Газават

Недаром сегодня это веселое торжество в Дарго-Ведени, недоступной резиденции имама. Шамиль женит своего сына, красавца первенца Джемалэддина, на дочери наиба Талгика. Вот почему и костры, и джигитовка, и громадные кувшины бузы, успевшей уже в порядочном количестве перейти в желудки правоверных…

И во дворце имама также праздник.

В огромной просторной кунацкой, куда почти не проникают солнечные лучи, на мягких турецких коврах и брошенных поверх гасилей подушках сидит несколько десятков почтенных гостей.

Между ними ярко выделяется гордая фигура Даниэля, султана Елисуйского. На Даниэле генеральский мундир русской службы. Он когда-то был слугою белого падишаха; теперь он верный сподвижник Шамиля. Даже дочь свою, красавицу Каримат, отдал он в жены сыну имама, Кази-Магоме… Подле него Технуцала-Измаил, наиб Ботлинский и Мустафа Ахмед-Кудалинский, вернейшие слуги имама. У одного из них шрам через все лицо — след шашки уруса, у другого — не хватает пальцев на руке. Дальше казначей Хаджио и Гассан-бек-Джанаида. Лицо Гассана далеко не подходит своим выражением к веселому настроению пиршества. Ему волей-неволей приходится из-за свадьбы сына повелителя отложить казнь пленника уруса. А душа его жаждет мести, жаждет крови гяура, как высохшая от зноя земля жаждет капли дождя. И душа Али требует возмездия… Он сегодня еще предстал брату во сне, окровавленный, страшный… Его одного боится Гассан. Он скрыл при личном докладе Шамилю о штурме русской крепости, что ему удалось выхватить живьем русского офицера, — скрыл, горя желанием упиться местью, которой имам мог воспрепятствовать. Что, если узнает Шамиль о присутствии пленника в гудыне?.. Что ему делать тогда? Нет, нет, завтра же он покончит с урусом!..

Служанки еще не внесли дымящегося шашлыка на шампурах, и из бурдюков еще не брызнула хмельная струя бузы… Пир еще не начинался… Он начнется лишь по окончании рук-эта-намаза.[102] А пока и краснобородые почтенные алимы, и храбрейшие наибы-вожди, и молодые джигиты из беков и беев[103] сидят на мягких подушках, слушая певца-сказочника «гекоко», повествующего длинное сказание о героях — витязях страны. Сладок, как турецкий душаб, голос гекоко, и неисчерпаема, как воды Каспия, фантазия певца. Гекоко одна из самых почитаемых личностей на Кавказе. Это баян страны. Сколько раз, дрогнув под неприятельским натиском, бросались в бегство мюриды и вдруг останавливались, услышав голос своего гекоко, прославляющего подвиг былых богатырей, и, вспомнив эти былые подвиги предков, они с новым рвением кидались в бой. Зато без гекоко не обходится ни одно празднество в ауле. Он своими песнями справляет тризну по убитым, приветствует рождение мальчика и напутствует новобрачных на новый путь.

И теперь сладкий голос певца волною носится над головами сидящих в кунацкой гостей. С затаенным вниманием слушают его старейшины, наибы и молодые князья-джигиты… И не в одном из них, под впечатлением этих песен, закипает кровь в жилах и душа жаждет подвигов, о которых повествует сказочник-певец.

Один только человек далек и от песен гекоко, и от самого празднества. Между своими братьями, Кази-Магомой и юным шестнадцатилетним Магометом-Шеффи, сидит Джемалэддин. Но это уже не тот прежний Джемалэддин, каким мы его оставили в долине Мечика, неподалеку от Хасав-Юрта.

Куда девались яркий блеск глаз и юношеская свежесть лица молодого человека! Это далеко уже не прежний красавец, нет! Глаза ввалились и горят нездоровым лихорадочным огнем. Лицо бледно и худо до неузнаваемости. Два зловещих багровых пятна выступили на неестественно обострившихся скулах.

Два года тяжелой, безысходной тоски по его новой милой родине — России наложили неизгладимую печать на все существо бедного Джемалэддина.

С первого же дня возвращения Шамиль окружил своего любимца нежными заботами и попечениями, не расставаясь с ним ни на минуту, расспрашивая его обо всем. Он хотел знать все: и его жизнь в неведомой северной стране, и обычаи, и нравы России… Хотел знать и то, как велика ее военная сила и каким количеством войск обладает здесь, на Кавказе, белый падишах. Хотел знать и расположение этих войск. Хотел уговорить сына пойти во главе чеченского отряда на русские полчища, но Джемалэддин категорически отказался от этого.

Он не предатель и не изменник, чтобы идти против своих, своего царя…

Он так и сказал «своих»…

И не ограничился этим, стал просить отца прекратить войну с русскими, примириться с белым царем.

Тогда между сыном и отцом впервые проявилась неприязнь. Шамиль разом охладел к Джемалэддину, и жизнь юноши вследствие этого стала невыносима, как жизнь пленника.

Все недружелюбно и косо стали поглядывать на него: гнев властелина распространился и на отношение к нему остальных. А тут еще прибавилась нестерпимая тоска по России, и молодой горец весь отдался этой тоске.

Тогда, заметя его исхудавшее лицо и горящий лихорадочным огнем взор, Шамиль решился на новое средство, которым думал привязать к родине сына.

Дочь наиба Талгика, Зюльма, славилась красотой на весь Дарго-Ведени, и дочь наиба Талгика решено было дать в жены Джемалэддину.

Гекоко кончил, оборвав свою песнь на полуслове… Песня замолкла, и только серебристая струна чианури, перебираемая пальцами певца, умирала, тихо звеня в своем предсмертном звуке… В ту же минуту громкий смех, шум и возня послышались за дверью, и целая толпа девушек, веселых, смеющихся и суетливых, втолкнула в кунацкую закутанную в чадру фигуру.

Тогда все гости поднялись с циновки и окружили жениха.

Кази-Магома и Магомет-Шеффи стали тихонько подталкивать Джемалэддина навстречу закутанной невесте. Девушки проделали то же с Зюльмой. Когда наконец они сошлись на середине кунацкой, за окном сакли прогремел залп из винтовок, и в ту же минуту из соседней комнаты появился, в сопровождении телохранителей, старшин и мюршидов, Шамиль со свитком корана в руке. Он соединил руки молодых и прочел над их склоненными головами свадебную молитву.

Так свершился рук-эта-намаз — венчальный обряд чеченцев.

Новый залп из винтовок возвестил о том, что он закончен. Благословив новобрачных, имам в сопутствии ближайших старейшин удалился к себе. Он, как священное лицо, не мог, по правилу тариката, оставаться на пиршестве.

Пир тотчас начался с его уходом. Смуглые караваш внесли шашлык и бурдюк с бузою, целые груды риса, приправленного чесноком и пряностями, и свежие пшеничные чуреки. Гости принялись за яства, обильно приправляя их своей любимой бузой.

Девушки и молодежь вышли на середину кунацкой, и началась неизбежная во всех торжественных случаях лезгинка.

Джемалэддин молча сидел подле укутанной с головы до ног новобрачной. Он едва знал Зюльму, маленькую, черноглазую Зюльму, отданную ему в жены по приказанию отца. И теперь сидящая подле него малютка-женщина казалась ему чужой и далекой. Больше того, она возбуждала в нем что-то похожее на злобу, потому что со времени женитьбы ему будет еще труднее вырваться из гор…

Горы!.. Здесь он всем чужой и ненужный, никому не понятный человек… А там, в России… о Боже!

Перед мысленным взором молодого горца встают милые образы близких людей — Зарубин, его жена, Миша… И та милая, худенькая, необычайно трогательная девушка, с такой смелостью говорившая ему о Христе, та, чей маленький крестик покоится у него на груди под сукном праздничной чохи… Где-то они все теперь? Вспоминают ли о своем далеком друге или вовсе забыли его?..

Джемал вздрагивает и прижимает руку к груди, к тому месту, где находится крестик… Невольная тоска сильнее обжигает ему сердце. А вокруг него между тем все оживленнее и быстрее развертывается стремительный и красивый танец…

Вся обвеянная своими черными косами, несется в нем хорошенькая Написет — старшая из сестер его, Джемала. Она уже невеста. Между юношами-гостями находится ее избранник, юный Абдерахман. Ее черные глаза устремлены на него… Для него одного танцует красавица. Но вот она окончила танец, и на смену ей встает другая…

102

Свадебного обряда.

103

Дворян и князей.