Приключения Таси

Голос мамы дрогнул. Она сняла с груди маленький эмалевый крестик и, перекрестив им Тасю, надела его на шею девочки. Потом крепко обняла ее и поцеловала.

Но Тасю не смягчила ласка матери. Она по-прежнему считала себя правой и незаслуженно обиженной всеми. На прощальные слова m-lle Marie она умышленно не обратила внимания и поспешила сбежать с крыльца и усесться в коляску.

— Тася! Милая Тася! — послышался позади нее слабый голосок.

Девочка живо обернулась и увидела больную Леночку на руках няни, поддерживаемую Павликом. Лицо больной было бледно, худенькие ручки висели, как плети.

— Ничего не поделаешь, матушка-барыня, — оправдывалась няня на замечание Нины Владимировны. — «Хочу, говорит, видеть Тасю! Неси меня к ней!»

Что-то дрогнуло в озлобленном сердечке маленькой проказницы. Она быстро выскочила из экипажа и подбежала к сестре.

— Леночка! Прости, милая!

— Тася, голубушка, милая! Я не сержусь на тебя! Право, не сержусь, родная. — Она протягивала к сестре свои руки, и большие кроткие глаза ее сияли любовью.

Тася теперь не чувствовала ни озлобления, ни гнева. Вид измученной Леночки, которую она не видела после печального происшествия, лучше всяких слов показал ей, как она виновата. Но Тася была слишком избалована и горда, чтобы обнаружить перед другими свое раскаяние. Она молча поцеловала руку матери, обняла наскоро брата и села в коляску.

Господин Орлик сел подле девочки. Лошади тронули, и Тася Стогунцева выехала со двора родного дома.

На больших столовых часах пробило половина второго, завтрак кончился — и девочки, воспитанницы пансиона господина Орлика, поднялись как по команде из-за стола.

Их было двенадцать, возрастом от восьми до четырнадцати лет. Старшая из девочек, Маргарита Вронская, прочла послеобеденную молитву и высокая, худая дама в черном, довольно поношенном платье — m-lle Орлик, сестра и помощница господина Орлика, — объявила:

— Даю вам полчаса отдыха. Скоро придет немецкий учитель, а пока можете поиграть в зале. — И она вышла из столовой.

— Ну уж и скука! — произнесла высокая, тоненькая девочка, красивая блондинка с длинными, туго заплетенными косами. — Знала бы я, как живут в этом противном пансионе, ни за что не поступила бы сюда.

— Да, да, и я тоже!

— И потом, что за обед нам дают! Бобы, бобы и бобы. Каша, каша и каша! Или кисель… что может быть противнее киселя? Графиня Стэлла права. Здесь жить решительно невозможно! — возмущалась толстенькая розовая девочка лет десяти.

— И почему так рано нам велели съехаться?

— Еще только десятое августа, а у нас уже начались классы, — возмущалась черненькая толстушка.

— Девочки, кто взял мой мячик? Отдайте мне мой мячик! — кричала девочка, которой на вид было лет шесть и которую все без исключения любили в пансионе и баловали напропалую.

— Кто взял мячик малютки? — закричала некрасивая, но бойкая девочка, Фимочка Ярош, или Ярышка, как ее называли в пансионе.

— Хоть бы что-нибудь случилось, что ли! Хоть бы пожар или крыша свалилась! — тянула белокурая красавица недовольно, — все-таки происшествие в нашей скучной жизни.

— Графине Стэлле скучно, потому что ей нечего делать! — выскочила вперед смуглая черноволосая девочка, похожая на цыганку, с большим горбом за плечами. — Графиня Стэлла — лентяйка!

— Молчи! Как смеешь ты говорить дерзости мне! — произнесла красавица с белокурыми косами.

— Ах, ваша светлость, простите великодушно! Я хотела только сказать, что ваша светлость не находит подходящего для своего графского достоинства дела! — кривлялась горбунья.

— Молчать! — прикрикнула та, которую звали графиней Стэллой, хотя она была вовсе не графиней, а просто Степанидой Ивановой, а прозвали ее так в насмешку — за ее чванство и гордый нрав.

Неизвестно чем бы кончилась эта ссора, если бы в комнату не вошла надзирательница, которую звали Настасьей Аполлоновной, а пансионерки прозвали совою — за ее выпученные круглые глаза.

— Дети, не шумите! Директор приехал! — сообщила она испуганно.

— Сова — хищная птица! — раздался бойкий, веселый выкрик.

— Она не спит по ночам, — вторил другой голос.

— И ест всякую падаль, — подвизгивал чей-то тоненький голосок.

— Вроде пансионерского жаркого! — выкрикнул кто-то.

И все пансионерки разразились громким смехом.

— Что такое? Что такое? — недоумевала надзирательница, не подозревавшая, что все эти слова относились к ней.

— Настасья Аполлоновна, — подскочила к ней Ярышка, глядя прямо в глаза своей наставнице, — а вы любите сов? — и тотчас же добавила залпом: — А я их терпеть не могу: глупая и безобразная птица.

— И я! — вторила ей горбунья.

— И я! И я! — кричали со всех сторон девочки.

— Тише! — стараясь заглушить голоса детей, крикнула Настасья Аполлоновна, — сию минуту тише! Или я пожалуюсь господину Орлику.

Это была нешуточная угроза. Орлика боялись даже самые бесстрашные из пансионерок. Всегда изысканно вежливый, он никогда не бранил девочек, но зато был неумолимо строг и наказывал вверенных ему воспитанниц за малейший проступок.

Девочки после этой угрозы сразу присмирели — и вовремя, потому что в эту минуту в зал вошел знакомый уже читателю высокий, худой господин, ведя за руку маленькую девочку, в которой нетрудно было узнать проказницу Тасю.

Пансионерки сделали низкий реверанс директору и во все глаза смотрели на новенькую.

— Барышни! — произнес г-н Орлик, — я привел вам новую воспитанницу, m-lle Татьяну Стогунцеву. Прошу любить и жаловать. Маргарита Вронская, вы, как самая старшая из девочек, возьмите новенькую под свое покровительство. Надеюсь, вы поможете приучить ее к нашим требованиям и порядкам. А теперь я пойду отдохну с дороги, а вы познакомьтесь с вашей новой подругой, барышни, и расскажите ей правила пансиона.

Едва только успел окончить эту небольшую, но весьма внушительную речь директор, как позади девочек послышался звонкий голос, выкрикнувший особенно задорно:

— Спокойной ночи!

Орлик оглядел девочек, перебегая взглядом с одного лица на другое, и вдруг поднял руку, указывая ею на одну из пансионерок.

— М-lle Васильева, — произнес он со своим обычным спокойствием, — вы пожелали мне спокойной ночи в два часа дня. Так как вы не в меру любезны сегодня и несвоевременно высказываете ваши пожелания, то уж будьте любезны до конца и потрудитесь покараулить меня у дверей моей комнаты и проследить, чтобы эти девицы не шумели и дали мне хорошенько отдохнуть с дороги!

Васильева, или Котошка, как ее называли подруги, знала, что директор проспит очень долго и что ей придется часа три или четыре пробыть на часах у его дверей. Это было нелегкое наказание — стоять на часах, когда другие девочки бегали и играли в зале.

Бедная Котошка не посмела ослушаться своего начальника и молча последовала за ним, низко наклонив свою повинную голову.

Лишь только шаги Орлика затихли, девочки разом засуетились, зашумели и со всех сторон обступили Тасю.

— Вы издалека приехали? — кричала одна.

— А вы не сирота? — вторила ей другая.

— У вас есть мама? — перекрикивала четвертая.

— А братья?

— А сестры?

— А вы пшенную кашу с тыквой любите?

— У нас без нее дня прожить не могут, без этой глупой каши.

— Что ж вы молчите?

— Или вы немая?.. Она немая, господа, — громче всех кричала Ярош, влезая на стул подле Таси и срывая шляпу с головы новенькой.

Тася, смутившаяся было в первую минуту от присутствия стольких девочек, разом пришла в себя, рассерженная внезапной выходкой Фимочки.

— И совсем я не немая! — сказала она, зле поблескивая на девочек своими черными глазками. — Оставь мою шляпу! — окончательно рассердившись, прикрикнула она на Фимочку.

— На, возьми! Разве я тебе мешаю, — со смехом проговорила та и поднесла шляпу к самому лицу Таси.