Газават

— Патимат! — вскрикивает Миша Зарубин и роняет саблю.

Там, на краю гудыни, в свою предсмертную ночь он видел уже раз это юное личико… Видел мальчика-горца с этими знакомыми черными глазами и теперь сразу узнал его.

— Патимат! — еще раз произносят его губы.

— Есырь Гассана! Гяур-кунак! — отвечает она, разом узнав в свою очередь бывшего Веденского пленника, и счастливая улыбка озаряет ее бледное лицо.

— Эй, кто из вас знает по-чеченски? — в ту же минуту обращается к солдатам Миша.

Один из апшеронцев, солдат Сидоренко, выступил вперед; он побывал когда-то в плену Шамиля и знает горский язык.

— Скажи ей, — приказал ему Зарубин, — что, кто бы ни был этот, — он кивнул на Абдурахима, — я дарю ему жизнь. Из-за нее дарю… За ее доброту и заботы обо мне в ту ночь, на краю гудыни, когда я сидел в плену. Переведи ей и спроси, кто она.

Солдатик в точности исполнил приказание. Выслушав ответ Патимат, он перевел его своему начальнику.

— Она не простая горянка, ваше высокородие, — пояснил он. — Дочкой самому Шумилке приходится… а этот горец муж ейный, значит, — бесцеремонно ткнул он пальцем в Абдурахима.

Дочь Шамиля? Патимат? Сестра Джемала? Та самая сестра, за которую Джемал просил заступиться его, Мишу? Патимат, подруга Тэклы, добрый ангел сераля!..

Так вот с кем столкнула его судьба.

— Патимат… голубушка… милая! — оживленно заговорил Миша, протягивая руку молодой женщине. — Как я рад, что вижу вас… Ведь Джемал мне друг… кунак был… Да переведи ты ей, ради Господа, Сидоренко! — нетерпеливо крикнул он солдату.

Тот живо исполнил приказание. Патимат радостно закивала головою.

— Яхши! Яхши! Кунак Джемала наш кунак, — залепетала она оживленно, и вдруг легкий румянец, набежавший было на ее лицо, внезапно скрылся, и она снова побелела, как стены сакли.

— А отец? Где отец? Урус, не знаешь? — схватив за руки Мишу, в смертельной тоске прошептала она.

Сидоренко, продолжавший свою роль переводчика, перевел ее слова.

Миша, ничего не знавший про Шамиля, поспешил, однако, успокоить свою старую знакомую.

— Скажи ей, братец, что Шамиля мы разыщем и отведем ее к нему. Что я не дам ее в обиду и буду защищать обоих, потому что они близкие моего друга Джемала. Переведи ей это.

Тот исполнил приказание молодого офицера.

Тогда Абдурахим, до сих пор хранивший упорное молчание и мрачно поглядывавший на своего недавнего врага, выступил вперед и сказал:

— Я знал и прежде, что урусы храбры и дерутся, как львы, но что они великодушны, это я узнаю теперь. Веди нас к сардару, саиб. Там наш отец!

Сидоренко передал его слова, и молодые люди крепко пожали руки друг другу.

Глава 8

Пленный вождь

В ту же минуту, когда из мечети вышел Шамиль в сопровождении своей верной свиты, громкое «ура!» пронеслось над аулом.

Это «ура!» заставило вздрогнуть до сих пор бесстрашного имама. В этом «ура!» ему почудился голос смерти.

Магомет-Худанат, следовавший за своим вождем и повелителем, увидя этот трепет, успел шепнуть ему:

— О святейший! Прикажи, и я обнажу шашку… Умрем в газавате, имам, но не дадим торжествовать урусам…

— Нет! — угрюмо ответил Шамиль. — Аллах требует, чтобы я испытал за мои и ваши грехи весь ужас унижения перед врагами и принял позорную смерть в плену и из их рук. Пусть исполнится воля Его!

На площади аула уже ждал имама присланный за ним главнокомандующим полковник Лазарев.

— Имам, — обратился последний к Шамилю, — всему миру известно о твоих подвигах, и слава их не померкнет никогда. Мы, русские, привыкли ценить и уважать героев, даже если они наши враги. Если ты, покорясь силе судьбы, выйдешь к главнокомандующему и предашься великодушию нашего государя, то спасешь этим от гибели тысячи оставшихся в живых, тебе преданных людей. Заверши же твои славные подвиги поступком благоразумия и великодушия и сдайся добровольно… От имени главнокомандующего даю тебе честное слово русского офицера, что тогда ни один волос не спадет с головы твоей и всех твоих близких… Главнокомандующий, кроме того, будет ходатайствовать перед государем об обеспечении будущности твоей и твоего семейства.

Шамиль с угрюмым видом слушал речь русского офицера. Он точно еще колебался, но вдруг молча рванулся вперед и вскрикнул:

— Иншаллах!

Кто-то подвел лошадь к Шамилю, кто-то помог ему сесть в седло, и, окруженный толпою русских, пленник направился к ставке русского главнокомандующего, князя Барятинского. За ним пошли 60 вооруженных нукеров, его верных телохранителей.

Громовое русское «ура!» не переставая гремело над аулом, и это «ура!» разрывало сердце пленного вождя.

Шамиль был твердо убежден, что его везут на верную смерть и что слова русского полковника были сказаны, только чтобы ускорить сдачу. Кругом него пылали сакли и еще далеко не затихала битва, вырывая последние жертвы из рядов его доблестных защитников — мюридов.

Вот он ближе и ближе подвигается к ставке. Вот и березовая роща, где поджидает его русский сардар и где ждет его… смерть. Да, смерть, потому что он уверен, что там, в русском лагере, для него уж приготовлена плаха… О! Он не боится смерти. Смерть в священном газавате всегда улыбалась ему. Каждый воин Аллаха, погибший за веру и свободу мусульман, обретает рай. Он это знает твердо и верит этому. Но умереть от руки палача! Умереть пленником!.. Не такая смерть снилась ему — бесстрашному имаму!

А между тем с каждым шагом коня он приближается к ней. Вот уже видна и ставка на опушке. О, какая большая толпа ожидает его там! Гяурам, конечно, лестно взглянуть на гибель их заклятого врага…

Смерть последует тотчас же или его будут судить раньше?.. О, как мучительна эта неизвестность! Успеет ли он, по крайней мере, обнять жен и детей? Позволят ли ему это?.. Вот и ставка. Теперь уже близко, близко от него фигура сардара, его последнего смертельного врага.

И, повинуясь какому-то внутреннему инстинкту, Шамиль быстро спешился в тридцати шагах от места, где его ждал Барятинский, и медленно стал приближаться к князю…

Блестящая свита и вид самого сардара смутили пленника. С опущенными глазами, опершись одной рукой на кинжал, приближался к ним Шамиль и молча предстал перед сидевшим на камне русским главнокомандующим.

Несколько секунд продолжалось молчание. Первым нарушил его князь, сказав через переводчика:

— Ты не принял моих условий, Шамиль, и не пожелал прийти ко мне в лагерь на Кегерские высоты, когда я предлагал тебе сдаться. Теперь я с войсками пришел за тобою. Ты видишь, Бог и справедливость на нашей стороне. Ты мой пленник.

Непобедимый когда-то вождь весь вздрогнул при первом же звуке этого последнего слова.

«Да, он пленник! Больше того! Он приговоренный! Почему же медлит князь и зачем не велит казнить его тотчас же?»

— Сардар! — произнес он глухим, но твердым голосом, хотя губы его дрожали. — Я не внял твоим советам, не осуждай меня! Я тридцать лет только и мечтал о том, чтобы добыть свободу для правоверных. Тридцать лет я стремился освободить от русского владычества горцев, так как я считал, что наш смелый, свободный по духу народ не должен нести позорное иго у христиан: это противно нашей вере, противно заветам Магомета… Тридцать лет я только и думал о том, как бы доставить свободу всем народам Кавказа, и никакие трудности, никакие неудачи, никакие поражения не могли отнять у меня надежды на успех. Но теперь я вижу, что еще не наступил день свободы, вижу, что пророку угодно, чтобы его народы и впредь терпепи чужое иго… У меня осталась лишь небольшая горсть верных воинов. Сам я стар, утомился и не в силах уже больше вдохновить горцев к новой борьбе. Я подчиняюсь воле Аллаха, не достигнув того, чему я посвятил всю жизнь: не завоевав свободы моему народу… Я сдаюсь, и моя жизнь отныне в твоих, сардар, руках…

Потом, помолчав немного, он прибавил: — Я не боюсь смерти, нет! И до последней капли крови сражался бы в священном газавате во славу Аллаха! Я погиб бы с мечом, как повелел великий пророк, но моя борьба повлекла бы к гибели моих жен и детей. Ради них я сдался, сардар, и готов умереть на плахе, но мои дети… мои бедные дети!.. Их я сдаю на милость белого падишаха!.. Теперь я сказал все и готов умереть…