Назначение в никуда

– А как насчет девушки? – спросил я.

– Извините, она была тенью в полуночном мире. А вы, боюсь, были околдованы ее чарами. Я делал то, что должен. Я бы взял ее с собой, но это было невозможно. Ткань, которую я тку, слишком хрупка на этой стадии, чтобы поддержать перенос ключевой фигуры из периферийной А-линии.

– Не знаю, что вы делаете, Рузвельт, – сказал я, – но, что бы это ни было, цена слишком велика.

– Однажды вы поймете, Кэрлон. Из всего человеческого племени вы лучше всех поймете меня, потому что из всех миллионов пешек на доске вы один мне ровня; ваша судьба, как и моя, переплетается с той, что существует в этом новом мире, обретающем форму.

– Вычеркните меня, генерал, – сказал я. – Я не хочу принимать участие в ваших операциях. Если вы скажете, где мои штаны, я сейчас же уйду.

Рузвельт тряхнул головой и чуть-чуть улыбнулся.

– Кэрлон, не говорите чепухи! Имеете вы представление, где находитесь?

Я встал, шатаясь, и, подойдя к окну, посмотрел вниз на газоны и клумбы, казавшиеся почти знакомыми.

– Это мировая линия, весьма удаленная от беспорядка Распада, – говорил Рузвельт, пока я надевал свободную куртку и узкие штаны, предложенные мне. – Его общая с нашей историческая дата – 1199 год. Мы в городе Лондрес, столице провинции Новая Нормандия, автономного герцогства французского, короля Луи-Августа. Здесь затеваются великие дела, Кэрлон. Мятежники угрожают власти императора, лоялисты обвиняются в государственной измене, и Луи ждет за проливом, готовый высадить войска в Харвиче, Дувре и Ньюкасле, если понадобится. Малейшее движение грозит разразиться войной. Это то, что мы должны предотвратить.

– А что вам в этом, генерал?

– Я известен здесь; я завоевал доверие и Виктора Гаронна, и главных участников мятежной фракции. Моя надежда – предупредить кровопролитие, стабилизировать ситуацию. Верно установленная А-линия неизбежно должна содержать обильную энергию, которую я аккумулирую здесь. Вспомните, что я говорил вам о ключевых объектах, ключевых линиях. Новая Нормандия становится сейчас ключевой линией своего вероятностного континуума с помощью артефакта, который мы принесли сюда. И с подъемом новой главной линии взойдет и наша звезда!

– И где же вступаю я?

– Десять дней назад герцог Ричард пал мертвым на публичной церемонии на виду у всего населения. Убитый, как говорят. Мятежники обвинили лоялистов в устранении реального лидера британцев; лоялисты в ответ обвиняли мятежников в убийстве человека, которого они рассматривали не более, чем вассала французского короля. Напряжение достигло критического уровня; оно-должно быть снято.

– Я так и не услышал ничего, что просветило бы меня.

– Это совершенно очевидно, – сказал Рузвельт. – Как Плантагенет по рождению и воспитанию, вы выступаете в роли герцога Лондреса.

– Вы сошли с ума, генерал, – сказал я ему.

– Нет ничего проще, – сказал он, махнув рукой. – Никто не может отрицать, что вы смотритесь как участник; вы достаточно похожи на покойного герцога, чтобы быть его братом. Как бы то ни было, мы представим вас в роли более отдаленного родственника, тайно выросшего к северу от шотландской границы. Ваше появление удовлетворит наиболее фанатичных мятежников, и вы, конечно, сделаете соответствующие открытия, вызывающие поступки, чтобы удовлетворить эту клику. Более конкретно" вас нанимают на диалог с вице-королем Гаронном, имея целью облегчить кризис и восстановить гражданский порядок.

– И что заставит меня сделать все это?

– Это драма самой жизни – и вы часть ее с момента рождения и до того. Вы, подобно мне, наследник мощной династии. Все, чем вы могли бы быть – то, что вашими аналогами, близкими к вам, могло быть сделано – все обширные взаимозависимости времени и истории каждого деяния этих великих кланов, провалившиеся в расцвете их силы – все эти прерванные вероятности энергии должны найти свое выражение в вас – и в мире, который вы помогаете создать?

– А как насчет моего собственного мира?

– Новая головная линия будет над континуумом, – просто ответил Рузвельт. – При повторном упрочении, которое сопровождает его стабильность, меньшими линиями необходимо пожертвовать. Империум и Распад – изолированные линии и пойдут вниз. Но это не вопрос для вас – и для меня, мистер Кэрлон. Наши судьбы лежат где-то в другом месте.

– Вы все рассчитали, – сказал я, – но тут есть лишь одно слабое место.

– Какое?

– Я не играю.

Рузвельт посмотрел, насупившись.

– Пойми меня, Кэрлон, я хотел иметь вас добровольным союзником; но, хотите вы того или нет, вы поможете мне.

– Вы блефуете, Рузвельт. Вам нужна ходячая, разговаривающая кукла, а не человек с проволокой на запястье. Он сделал жест нетерпения.

– Говорю вам, что сожалею об этом, и о необходимости накачать вас снотворным, чтобы перенести вас сюда. Но я проделал бы это снова, десять тысяч раз, если это будет единственный путь! Старая Империя должна подняться вновь! Мы не обсуждаем «если», Кэрлон, мы обсуждаем «как». Примите этот вызов, и будет невообразимо блестящее положение для вас нынешнего. Отвергните меня – и вы пойдете как труп ходячий сквозь то, что могло бы стать вашим триумфом. Чего вы хотите, Кэрлон? Почета или гнилых лохмотьев? Величия или нищеты?

– Вы тщательно разработали свою версию, генерал, но от этого она не стала мне понятней.

– Мятежники сильны, – неохотно произнес Рузвельт. – На их стороне сила, если верны слухи. Они могут овладеть противником в любой момент, когда только захотят. Единственный недостаток, – отсутствие лидера. Они будут гоняться за вами, Кэрлон, – но вместо того, чтобы привести их к победе, вы охладите их революционную лихорадку. Потому что, если они поднимутся и выбросят вон французов, результатом будет ответвление от главной линии. Семьсот лет стабильной истории будут сотрясены, создавая целый новый спектр вероятности. Мне нет нужды детализировать эффект, который это будет иметь для моих планов в Новой Нормандии! Я улыбнулся улыбкой, которой не чувствовал.

– Вы в затруднительном положении, Рузвельт, не так ли? Вы нуждаетесь во мне – и не только для того, чтобы нести копье в третьем акте какого-то фарса, чтобы надуть местных. Зачем? Что за причина, настоящая причина, заставила вас одурманить меня в этой вашей параноидальной фантастической системе?

– Я говорил вам! Мы связаны, вы и я, на всем протяжении прошлых коридоров времени, в каждом мире в пределах тысячи лет общей истории. Когда возвращается ваша судьба, то же делается и с моей. Я могу на вас надавить, Кэрлон, но на той стадии, когда должен буду сломить вас, подчинив своей воле, наш взаимосвязанный рост уменьшается. Присоединитесь ко мне по доброй воле, даруйте мне свою мана – и все, чего мы пожелаем, окажется на расстоянии протянутой руки!

– А если я откажусь?

– Я хочу вашей добровольной помощи, – сказал он стальным голосом. – Но ваш сломанный мозг и тело, звенящее от напряжения, тоже могут послужить мне, на худой конец.

– Все, что вы сказали, подтверждает одну очень ясную идею, которую я вынес из всего этого, Рузвельт: чем бы ни была эта борьба, вы находитесь на одной стороне, а я на другой.

– Я могу сломать вас, Кэрлон. Более сильный человек всегда может сломать более слабого. Простая демонстрация будет достаточной, чтобы подтвердить мою точку зрения. – Он принял позу «ноги врозь» и поднял руки на уровень плеч, улыбаясь.

– Кто первый опустит руки, признает, что другой – высший – по крайней мере, в данном незначительном случае.

Я вытянул руки. Такое усилие заставило трепетать мой пульс, но слезы у меня не брызнули. Если Рузвельт хочет играть в эти игры, я охотно поддержу его в этом. Машина по производству гамбургеров может и подождать.

– В каждом мире, в любое время определенных людей формирует реальность, – внезапно сказал Рузвельт. – Здесь, сейчас это старое правило еще в силе – но станет потенциально более мощным при существовании титанических новых сил. Эти силы к услугам любого, кто сможет властвовать над ними. Судьба – вещь хрупкая, Кэрлон. Бессмысленная, контролируемая бичом сильной личности. Позвольте Александру отправиться завоевывать мир; мир станет таким, каким сделает его он. Без Александра не было бы ни Цезаря, ни Атиллы, ни Мухаммеда, ни Гитлера в вашем мире, ни Гильельто Массони в линии Ноль-Ноль. Люди творят судьбу, нет другого, окружного пути. Вы видели это, продемонстрировали, что получается, когда мы боремся вместе спина к спине. Мы вдвоем формируем острова стабильности вокруг себя даже в мире бесформенности. Но только один из нас может формировать космос по своей воле. И это будет моя воля. Я буду доминировать – не потому, что ненавижу вас – у меня нет причин для враждебности, а потому, что должен – как Александр должен был разбить Дария.