Византия

Многие встречные византийцы смотрели, как братья цеплялись руками за углы домов и часто останавливались, испуганно вслушиваясь в крики погонщиков ослов, щелканье бича возниц, которые, чтобы не раздавить их своей запряжкой, сворачивали в сторону. Захлестнутые толпой, стекавшейся со всех сторон Византии, оттесняемые к самым фасадам, которых они не видели, как и животных, и людей, они плотно прижимались к стенам своими трепещущими телами, желтыми лицами, с впадинами выколотых глаз. Царственное происхождение их знали все, но боясь показаться вместе с ними и тем навлечь гнев властителя Константина V, свержения которого добивались они, не оказал никто помощи слепцам.

В безмолвном отчаянии воздевали они над толпой руки, и стихла их старая вражда, их кровная распря. Они чувствовали свою общность, сознавали свою взаимную нужность, и нервно сжимались их опустившиеся руки. В невольном стремлении тянулись они друг к другу, а солнце, лучезарное, блестящее, одинокое, пылало в небе, аисты кружились над ясными горизонтами города, посылавшего ввысь купола дворцов и храмов, расцвеченные красками и покрытые позолотой.

Они достигли квартала рынков. Безоблачный день оживлял фасады домов, серых и розовых, выступы поднимающихся этажей, в окнах которых мелькали женские головы, – черноволосые, в прическах, заколотых древними булавками, с проворными глазами, ресницы которых удлинены были сурьмой. Сперва шел рыбный рынок, от него лучами расходились другие рынки: мясной и овощной, оружейный, шорный, рынки ткачей и ювелиров, унизанные рядами лавок, – или темных, глухих, или ярко освещенных падавшими из-за углов площадей лучами солнца, переливавшимися на наготе тканей, металлов, мяса, плодов и дубленой кожи.

На рыбном рынке купцы-греки с островов или понтийцы продавали рыбу, лежавшую на земле или низких столах, на подстилках из водорослей или мха, в сплетении своем напоминавших гибкие кораллы; радугой цветов – золотистого, серебряного, изумрудного и сапфирного, переливались рыбьи хребты и животы. Точно уголья алели красные рыбы подле золотистых губанов. Как медали, круглые желтые глаза макрели взирали на колючих карпий, меч-рыб, щит-рыб, лежавших на животе. Виднелись голубые сардинки, тунцы, кроваво-красные, как мясо только что убитого быка, ракушки, морские черенки, золотые рыбы, гоноплаксы, устрицы, морские блюдечки, букцины. Целое население морского дна, пестревшее причудливыми очертаниями, ожидало медленно подходивших покупателей. Не меньшим разнообразием, чем товар, оцепенело погруженный в свет дня, отличались покупатели. Точно некий водоворот перемешал обитавшие в Византии племена, бессильный слить их: мелькали острые лица Сирийцев в полосатых, коричнево-красных далматиках; Киренаики в черно-желтых одеяниях, сотканных из сабура, на животе перехваченных витыми ремнями, сталкивались с Мидийцами в полукафтаньях до колен, в портах, собранных у лодыжек, над тупыми башмаками; встречались Византийцы в фиолетовых одеждах, необычных, с вытканными странными павлинами, подставлявшими узорчатый веер своего хвоста взору пантер, прыгавших в листве, или расшитых апокалипсическими сценами, изображениями Библии на спине и груди; мелькали Евреи в черных одеждах и желтых развевающихся шарфах; Номады, – потомки Скифов, обутые в опашни, у икр подвязанные соломенными жгутами; Болгары, Кроаты, Заклумы в капюшонах вели голых, плачущих детей и просили милостыню у монахов – черных, красных, фиолетовых, коричневых – длинноволосых, бородатых, нагруженных съестными припасами или погонявших ослов. Вопрошающе колыхались над толпой беспокойные головы верблюдов.

– Вас покинули, позвольте нам проводить вас, слепцы!

Вкрадчиво заговорили с ними трое встречных, незнакомыми им голосами, и, взяв за руки, повели через рынки. Успокоенные, шли слепцы за ними, но понемногу ими вновь овладевала неумолимая ненависть, жажда взаимного уничтожения из-за исключительного обладания престолом.

Критолай первый ослабил поводья затаившегося в нем зверя, дав волю ядовитой, жесткой, упорной злобе:

– Я обвиняю вас, обвиняю всех четырех. Не кто иной, как вы внушили Гибреасу его слова, да, это ваше дело, Асбест, Аргирий, Никомах, Иоанникий, – чтобы отстранить меня от престола. Вы подстрекнули его выступить за обманщика Управду!

– А я, Аргирий, старейший брат ваш, я возмущен, отвергаю вас, не хочу больше знать вас, молю Небо вторично поразить вас слепотой за то, что вы отняли у меня Евстахию, которая унаследует мне и без этого Управды, и поверьте, я накажу его, сделавшись Базилевсом!

– О, недостойные, недостойные! Брат ваш Никомах презирает вас, брат ваш Никомах избегает вас! Зачем вели вы меня во Святую Пречистую, зачем вынудили меня слушать коварного Гибреаса, который отвратил Зеленых от долга их по отношению к нам!

– Гибреас ошибается, да, да, ошибается! Не будет провозглашен на Ипподроме славянин Управда, и не умрет Константин V, чтобы уступить ему венец. О, Иисусе, погуби лучше Управду и Евстахию, которые по наущению Аргирия действуют заодно с ним!

– Теперь ты сетуешь, Иоанникий, и, однако, радовался, слушая речь Гибреаса, лишающего нас опоры Зеленых. Я, Асбест, вижу в тебе, во всех вас – братьев, семикратно в день погружающихся в преступление, предательство. Вы настолько гнусны, что Базилевсом вам милее славянин Управда, чем эллинский Базилевс Асбест!

От упреков и ругательств они перешли к побоям, пинали друг друга тощими ногами, били бессильными руками. Трое провожатых не отставали от них, ничего не говорили, но слушали весьма внимательно. И казались все довольнее, лица их выражали все большее удовлетворение по мере того, как в пылу ярости, слепцы разоблачали заговор. Наконец, приблизился один из слуг Дворца у Лихоса, заметивший своих повелителей в толпе, заливавшей рынки. Он повел их, а трое провожатых удалились, напутствуемые горячей благодарностью слепцов и слуги, бледного, с туманным взором. Слепцы говорили ему:

– Ты, Микага, не таков, как Зеленые, не желающие поддерживать наших справедливых притязаний, не таков, как Евстахия, которая, если верить слухам, следует внушениям Гибреаса и решила вступить в брак с Управдой, чтобы свою божественную эллинскую кровь соединить с его презренной кровью славянской. Но мы отблагодарим тебя! Поверь, отблагодарим!

Слепцы и Микага скоро скрылись из виду. Сейчас же после этого толпа заволновалась. Зеленые, выделявшиеся зелеными шарфами, перевязанными крест-накрест, грозили Голубым, отличавшимся крестообразно повязанными голубыми шарфами. Вдруг послышался быстрый лязг металла и в глубине площади, там, где пестрели под солнцем оружие, седла, ткани – показались стражи в круглых, золоченых шлемах, в золоченых панцирях поверх золотистой ткани, с вызолоченными секирами на плечах и с короткими золочеными мечами, висевшими на золотых перевязях. Голубые приветствовали их поклонами, византийцы скрывались. Их провожал подвижной поступью человек – очевидно сановник, высокий, жирный, с безволосым лицом и оттопыренными ушами. Как перезрелая тыква, раскачивалась голова его на жирных плечах, сочная влажность которых угадывалась даже под голубой одеждой, богато расшитой, с фиолетовыми галунами, ниспадавшей до толстых ног, обутых в толстые башмаки и плотно облегавшей живот, над которым красовалось вытканное рогатое и костистое чудовище. Головной убор этого человека походил на камилавку и был украшен пером цапли. Покачивая головой и размахивая над ней серебряным ключом, он, чтобы опередить стражу, в которой было человек сорок, обогнал их и уйдя на подобающее внушительное расстояние, воскликнул:

– Кандидаты! Кандидаты! Я Дигенис, великий Папий, хранитель ключей Великого Дворца и страж узников нашего Базилевса Константина V, я повелеваю вам следовать за мной, чтобы водворить порядок в Византии, столь богатой заговорщиками!

Он быстро устремился вперед своей упругой поступью, и вслед за ним поспешали кандидаты. Толпа расступалась перед ним. Если животные – лошади, ослы, верблюды – не сворачивали достаточно быстро с дороги, то стражи сильно ударяли их секирами плашмя, а великий Папий Дигенис бил их проводников серебряным ключом по голове. Таким образом, достигли они пустынного, узкого перекрестка, где перед ними склонились трое людей, – те самые, что провожали слепцов. Несмотря на зимнее время, они были плохо одеты, в коротких хламидах, из-под которых выглядывали голые ноги, обутые в низкие и плоские деревянные башмаки, и Дигенис обрушился на них, заставил их пасть ниц, ударив Пампрепия ключом по черепу, Гераиска по спине и рванув Палладия за свалявшиеся волосы.