он кроил, прибран; ножницы лежали по размеру, а рядом с ними — катушки с нитками и ленты, треугольники, линейки, выкройки, портновский мел, портсигар с лезвиями для бритья и коробочка с пуговицами, к которой прислонилась фотография. Даже поднос с двумя полупустыми стаканами чая и сахарницей стоял параллельно краю стола. Под столом стопками лежали отрезы тканей. Из колонок проигрывателя доносилась музыка, сдобренная шипением из-за царапин на пластинке.

— Это Вивальди? — спросила Лили.

— Гайдн, — процедил Адам сквозь губы, — не втягивай!

— Что?

— Не втягивай! — Адам заново подколол корсаж юбки.

— Не понимаю, почему ты не берешь Даниэлу. Она красива, она молода, и она заплатит, сколько ты скажешь. Ей просто хочется какую-нибудь модную тряпку. К тому же у ее отца автосервис — для «шкоды», правда, — но если вдруг что, они помогут. И это не срочно. Даниэла готова встать в очередь.

Она бросила журнал на стол.

— Вы, кстати, когда едете? Ты новую «Ладу» получил уже?

Адам покачал головой. Лили глянула в зеркало на свое левое предплечье, чуть приподнятое, а затем поправила прическу. Адам провел пальцем по корсажу юбки.

— Не ворчи, — сказала она. — Я не втягиваю живот, я же не начинающая!

Их взгляды встретились в зеркале.

— Я думаю, нужно короче, — сказала Лили.

Адам подогнул подол, посмотрел в зеркало и покачал головой.

— Нет? Но так вообще ног не видно, — сказала Лили.

Подкалывая длину, он улыбнулся, что придало его лицу неожиданно грустное выражение.

— Что?! — воскликнула она. — Слушай, петли на поясе могли бы быть и пошире.

Адам положил руки Лили на бедра, повернул ее к себе и вынул булавки изо рта.

— Тут будет шлиц, понимаешь, шлиц! Они должны засматриваться, шеи себе сворачивать. И постарайся достать узкий поясок, что-нибудь элегантное. Будут тебе твои двадцать сантиметров, примерно двадцать, начиная отсюда.

Он заколол еще одну булавку и наконец встал.

— Так, теперь в туфлях, пройдись-ка пару кругов.

Лили скользнула в свои коричневые туфли-лодочки, подошла к окну, где, встав на мыски, быстро повернулась и пошла к другой стене, у которой вновь сменила направление.

Адам взял сигару из медной пепельницы и затягивался, пока не зарделся кончик. Лили остановилась перед ним, положив руки на бедра.

— Не могу поверить, что это там — я. У тебя даже я становлюсь фотогеничной.

— Дальше, дальше, — сказал он.

Когда Лили в очередной раз проходила мимо него, она обмахнулась рукой, на что Адам вынул сигару изо рта и дыхнул дымом ей в затылок.

— Достаточно, подойди сюда! — воскликнул он. — Ты все-таки втягивала живот.

Адам хотел постучать пальцем по маленькой выпуклости над поясом, Лили отклонилась назад. Сделав вид, будто ничего не слышит, она ладонью поправила волосы. У нее тоже выступил пот.

Адам придвинул второе зеркало.

— Вот здесь, на встречной складке, тут надо немного убрать. А так очень хорошо сидит.

Под руками Адама у нее напряглись ягодицы.

— Вообще-то я рада, что ты не хочешь брать Даниэлу. А то тебе еще понравятся такие молоденькие свистушки. Подкладка отличная, на теле очень приятно. Это у тебя откуда? Если б я не боялась задохнуться, я бы замурлыкала. Ты не мог бы хоть раз не дымить! Рак легких себе заработаешь.

— Вот здесь на ткани брак, я его уберу, его будет почти не заметно, — сказал он и заколол несколько булавок рядом со встречной складкой.

— Дома мои всегда чуют, что я у тебя была. Это при том, что я каждый раз мою голову.

Адам осторожно потянул юбку вниз.

— Хорошо села, — сказал он. — Повернись.

И когда она вопросительно посмотрела на него, он повторил:

— Повернись! И сними вот это!

Лили расстегнула бюстгальтер, сбросила бретельки и принялась раскачивать лифчик из стороны в сторону, зажав его между большим и указательным пальцами.

— Доволен? — спросила она, когда бюстгальтер упал на пол.

Адам снял жакет от костюма с большого манекена. Лили вытянула руки назад, скользнула в рукава, натянула жакет на плечи и повернулась. Она не отрываясь смотрела ему в глаза, пока он застегивал жакет булавками.

— Я для него в антикварном магазине пару пуговиц нашел, большая редкость, настоящий перламутр, довоенный товар, как сказал бы мой старик. — Адам сделал шаг назад. — Ну как? Протяни-ка вперед руки, обе — а теперь в стороны… Я его приталил. Не тесно?

— Это еще почему? — сказала Лили и посмотрелась во второе зеркало.

— Или ты подберешь нормальный лифчик, или ты вообще ничего не будешь надевать под низ, лучше всего — ничего не надевать. Среднюю пуговицу еще немножко повыше, а здесь нужно кое-что убрать, вот тут и тут, видишь, уже за счет этого создается правильная форма.

Он отошел в сторону и стал смотреть, как Лили крутится между зеркалами, кладет ладони на талию и водит руками по ткани.

— Ох, Адам, — сказала Лили, когда начался последний дуэт. — Я бы тебе каждый раз по букету роз дарила!

Адам выпускал небольшие облачка дыма в сторону чердачного люка. Какое-то время была слышна только музыка, словно оба были поглощены пением.

— Тебе полагается целый розовый сад!

Адам положил сигару на подоконник, так что ее кончик чуть торчал над полом.

— Можешь быть уверена, — сказал он, — тут всем есть на что посмотреть: и спереди, и сзади, и в профиль.

Он взял полупустой стакан, еще раз помешал чай, облизал ложку, допил и вплотную подошел к Лили сзади. Какое-то мгновение он рассматривал в зеркалах ее бесчисленные копии. Потом он вдвинул черенок ложки между ее грудей, где тот и застрял.