Страница 7 из 22
Но даже и пересмешник при всем богатстве своего музыкального репертуара навряд ли перещеголял обитающую в Гватемале птичку ростом с нашего воробья — тесонтле, птицу четырехсот голосов!
Кукувица, кукачка, кукушка
Вспомним знакомого нам по предыдущей главе жителя лесных дебрей острова Суматры — «дикаря» кубу, так хорошо различающего голоса зверей и птиц во всем их многообразии. Если бы, однако, предложить ему изобразить все эти знакомые с детства голоса — такая задача даже для кубу наверняка оказалась бы весьма затруднительной, а то и вовсе непосильной. То, что это действительно не просто, может проверить на себе любой, кто ни пожелает.
Но, положим, сделать это удалось. Имитация, разумеется, будет весьма далека от подлинного звучания. И вот что еще интересно: несколько человек воспроизведут один и тот же звук — крик той или иной птицы либо зверя, каждый по-своему, с неизбежными индивидуальными отклонениями. А что уж говорить о людях разных национальностей, испытывающих влияние фонетических законов родных языков!
Итак, слышимые нами звуки поддаются лишь очень приблизительному воспроизведению в человеческой речи. Этим объясняется масса разночтений в языках различных народностей, что весьма убедительно показал на конкретном примере Лев Успенский в занимательной книге «Слово о словах». Так, пишет он, мы — русские воспринимаем крик домашней утки как «кря-кря». С точки зрения (то бишь слуха) француза, та же птица произносит нечто иное, а именно «куэн-куэн». Датчанин же абсолютно убежден, что слышит в голосе утки «раб-раб». В переводе румына утиное кряканье будет выглядеть, как «мак-мак». Ну и так далее. А теперь скажите сами — много ли сходства между перечисленными транскрипциями утиного крика?..
Весь этот ученый разговор затеян нами не случайно. Он имеет непосредственное отношение к нашей теме. Ведь среди великого множества разнохарактерных имен животных немало звукоподражательных по происхождению, и здесь тоже встречаются свои разночтения, притом нередко даже в рамках одного языка.
Так, крики перепела «переводят» у нас по меньшей мере двояко: либо как «подь полоть», либо как «спать пора». Поясним попутно, что само русское имя птицы рассматривается учеными-лингвистами как древнее звукоподражание: изначально было «пелепел».
Кличка другой птицы наших широт — коростеля — тоже звукоподражательная по происхождению. Имеется у него еще и другое народное прозвище, малосозвучное с первым, — дергач. «Ея голос или крик, — писал С. Т. Аксаков в «Записках ружейного охотника», — очень похож на слог дерг, повторяемый ею до 15 раз сряду». А вот коренные жители Алтая полагают, что коростель кричит совсем иначе, а именно — «тап-тажлан»…
Показательно, что клички, так или иначе связанные с характерными звуками, обрели по воле человека животные, ведущие скрытный, зачастую ночной образ жизни. Увидеть их стоит немалого труда, а выдают они свое присутствие по большей части как раз криком или пением, кто во что горазд.
Это замечание полностью относится к коростелю. Летает он плохо и большую часть жизни проводит на земле, в густом травостое. Там коростель находит себе корм, там же и укрывается от опасности, удивительно ловко и с большой быстротой лавируя среди зарослей. Поэтому осторожную птицу увидеть непросто, и только по характерному крику распознают ее местонахождение. Крик коростеля — в сумерках или ночью — разносится на солидное расстояние, до километра!
Кулик большой веретенник заслужил вторую часть своего русского имени тем, что самец издает крик, похожий на «веретень». А в Западной Сибири издавна слышали в том же крике слова «авдоть-авдоть» и по этой причине прозвали птицу авдоткой.
От звукоподражательного «уд» ведет родословную общеславянское название птицы удода. Довольно громкий крик его ближе всего к «уп-уп-уп», но его передают и иначе: «худо тут, худо тут». Удоды обычно селятся на пустошах, неудобицах, и такая трактовка вполне объяснима, правда, лишь с точки зрения человека, птица здесь ни при чем.
Звонкая и продолжительная песня у певчего дрозда (кстати, слово «дрозд» тоже звукоподражательное: от «тро» в первоначальном «трозд»). Она к тому же и замысловатая, ибо состоит из разнообразных колен. И конечно же, как очень вольное, но зато отчасти художественное и не без доли юмора воспринимается народное истолкование песни певчего дрозда: «Филипп! Филипп!.. Иди чай пить, чай пить… с сахаром… с сахаром… Скккоррей, а то остынет!..»
Предполагают, что имя утиного кавалера — селезня звукоподражательное по происхождению, хотя доказательств этимологические словари не приводят. Так или иначе, нельзя не отметить остроумной интерпретации «разговора» утки с селезнем, приводимой в повести Н. С. Лескова «Соборяне»: «Купи коты[6], купи коты!» — это говорит утка. «Заказал, заказал!» — отвечает селезень.
Обширный список русских звукоподражательных птичьих имен можно продолжать и продолжать: ворон, ворона, воробей (от «вър», сравните со словом «ворковать»), гага и гагара (от «га-га»), грач (от «гра», сравните диалектное «граять», каркать), жаворонок, (от «жа»; первоначально «жаворон», сложенное из «жа» и слова «ворон»), зуек (уменьшительно-ласкательное от «зуй», в основе которого звукоподражание «зу»; сравните с «зуд», «жужжать», «жук»), кулик (прежнее «куль»), тетерев (от видоизмененного «тер-тер»), чиж (от «чи») и многие другие.
Между прочим, у чижа есть тезка — чечетка. Так же в русских диалектах называют болтливую женщину.
Звукоподражательное «сквор» положено в основу имени скворца: здесь тот же корень, что и в слове «шкварки», которые, как хорошо известно каждой хозяйке, «шкворчат» на сковородке.
По поводу синицы, казалось бы, и рассуждать-то нечего: наверняка ее кличка происходит от прилагательного «синий». Знакомство с внешностью птички лишь укрепляет это мнение: в ее оперении, как бы ни было оно порою пестро, всегда находится место для синего цвета, а одна из синиц даже зовется лазоревкой!
И все-таки синица — не синяя. Первоначальным ее именем, изменившимся позднее, было зиница, происходившее от звукоподражательного «зинь».
С трелью полевого жаворонка соперничает песня жаворонка лесного — не столь громкая, но зато более мелодичная. Ее воспроизводят как «юли-юли-юли…», отсюда и народное прозвище пернатой солистки — юла.
«Чек-чек», — кричит в случае тревоги луговой чекан. «Чьи вы, чьи вы?» — заунывно и надоедливо, словно жалуясь, повторяет чибис, проносясь кругами почти над самой головою прохожего. «Квак-квак», — подражает лягушкам цапля кваква (здесь уместно будет припомнить и название целого семейства лягушек — квакши). «Киль-ди, киль-ди», — произносит североамериканский зуек кильдир. «Ке-ке-лек, ке-ке-лек», — кудахчет кеклик, или иначе — каменная куропатка. Долгое «ки» и краткое «ви» — ночной пароль новозеландской бескрылой птицы киви.
Точно неизвестно, почему бойкого куличка, без конца снующего туда-сюда по мокрому мху или траве, назвали странным именем — фифи. Может быть, оттого, что он имеет привычку постоянно трясти задней частью тела? Ведь и иных модниц за манерность поведения мы называем фифами! Но возможно и другое объяснение: в его громких и довольно мелодичных выкриках можно услышать свистящее «фи-фи».
В начале этой главы говорилось о несовершенстве, приблизительности звукоподражания. Тем более удивительным представляется необычайное совпадение звукоподражательных имен, которыми наделили жители Европы хорошо известную каждому из нас и «в лицо», и по особенным повадкам лесную птицу — кукушку.
У немцев она зовется кукук, у французов — куку, у итальянцев — куколо, у испанцев — куко, у румын — кук, у чехов, болгар, поляков соответственно — кукачка, кукувица, кукулка (или куковка), куказица… И в основе всех этих совпадающих прозвищ — практически одинаково услышанное «ку-ку»!
6
Коты — женская обувь.