Актеры шахматной сцены

Но, может быть, горше всего для чемпиона мира было то, что молодой претендент посягнул на самое дорогое для Ботвинника в шахматах – на мудрую логичность древней игры, в которой – Ботвинник не только в это свято верил, но и доказывал! – нет и не может быть ничего случайного, в которой одно с неизбежностью вытекает из другого, игры, в которой царят логика, гармония и разум.

Предельно ясно определил впоследствии ситуацию В. Батуринский, который во вступительной статье к трехтомнику «Шахматное творчество Ботвинника» писал: «Как бы ни были сильны индивидуальные различия в стилях Ботвинника и Бронштейна, Ботвинника и Смыслова, все же многое объединяло этих шахматистов, и прежде всего – признание исторически сложившихся, проверенных жизнью оценок шахматных позиций. А Таль выступал в роли их ниспровергателя».

Итак, слово названо – ниспровергатель. Так разве должен был основоположник нашей шахматной школы, глубоко почитаемый во всем мире лидер советских шахматистов испытывать к Талю чувства симпатии?

Но мы забежали вперед, а ведь нас ждет сцена Театра имени Пушкина.

Еще в Югославии, отвечая после закрытия турнира претендентов на 28 вопросов радиокомментатора, Таль заявил, что начнет первую партию ходом королевской пешки. Он сдержал слово. Ботвинник тоже двинул пешку вперед, но на одно поле. Французская защита. Та самая, которая принесла Ботвиннику так много триумфов в прошлом и так коварно обошлась с ним во втором матче со Смысловым. Талю было ясно, что Ботвинник, избрав эту обязывающую ко многому защиту, наверняка припрятал в каком-то месте мину, и оставалось только ждать, когда она взорвется.

И действительно, вскоре стало очевидно, что Ботвинник готов пойти на необычайно острый вариант, связанный с жертвой одной или даже двух пешек. Психологически это означало вызов Талю. Чемпион как бы говорил своему сопернику: «Ты гордишься своим феноменальным комбинационным зрением, ты уверен, что я буду избегать острых стычек. Так знай – я не боюсь тебя и готов биться с тобой твоим любимым оружием».

Таль принял вызов, его ферзь забрался в тыл черных и уничтожил две пешки на королевском фланге. Правда, за это пришлось заплатить, и дорого: белый король лишился рокировки и обрек себя на хлопотливую жизнь в центре доски.

На 11-м ходу мина взорвалась: Ботвинник вывел слона, которому было поручено совершить покушение на короля белых. Ход был коварным, но – и это было многозначительным симптомом – когда Таль в ответ объявил шах, Ботвинник избрал продолжение, которое могло привести к ничьей повторением ходов. Более острый ход – отступление короля – был отвергнут.

Согласись Таль на повторение ходов, и он подписал бы моральную капитуляцию, ибо это означало признание того, что первая же дебютная неожиданность застигла его врасплох. Таль отверг малодушное решение и хладнокровно вывел коня, после чего Ботвинник, как видно, не ожидавший этого, задумался больше чем на полчаса.

То, что произошло потом, было очень знаменательно. В сложной и запутанной позиции Таль проявил свою обычную изобретательность, и уже на 32-м ходу Ботвиннику пришлось сдаться, тем самым признав, что его психологическая диверсия не удалась: биться оружием Таля ему было не с руки.

Результат этой партии оказал заметное влияние на весь ход матча. Начиная с первого дня Ботвинник находился под тягостным впечатлением того, что противник имеет перевес в счете. Впечатление это с каждой партией усиливалось, так как ни разу затем чемпиону мира не удалось иметь в матче равный счет – случай в практике Ботвинника беспрецедентный. Кроме того, обжегшись в первой же попытке, Ботвинник в дальнейшем старался уйти от продолжений, связанных с риском, даже если это и ограничивало его возможности. (Тем самым, кстати, Ботвинник отдал дань интуитивному стилю. Впоследствии в примечаниях к третьей партии Ботвинник писал: «Когда играешь с Талем, рассматривать подобные варианты – значит попусту терять время. Даже если они ему невыгодны объективно, то субъективно они ему на пользу»).

Но борьба только начиналась. И когда прошли еще четыре партии, закончившиеся вничью, Таль должен был признать, что, хотя ему и удалось сохранить лидирующее положение в матче, ни в одной партии он не сумел захватить инициативу. Больше того, ему, гордому флибустьеру шахматных морей, пришлось покорно следовать в фарватере своего осторожного и осмотрительного соперника.

От этого можно было прийти в отчаяние, если бы и у Ботвинника не было причин для огорчений, и не менее серьезных. Да, чемпион сумел как будто укротить строптивого соперника. Да, он так ставил партии, что Талю никак не удавалось пустить в ход свое тактическое оружие. Но что с того, что Ботвинник во всех четырех партиях добивался бесспорного преимущества? Ведь дальше этого дело не шло! И прежде всего потому, что чемпион хотел побеждать не рискуя, наверняка, но с изворотливым Талем такая медлительная манера не могла иметь успеха. Пользуясь недостаточной решительностью Ботвинника, Таль всякий раз успевал выскользнуть из мышеловки, когда она вот-вот грозила захлопнуться. Ботвинник, который несколько раз подряд ослабляет хватку, который не может довести партию до логического конца – не значило ли все это, что чемпион мира потерял верность удара? Ответить на этот вопрос должны были следующие встречи.

Как ни были трудны для Таля четыре партии, в которых он почувствовал тяжелую руку чемпиона, одно обстоятельство его ободряло. Жизнерадостный и общительный, Таль перед матчем побаивался перспективы сидеть в течение двадцати четырех дней напротив одного и того же человека, к тому же человека серьезного, сосредоточенного, а временами и угрюмого. Даже на турнире претендентов Талю, по его собственным словам, было утомительно играть с одними и теми же противниками по четыре партии. Куда лучше играть в обычном турнире! Сделаешь ход – и можно погулять по сцене, поглядеть, что делается на других досках, перекинуться с кем-нибудь шуткой.

В матче шутить было не с кем, да и вообще было не до шуток. И в первых партиях Таль томился. Но уже в четвертой он почувствовал, что преодолел своеобразный барьер и что суровая проза матчевой борьбы становится все более привычной.

Осваиваясь постепенно с атмосферой матча, Таль все же продолжал оставаться взаперти в клетке позиционной игры. Перед шестой партией он спросил Кобленца:

– Долго ли меня будут держать в «партере»?

Многие зрители, особенно те, кто наивно верил, что каждая партия непременно будет расцвечена блестками комбинаций Таля, ждали, когда же сверкнет его тактическое оружие. И когда в шестой партии это, наконец, случилось, когда Таль, радуясь обретенной свободе, вырвался из клетки, он вознаградил себя и своих поклонников сложнейшей комбинацией с жертвой коня.

Ах эта злополучная жертва! Какие ядовитые комментарии вызвала она у тех, кто опровергал комбинацию Таля в тиши кабинетов! Матч уже закончился, а комбинация все еще рождала споры. И что самое любопытное – многие из комментаторов упорно забывали о том, что Таль своей комбинацией поставил перед Ботвинником «такую проблему, на которую нужно было дать ответ сегодня, а завтра уже будет поздно».

Сам Таль, делая ход, верил в его силу. В возникшей в тот момент позиции «обоюдоострая жертва коня… явилась правильным решением», – писал он впоследствии. Но помимо чисто шахматных соображений Таль учитывал и то, что Ботвинник, который уже испытывал затруднения со временем, вряд ли сумеет хладнокровно разобраться в сложной обстановке. И поэтому субъективно ход Таля оказался необычайно сильным. Логика позиции вновь отступила перед логикой борьбы! Ботвинник действительно заблудился в сложном лабиринте и отложил партию в проигранном положении.

Это была типично талевская партия с упором на психологию. Она показала, что и Ботвинник с трудом выдерживает такую игру. А когда в следующей встрече Ботвинник, находясь под впечатлением неудачи, допустил грубый промах и потерпел еще одно поражение, могло показаться, что судьба матча уже решена.