Актеры шахматной сцены

Популярность Таля объяснялась, конечно, не столько его спортивными успехами, сколько необычайно импонирующим стилем игры, безудержной отвагой и тем, что, как ни покажется это странным, в облике Таля, в характере некоторых его побед было действительно что-то колдовское, загадочное. Даже такой сторонник гармоничного классического стиля; как Смыслов, признавал спустя много лет, что в молодом Тале «жил двух демонизма».

Когда Таль, обдумывая комбинацию, время от времени обжигал соперника пронзительным взглядом бездонно-карих глаз, многим становилось не во себе. Были шахматисты, которые совершенно серьезно рассказывали, что, играя с Талем, они чувствовали, как «что-то» заставляет их иногда делать не лучшие, а худшие ходы. Скорее всего, это было самовнушение, не более как попытка объяснить, почему лучшая позиция в партии с Талем превратилась в худшую, но широкая публика доверчиво воспринимала разговоры о гипнозе.

Во многих людях живет, наверное, наивная, но неистребимая вера в то, что существует на свете если не сверхъестественная, то, по крайней мере, необъяснимая сила. Парадоксально, не, несмотря на скептицизм многих авторитетов, нам хочется верить, что существует телепатия, что есть индивидуумы, обладающие способностью видеть сквозь стену, и т. д. и т. п. Тем более что необъяснимое чудо становится иногда научно доказанным фактом.

Таль позволил в шахматах поверить в сказку. Его победы в партиях, где соперники имели материальный перевес – нередко в виде целой фигуры, а то и двух, ободряли слабых духом, служили своего рода психотерапией. Если прежде, оставшись без фигуры, а то и всего без пешки, шахматист, не веря в успех, терял способность к активному сопротивлению, то теперь, вдохновленный примером Таля, он боролся изо всех сил и нередко спасал партию.

Бунтарский дух Таля позволил многим преодолеть рабски почтительное отношение к своду шахматных законов. «Дикарская кровь», которую влил Таль в шахматы, позволила не только любителям, но даже мастерам и гроссмейстерам ощутить творческую раскованность, освободиться от некоторых представлений, навязанных рутиной, стереотипным мышлением.

В этом смысле победа Таля над Ботвинником, пользовавшимся в шахматном мире необычайным авторитетом, имела колоссальное значение, так как, проиграв, Ботвинник тем самым подтвердил не только силу Таля, но и жизненность его идей.

Но значило ли это, что в шахматах теперь наступила эра «антихриста»? Разумеется, нет. Таль, пора это сказать, не был в действительности ниспровергателем. Разве пилот, впервые сделавший мертвую петлю, нарушил законы аэродинамики? Разве теория относительности Эйнштейна, перевернувшая многие представления, противоречила законам Вселенной? Таль в шахматах вольнодумец, еретик, но сила его игры помимо природного дарования заключается главным образом в умении добиваться от каждой фигуры и пешки высочайшей производительности труда. Там, где другому требовалось для атаки четыре-пять фигур, Талю хватало двух-трех. Но добиться такого коэффициента полезного действия можно было не пренебрежением к законам шахматного искусства, а, напротив, глубочайшим их пониманием, особой творческой дальнозоркостью.

И если Таль в своем безудержном стремлении к захвату инициативы сознательно шел порой на ухудшение позиции, то нарушением шахматных законов это можно назвать лишь по строго формальным соображениям. Ибо если признавать, что шахматная борьба – это не противоборство А и Б, а столкновение двух индивидуальностей, двух характеров, то тем самым надо признавать и право этих индивидуальностей пользоваться психологическим оружием. Логика же борьбы, как мы знаем, далеко не всегда совпадает с логикой позиции.

Собственно говоря, у нас есть убедительное доказательство того, что Таль не был ниспровергателем. На пресс-конференции после окончания матч-реванша Ботвинник, в частности, сказал:

– Не может быть двух мнений – Таль обладает огромным шахматным талантом. В позициях, где борьба носит открытый характер, он не имеет себе равных. Мало того, что Таль хорошо и быстро рассчитывает варианты, он, главное, чувствует принципы разыгрывания таких позиций…

Став чемпионом мира, Таль имел все основания считать себя счастливым. В мае 1960 года Талю все улыбалось, это была весна его жизни. Его боготворили родные, друзья, болельщики. Тысячи поздравлений со всего мира, приглашения на гастроли из многих стран, рукоплескания почитателей.

Он заслужил свое счастье. Вспомним, что совсем еще юношей приходилось ему выдерживать натиск умудренных опытом гроссмейстеров. Вспомним, ценой каких тяжелых переживаний доставались этому юнцу победы в партиях, где ему «везло». Вспомним, что в самом трудном, невыносимо трудном испытании ему пришлось столкнуться с могучим интеллектом и непреклонной волей Ботвинника.

Прикиньте мысленно, сколько волнений – а иной раз и разочарований – выпало на его долю за три-четыре года, сколько раз приходилось ему балансировать на краю пропасти, а иногда и, сорвавшись, лететь вниз, сколько раз, сжав зубы, упрямо преодолевать препятствия, выраставшие на его пути, и вы поймете, что он мог быть счастлив.

Он и был счастлив! Пока не понял, каким тяжелым ярмом лег на его плечи лавровый венок, который возложили на него вице-президент Международной шахматной федерации Марсель Берман и главный арбитр матча Гидеон Штальберг.

Фортуна, кажется, перестаралась со своим любимцем. В нем ведь всегда бурлили силы, когда надо было догонять. Если же Таль намного опережал конкурентов, у него неизменно наступала депрессия.

Теперь получалось так, что Таль опередил всех сильнейших гроссмейстеров, получалось так, что он взошел на вершину и выше двигаться было некуда, получалось так, что он, этот искатель приключений, должен был не завоевывать новые земли, а только удерживать, охранять уже захваченное. Психологически такая ситуация была для Таля тягостна.

Словом, довольно быстро Таль почувствовал, что, как ни сладостна новая роль, в которой он теперь выступал, безмятежного счастья не получилось. Но главное было в другом: Ботвинник, который уже приблизился к пятидесятилетию, Ботвинник, который, как многие думали, после такого поражения вряд ли захочет вновь испытывать судьбу, вовсе не собирался отказываться от реванша, последнего реванша (ибо ФИДЕ их отменила)! И получалось, что матч Таля с Ботвинником был всего лишь половиной матча, первой его половиной. Это значит, что надо было все начинать сызнова – дебютную подготовку, физическую, психологическую. Это значит, что надо было трезво и самокритично проанализировать все партии матча. И, следовательно, понять, что именно позволило Ботвиннику решиться на реванш.

Быстрее, чем он мог думать, Таль должен был выступить на защиту своих завоеваний. Как показали дальнейшие события, этот виртуоз психологической борьбы, убаюканный своими непрерывными триумфами, допустил грубейший, непростительный психологический промах: он недооценил силу могучего характера Ботвинника.

Это была непозволительная ошибка. Ибо Таль, который теперь уже хорошо знал Ботвинника, должен был отдавать себе отчет в том, что раз самолюбивый экс-чемпион решился на реванш, значит, он просеял сквозь сито скрупулезного анализа каждую партию, каждый ход первого матча и по зрелом размышлении пришел к выводу, что имеет основания рассчитывать на победу. А если Ботвинник пришел к такому выводу, это уже много значило. Ибо в искусстве анализа, в умении трезво взвешивать все «за» и «против» он не только превосходил Таля, но и вообще не имел себе равных в гроссмейстерском мире.

Серьезным предупреждением для нового чемпиона мира должна была стать XIV Олимпиада, которая состоялась осенью в Лейпциге. Ботвинник играл превосходно, причем, что очень важно, не попадал в цейтноты. По-видимому, уже тогда Ботвинник начал готовиться к реваншу и поставил перед собой цель избавиться от цейтнотов.