Страница 13 из 15
Между различными влияниями на характер жителей, конечно, сильно влияние окружающей их природы. На севере менее заметные резкие переходы времен года, конечно, не остались без громадного влияния как на характер людей, так и на образ их жизни, столь очевидный в нашей истории и в свойствах исторических деятелей. Хвойные леса несомненно оказали также свою заметную долю влияния на ту сосредоточенность, спокойствие до невозмутимости и решительность при первом серьезном требовании, какими вообще отличаются наши северные люди. Они стали здесь столь же неприхотливыми и умеренными, как и самые деревья. Мы уже видели весьма разнообразные формы возродившейся и развившейся здесь промышленной деятельности, для которой впереди еще много успехов. В убеждениях и верованиях замечается до некоторой степени отсутствие идеализма и поэзии и господство сухого практического направления, далекого от всего не относящегося к обыденной жизни. Даже напев народных песен у лесных русских не имеет той прелести и не богат той гармонией, какими отличаются, например, волжские. Северные песни монотонны, печальны, строги. В этом у северного человека, у великоросса, положительная разница с южноруссами и малороссами. У коренных жителей лесов, у инородцев нашего севера, указанные черты обнаруживались в самых крайних проявлениях. В религии у них на первом плане обряд и жертвы. Жертва — домашние животные (больше корова), лепешки и проч. Место жертвоприношений: лес и в нем святые места (…): скалы, овраги, озера, болота, куда ходят молиться.
Влияние старообрядства, вообще действовавшего с большею смелостью и успехом на всех окраинах Великороссии, наиболее сильно выразилось именно здесь. Сюда устремилось самопроизвольное переселение противников церковного исправления и направлена была ссылка самим правительством самых главных руководителей всего дела: епископа коломенского Павла, протопопа Аввакума, попа Лазаря, дьякона Феодора и других. Вооруженное десятилетнее сопротивление Соловецкого монастыря, самосожжение заключенных в монастыре Палеостровском, сожжение живыми на костре пятерых в Пустозерске были слишком крупными явлениями, которые произвели сильное впечатление на массу, и до сих пор рассказы о них живо сохраняются в народной памяти. В Выгорецких скитах, быстрое возрастание которых также не могло не повлиять на народ в пользу старообрядства, один из братьев Денисовых (Семен), происходивших из захудалого рода новгородских князей Мышецких, посвятил свою жизнь написанию и распространению сочинений в пользу своего дела. Сочинения эти, вместе с поучительными посланиями Аввакума и его союзников, распространились в народе в огромном числе списков. Для этой цели приспособлена была в одном из Выговских скитов (Лексинском) целая мастерская из девиц, искусных переписчиц. Здесь же составлено подробное описание Выгорецкого общежительства (Иваном Филипповым) и также распространено было в большом количестве списков. Установившееся на твердых основаниях учение беспоповщины в то же время потребовало уставщиков и толковников, приготовлением которых и занялись с ревностью уединенные скиты. Самообразование наиболее грамотных в том же направлении, предполагавшем известного рода нравственные и материальные выгоды, также имело надлежащее место в подспорье Даниловскому, Топозерскому и другим скитам. Семена падали на восприимчивую почву. Стремление к грамотности и чтению священных книг было сильно развито не только в старообрядцах, но и в среде православных. Известно, что до архимандрита Димитрия (в тридцатых годах нынешнего столетия) вся клиросная и "псаломническая служба в Соловках отправлялась не монахами, а теми штатными служителями, которые обязательно исправляли монастырские работы и поступали в монастырь из поморских крестьян. Димитрий первый стал образовывать чтецов и певцов из монашествующей братии. Уходившие из монастыря служители уносили (…) возбужденную жажду к чтению цветников, миней. И дома продолжали они списывать и переписывать самые разнообразные выборки из священных и апокрифических книг. Долгие зимы, обязывавшие безвыходным житьем дома (…), немало способствовали этим занятиям, хотя возбужденный ум не останавливался ни перед какими препятствиями. Мы видели несколько и имели в своих руках два подаренных цветничка, писанные на бересте, переплетенной листами в настоящую книгу, полученные нами в самых удаленных от жильев и всяких дорог селениях, — знак, что береста потребовалась в замену бумаги, которой нельзя было достать в то время, когда хотелось списывать. Мы не помним ни одного селения не только в Поморье, но и на Печоре, где бы нам не указали на таких людей, которые владели рукописями и писанными книгами в самом разнообразном количестве: ими наполнены были сундуки и большие короба. Все это полууставное письмо по времени принадлежало к прошлому веку и в очень нередких случаях к XVII веку. Имена и деятельность многих из таковых грамотеев и любителей сделались даже весьма известными и почтенными. Холмогорский мещанин Василий Крестинин и сын архангельского купца Александр Иванович Фомин были избраны корреспондентами Академии наук за свои полезные занятия литературой, учеными исследованиями, за ревностные занятия археологией и за разыскания различных древних актов (между прочим двинского летописца, списка кормчей). Фомин составил описание Белого моря и разных местных промыслов. Крестинин написал "Начертание истории города Холмогор", о двинском народе, о древних обитателях севера и проч. Оба они в тот год, когда по проекту их гениального земляка М. В. Ломоносова основывался первый русский университет в Москве, учредили по собственному побуждению и почину общество для исторических исследований с тремя другими архангельскими гражданами. Целью общества было собрание древних актов, на что богатый Фомин не жалел издержек, а Крестинин трудов среди всеобщего равнодушия со стороны начальства и среди преследований и препятствий со стороны чиновников. Академики Лепехин и Озерецковский, путешествовавшие в 1771 году, во многом обязаны были этим людям, никогда (что замечательно) не выезжавшим за пределы родной губернии. Конечно, жизнь в Архангельске этих самоучек наших ставила в нравственные условия несколько лучшие, чем тысячи других, им подобных. В Архангельске жило много иностранцев, привлекаемых сюда сколько жаждою корысти, столько же и потребностями высшими, в качестве мастеров, механиков и на заводы и даже ученых, желавших изучить новый и оригинальный народ, поставленный в столь же оригинальные условия быта. Известно, что занятия архангельских археологов тамошними чиновниками принимались за нечто противное религии, что их прозвали «фармазонами» именно за знакомство с иностранцами и довели их насмешками и преследованиями до того, что общество их принуждено было разрушиться и продолжать дальнейшую деятельность только в лице двоих. Конечно, эти двое не могли от иностранцев заимствовать любви и направления в трудах по русской археологии, тем не менее они могли в них встретить поддержку и известную долю поощрения — именно то, чего, к сожалению, недоставало другим нашим самоучкам. Говорим "к сожалению" именно потому, что практический русский ум в тысячах наших самоучек выразился стремлениями к применению и уразумению наук положительных, каковы математика и механика. В Архангельске и около него для таких одаренных натур нашлось бы в это время много образцов и поучения, но в Архангельске же дарования их, без руководства и указаний, погибали бесследно и задаром. Одним удавалось изобретать какие-нибудь замысловатые и остроумные секретные замки, самодвигатели, часы, т. е. вещи, большею частью уже давно изобретенные, другим доставалась еще горшая участь и между прочим, когда очень часто преходилось попадать на мысль отыскания "вечного движения", впадать следом за тем в безнадежное мистическое или предметное умопомешательство. Требовалась счастливая звезда, решительный шаг, вдохновляемый незаурядным призванием и такою энергией в увлечении, какая достается на долю лишь гениальных натур, чтобы результаты являлись более благоприятными.