Страница 10 из 11
Каким образом «налагали руку» на трудящихся, описывает в своей книге «Среди красных вождей» Г. А. Исецкий, в тот период — замнаркомвнешторга, близкий к Ленину, проживавший в период «военного коммунизма» в гостинице «Метрополь», где размещалась советская партийная элита. Из окон «Метрополя» он наблюдал, как «трамваи почти не ходили… Немудрено, что ввиду такого состояния трамвайного движения главным, если не единственным способом передвижения для «буржуев» было хождение пешком. Но в течение длинной и суровой зимы улицы и тротуары были забиты сугробами снега и ухабами. Передвигаться было трудно. Голодовки и лишения ослабили людей. И чтобы поспеть вовремя на службу к десяти часам, «буржуи» должны были выходить из дома часов в шесть-восемь утра в зависимости от расстояния, но необходимо помнить, что все дома, находящиеся в центре или близко к нему, были заняты «товарищами» и их семьями. С трудом вытаскивая ноги из глубокого снега, проваливаясь и падая, шли они, шатаясь от слабости и от голода в промокшей насквозь обуви или, вернее, остатках обуви…
Голод стоял адский, пайков почти не выдавалось… Вот предо мною встает образ хорошей интеллигентной русской девушки, бывшей курсистки… Она находилась у меня на службе в отделе бухгалтерии. Я ее не знал лично. Фамилии ее я не помню. Смутно вспоминаю, что ее звали Александра Алексеевна. Она в чем-то провинилась. Бухгалтер пришел ко мне с жалобой на нее. Я позвал ее к себе, чтобы… сделать ей внушение… Дверь отворилась, и вошла Александра Алексеевна. Бледная, изможденная, голодная и почти замороженная. Она подошла к моему письменному столу. Шла она, как-то неуклюже ступая в громадных дворницких валенках, едва передвигая ноги. Она остановилась у стола против меня. Я взглянул на нее. Голова, обвязанная какими-то лохмотьями шерстяного платка. Рваный, весь тоже в лохмотьях полушубок… Из-под платка виднелось изможденное, измученное голодом милое лицо с прекрасными голубыми глазами… Она дрожала и от холода и от страха, что ее вызвал сам комиссар. (По закону я имел право своей властью, в виде наказания, посадить каждого сотрудника на срок до двух недель в ВЧК…)». После рабочего дня люди ненадолго могли зайти домой, а затем отправлялись отбывать трудовую повинность. «Для работы вне дома советских, «свободных» граждан собирали в определенный пункт, откуда они под конвоем красноармейцев шли к местам работы и делали все, что их заставляли… В награду за труды каждый по окончании работы (не всегда) получал один фунт черного хлеба. И вот, проходя в то время по улицам Москвы, вы могли видеть такие картины: группа женщин и мужчин, молодых и очень уже пожилых, под надзором здоровенных красноармейцев с винтовками в руках, разгребают или свозят на ручных тележках мусор, песок и пр.». Коммунисты, освобожденные от этой дикой барщины, выступали перед измученными людьми с длительными речами, содержащими призывы к добросовестному труду и угрозы наказаниями за некачественную или недостаточно быструю работу. Лишь после этого людям выдавали кирки, лопаты и другие орудия труда, и они пешим строем, печатая шаг, под конвоем красноармейцев направлялись к месту отбытия повинности. За это не получали никакой оплаты, кроме одного фунта низкосортного хлеба.
Однажды приятельница Соломона-Исецкого, коммунистка, решила отработать один воскресный день наравне с рядовыми трудящимися. «Поздно ночью моя приятельница еле-еле добралась домой в самом жалком состоянии, с вывороченной от наклонений и подниманий тяжелой лопаты поясницей, с распухшими и окровавленными ногами и ладонями рук и, что было самое ужасное в то время, с совершенно истерзанными ботинками… Но зато она принесла фунт плохо испеченного, с соломой и песком хлеба…» Далее автор описывает грубость и издевательства конвоиров по отношению к этим формально свободным людям, отданным на их полный произвол, и завершает свое описание следующими словами: «кончая с этим вопросом, лишь напомню читателю, что при исполнении этой трудовой повинности творились «тихие» ужасы человеконенавистничества и издевательства. Мне рассказывали о тех поистине ужасных условиях, в которых работали люди, командированные ранней весной в примосковские леса для рубки и заготовки дров, где они проводили под открытым небом в снегах и грязи, плохо одетые и измученные всеми лишениями своей бесправной жизни, и скудно питаемые, целые недели… А советские газеты устами своих купленных сотрудников, описывая эти лесные работы, захлебываясь от продажного восторга, рисовали весенние идиллии в лесу, настоящие эльдорадо… «Настроение у работающих бодрое, все полны энергии, все охвачены сознанием, что творят великое дело — дело строительства социалистического строя!..» — надрываясь, кричали эти поистине «разбойники пера»…».[70]
Примечательно, что коммунистические комиссары в то же время на глазах у всех бесстыдно вели открыто разгульный образ жизни, устраивая пьяные оргии (подобно тому, как в древнем Карфагене закон запрещал рабам пить вино, в Советском государстве — при беспробудном пьянстве коммунистов — для трудящихся в то же время действовал «сухой закон» и Декретом ВЦИК от 13 мая 1918 г. за производство алкогольной продукции полагалось тюремное заключение сроком до 10 лет с конфискацией имущества, а употребление алкоголя каралось вплоть до смертной казни),[71] получая бесплатно деликатесы, занимая роскошные квартиры и т. д. Ленин и Троцкий на словах осуждали такой стиль поведения. Однажды во время какого-то крупного военно-партийного совещания в Кремле к Троцкому подошли военные курсанты и сказали ему: «Товарищ Троцкий! Вчера, когда мы шли с поста, мы увидели в окнах квартиры товарища X. почти всех участников совещания за столом, уставленным такими продуктами, что их теперь и не увидишь: семга, икра, колбаса, сыр, вино… Что ж это, товарищ Троцкий, получается: страна живет впроголодь, а комиссары гуляют?» В итоге Ленин по инициативе Троцкого на следующем заседании упрекнул загулявших коммунистов: «Что же вы занавески-то не опустили?».[72] Известен, правда, один случай, когда некий комиссар попал под трибунал за пьянство, правда, вина его была в том, что он выпивал с беспартийным. В итоге Вологодский ревтрибунал вынес приговор комиссару: «послать на фронт сроком на один год… принимая во внимание революционные заслуги и пролетарское происхождение… наказание для него считать условным, с оставлением на прежней должности». Его беспартийный собутыльник тем же приговором отправлен бессрочно в дисциплинарную роту, состоявшую из остатков расстрелянного по приказу Троцкого полка петроградских рабочих, «которые каким-то обманом были посажены в вагоны и привезены на фронт. Здесь они попробовали проявить свою волю, протестовать против обмана и за это поплатились».[73]
Троцкий, хотя имел как член Политбюро квартиру в Кремле, занял со своей семьей, охраной и прислугою роскошный княжеский дворцовый комплекс в Архангельском, названный «русским Версалем», где на 150 гектарах земли живописно раскинулись оранжереи, террасы, беседки, клумбы, аллеи, фонтаны, украшенные двумястами мраморными скульптурами итальянской работы. Этот дворец, воспетый А. С. Пушкиным в стихотворении «К вельможе» как земное волшебство, стал резиденцией всесильного и страшного председателя Реввоенсовета. Здесь, прохлаждаясь в тени аллей, он вдумчиво углублял свои доктрины всеобщей милитаризации труда, перенесения в мирную повседневную жизнь военной дисциплины в его понимании. Она включала в себя, например, заградительные отряды, которые должны были вести огонь по своим отступающим частям; применительно к трудармии они, соответственно, должны были выполнять карательные функции.
Трудовая повинность в том виде, в каком она существовала в эпоху «военного коммунизма», совершенно не удовлетворяла Ленина и Троцкого. Их решительно не устраивало, что трудармейцы сохраняют свои семьи, какое-то личное имущество, ночуют, как правило, у себя дома. В этом им виделись проявления мелкобуржуазной стихии. Согласно восьмому пункту преобразований, намеченных Манифестом Коммунистической партии, «обязательность труда для всех» понималась как «учреждение промышленных армий, в особенности для земледелия». Десятый пункт требовал изымать всех детей из семьи, отдавая их, словно сирот или малолетних преступников, в общественное воспитание, соединенное «с материальным производством и т. д.». Манифест предусматривал также, что семья «естественно отпадает» и должна исчезнуть «с исчезновением капитала». В этом направлении Лениным и Троцким предпринят ряд практических шагов. В частности, сформировано девять трудармий, в которых трудармейцы были оторваны от семьи, не имели постоянного жилья и перебрасывались в зависимости от распоряжений и директив центра с места на место. Таковы были трудармии: Первая, Вторая, Запасная, Петроградская, Железнодорожная особая. Украинская, Кавказская, Донецкая и Сибирская. По мысли Троцкого, это был эскиз тех грядущих промышленных армий, «в особенности для земледелия», в которые будет заключено человечество после победы Мировой революции.
70
Исецкий (Соломон) Г. А. Среди красных вождей… С. 200–206.
71
Бережков В. И. Питерские прокураторы. СПб.: БЛИЦ, 1998. С. 56.
72
Абрамович И. Л. Воспоминания и взгляды: в 2 кн. М.: КРУК-Престиж, 2004. Т. 1. С. 79.
73
Бессонов Ю. Д. Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков. Paris: Impr. de Navarre, 1928. C. 52–54. Речь, вероятно, идет о судьбе 2-го Петроградского рабочего полка, красноармейцы которого были расстреляны под Свияжском по приказу Троцкого с одобрения Ленина (подробнее: Латышев А. Г. Рассекреченный Ленин. М.: МарТ, 1996. С. 82).