Особенная

Лика с улыбкой смотрела на девочку, нежно гладя рукой ее черненькую головку.

— Детка моя, — проговорила она, — ты не ошиблась, я скоро поселюсь в вашем доме, буду играть и заниматься с тобою. Буду петь тебе мои песни, буду безотлучно с моей маленькой девочкой. Ведь ты будешь любить меня хоть немножко… хоть в половину того, как ты любишь покойную княгиню mama? Да?

Лика наклонилась к девочке, ласково заглядывая ей в глаза. Мгновенно худенькие ручки Ханы снова обвились двумя тонкими змейками вокруг шеи молодой девушки. Град поцелуев посыпался на щеки, губы, глаза и волосы Лики.

— Мусме моя! Дорогая! Красоточка! Хана угадала сразу тебя! Как взглянула, так и угадала мусме, подружку золотоволосую, синеглазую! Чудная моя! Ах, как Хана будет тебя любить! Как будет слушаться тебя во всем!

И девочка глядела на свою будущую воспитательницу восторженными глазами.

Лика с не меньшей горячностью возвращала милой дикарке ее ласки.

Они сидели, крепко обнявшись, на широкой кожаной тахте в тишине кабинета и разговаривали о близком будущем. Как они славно заживут все втроем: Лика, князь-отец и Хана.

Прошло не менее часа, по крайней мере, пока Лика не поднялась и не объявила своей маленькой собеседнице, что ей пора ехать, что ее ждет больная Танюша, за которой придется ухаживать всю ночь.

— Теперь я уеду, крошка, — проговорила она, обращаясь к Хане, уеду в приют к больной девочке, но скоро вернусь сюда и буду уже безотлучно с тобою. Скажи твоему отцу, когда он вернется, что Танюше стало хуже в его отсутствие и что Лика будет ждать его около кроватки больной. Передашь все в точности, Хана?

— Передам, миленькая мусме.

— Пока, до свиданья, детка!

Лика наклонилась к дикарочке и крепко обняла и поцеловала ее.

Черные узкие глазки Ханы впились в лицо девушки преданным восторженным взглядом.

— Поди сюда, мусме! — прошептала Хана и с торжественным видом потянула Лику к противоположной стене комнаты. Там на большом в натуральный человеческий рост портрет была изображена прелестная молодая женщина с неизъяснимым выражением кротости на болезненном личик, с ангельской улыбкой на губах.

— Мама Кити, княгиня Гари, — прошептала чуть слышно маленькая японочка. — О, как Хана любила ее! Она была добрая, как Кван-Нан и очень баловала Хану. Она все просила Хану: — дочка моя, хочешь, я научу тебя молиться Иисусу христианскому… А Хана все не хотела. И тогда не покорилась Хана, — дитя Дай-Нипон, страны восходящего солнца. Хана боялась прогневить богов и не слушалась mama Кити! Потом Кити зарыли около посольской церкви в землю, положили тяжелую мраморную плиту над нею, насадили розы около, много роз. Как думаешь ты, миленькая мусме, не рассердился русский Бог на Хану за ее упорство и не унес к себе в наказание Кити, ее дорогую mama?

Глаза девочки пытливым взором уставились в лицо Лики.

— Нет, нет, успокойся Хана! — поспешила утешить ее молодая девушка. — Наш Бог добр и милосерден, Он не обижает сирот. Княгиня Кити была слишком неземная, чтобы долго оставаться на земле! — прибавила она, любуясь очаровательным образом покойной жены своего жениха.

— Ты похожа на нее! — неожиданно вскричала Хана. — О да, ангельская мусме, ты на нее похожа, как будто ты ей родная сестра… И как это раньше Хана не заметила этого! О, глупая, глупая маленькая Хана!

И она снова бросилась целовать лицо, руки и платье своей гостьи.

XXII

— Князь не может быть сегодня, он приедеть завтра. Я не застала его дома, — печально произнесла Лика, появляясь на пороге комнаты, где лежала больная Танюша. — Детей переведите пока в дальнюю горницу. Завтра князь увезет их всех за город, к себе на дачу.

— Хуже ей? — взволнованным голосом спросила она Коркину, наклоняясь над мечущейся в жару и стонущей Таней.

— Без вас был доктор, Лидия Валентиновна, сказал, что вряд ли доживет до утра наша бедняжка! У нее тяжелая, опасная болезнь, да и заразительная, вдобавок, — чуть слышно тихо произнесла Валерия Ивановна и назвала мудреное латинское слово, определявшее недуг Тани по отзыву врача.

— Господи! этого еще не доставало! — с отчаянием в голосе произнесла Лика и на минуту замерла, подавленная гнетущим впечатлением. Потом она как-то разом встрепенулась вся. Взор ее загорелся энергией. Голос прозвучал затаенной силой.

— Валерия Ивановна! Пойдите к детям и запечатайте двери на вашу половину. Изолируйте их хорошенько, заприте кругом. Завтра мы переведем их с князем отсюда… Только бы уберечь их до утра. А теперь оставьте меня вдвоем с Танюшей. Пожалуйста. Я сама хочу ухаживать за нею!

— Но, Лидия Валентиновна, — попробовала было запротестовать Коркина. — Не лучше ли, если я приглашу сиделку?

— Я одна останусь у Тани! — решительно заявила Лика. — Только будьте добры предупредить моих домашних письмом, что я здесь!

Надзирательнице оставалось только подчиниться воле Лики, молодой попечительницы, и она пошла исполнять поручение последней.

Тяжелая, мучительная ночь бесконечно потянулась для Лики. Около одиннадцати часов еще раз заезжал доктор; он снова выстукивал, выслушивал и всячески мучил бедняжку Таню, и, в конце концов, заявил, что консилиум бесполезен и что вряд ли малютка дотянет до утра.

— А вам, барышня, я советовал бы убраться отсюда подобру, поздорову, — дружески сказал он Лике, — болезнь заразительная, и я не ручаюсь ни за что… Может случиться большое несчастье, предупреждаю вас, мадемуазель!

— Я останусь все-таки здесь до утра! — упорно возразила молодая девушка.

— Но девочка очень плоха, повторяю, — снова пытался убедить Лику доктор, — а болезнь заразительна… Вашу Таню вряд ли что может спасти… Одно еще средство остается нам. Если больная уснет хорошенько, пропотеет и наберется силы, тогда еще есть кое-какая надежда на спасение. Лекарства здесь не помогут ничем. Я пропишу только кое-что для поддержки сил и прошу сохранять покой у ее постели. И все же не могу скрыть от вас, что на выздоровление надежды мало, — закончил свою речь доктор, прощаясь с Ликой.

Молодая девушка осталась у постели больной. Точно добрый ангел повеял крылом над умирающей малюткой. Точно Лика хотела во что бы то ни стало вознаградить усиленными заботами и уходом свою маленькую любимицу за недавнюю небрежность к ней и к остальным детям питомника. И каждый раз, когда сознательно открывались голубые глазки Танюши, они встречали ответный взор больших, исполненных любви и сострадания глаз молодой девушки.

— Тетя Лика, ты? — с трудом произносили запекшиеся губки малютки.

— Я, мое сокровище! Я, моя крошечка! — отвечала Лика и, подавляя подступающие к горлу слезы, обнимала Танюшу, чувствуя под своими пальцами выступившие от худобы ребрышки бедного ребенка.

Девушка с ужасом думала о том, что, догляди она раньше, поинтересуйся прежде обо всех этих вверенных ее попечению крошечных существ, жизнь Танюши не погибла бы в самом ее начале.

Ребенок затих на некоторое время. Танюша не бредила и не металась больше, а только слабо трепетала в постельке, как подстреленная птичка, ее жалкое, худенькое тельце, ее губки, широко раскрытые, как у птенчика, жадно хватали воздух.

— Жарко! Пить! — шептала то и дело охрипшим голоском больная. — Тетя Лика, пить! Где ты, где ты?

— Я тут, моя радость! Малютка моя ненаглядная! Я тут! — и Лика поила Танюшу, с трудом пропуская воду сквозь судорожно сжатые зубы ребенка.

— Душно! Душно! — пролепетала снова через минуту Танюша тем же беззвучным, слабым голосом.

Тогда Лика быстро схватила ножницы со стола и в одну секунду обрезала пышные локоны девочки.

— Так лучше, не правда ли, мой ангел? — нежно наклонясь над больною, спросила она.

Та силилась ответить и не могла, силилась улыбнуться, но улыбка не вышла. Только слабая судорога скривила запекшиеся губки.

— Боже! Спаси ее! Сделай чудо, спаси ее, Господи! — в отчаянии простонала Лика. — Не накладывай вечного укора мне на душу за мой непростительный эгоизм, исцели ее! — падая перед киотой, стоявшей в углу комнаты, лепетала она, судорожно сжимая руки. — Возьми мою жизнь, но сохрани Танюшу! Молю Тебя, Господи, о ее исцелении!