Актеры шахматной сцены

Если бы заложить в компьютер все многочисленные соображения, которыми руководствовался Таль, кто знает, может быть, электронный мозг пришел бы к выводу, что его решение было наилучшим.

Вот что писал комментировавший эту партию гроссмейстер Холмов:

«Безусловно, если бы это была партия по переписке, черные едва ли пошли бы на осложнения, вызываемые настоящей жертвой. Однако в практической партии, когда над ухом тикают часы, этот ход должен произвести на противника ошеломляющее впечатление».

А теперь послушаем, что говорит по поводу этой жертвы гроссмейстер Бронштейн:

«В партии против Авербаха Таль играл черными и к 12-му ходу получил позицию, которую по общим признакам назовешь не иначе как стратегически трудной. Черные продолжают 12… К:e4!! Я не могу дать другой оценки плана черных, как поставить два восклицательных знака, хотя сам Таль ставит к этому ходу знаки «?!». Дело здесь не в том, верна эта жертва или не верна, а в том, что Авербах – яркий представитель позиционного стиля – вынужден сделать резкий поворот на совершенно новые рельсы… Истина заключается в том, что позиции такого рода нельзя исчерпать вариантами, а практически шансы в партии на стороне того, кому такая позиция по душе, кто быстрее и лучше ведет расчет».

Получившаяся острая позиция Талю была по душе, Авербах же, оказавшись в непривычной ситуации, запутался, допустил ошибку и вынужден был прекратить сопротивление.

Эта партия, в которой Таль блестяще осуществил психологический удар, была одна из лучших в том турнире. (Не случайно даже экс-чемпион мира Эйве потратил немало времени, чтобы доказать, что комбинация Таля все же правильна!) А ведь при желании и тут можно было говорить (кстати, и говорилось!) о везении Таля (Авербах-то ведь играл не лучшим образом). Но при этом как-то упускалось из виду, что Авербах был поставлен противником в такие условия, где ему крайне трудно было избежать ошибки, где ошибка была, если хотите, чем-то вроде логической закономерности.

Отвечая однажды на вопрос о своем «везении», Таль заявил: «Каждый шахматист – кузнец своего турнирного счастья». Таль тем самым не отрицает, что счастье помогает шахматистам, но в то же время подчеркивает, что счастье нужно завоевать, подчинить себе, что оно не козырной туз, который попал в руки при сдаче карт. Иначе говоря, шахматист должен создавать условия, при которых ему закономерно будет «везти».

Не удивительно, что многие партии Таля, выигранные с нарушением логики позиции, но с точным соблюдением логики борьбы, давали повод к нескончаемым спорам. Всегда находился кто-то, готовый схватить Таля за рукав и доказать, что он в таком-то месте сыграл неправильно и должен был проиграть.

Такую бурную реакцию вызвала, к примеру, партия со Смысловым из пятнадцатого тура турнира претендентов 1959 года. В этой партии Таль должен был отдать фигуру и оказался в безнадежном положении. Однако он не пал духом и продолжал всячески осложнять сопернику его задачу. И стоило Смыслову на один момент утратить бдительность, как последовал «кинжальный удар»: Таль пожертвовал ладью и добился ничьей вечным шахом.

Финал этой партии по-разному оценивался комментаторами и вызвал жаркие споры. Наконец было неопровержимо установлено, что 33-м ходом Смыслов мог поставить перед Талем неразрешимую задачу. Но ведь для такого вывода потребовались недели, а в распоряжении Смыслова оставались считанные минуты. Быть может, ни в какой другой партии не подтвердились с такой убедительностью слова мастера Загорянского о том, что «переиграть Таля стратегически – еще не значит выиграть у него партию. Его чудовищную изобретательность и изворотливость можно победить лишь совершенной, высочайшей техникой реализации достигнутого преимущества».

Другой характерный пример – жертва коня в шестой партии матча с Ботвинником. Сколько самых противоречивых толков породил этот ставший знаменитым ход! Один комментатор утверждал, что жертва очевидна и ее предпринял бы любой «староиндиец». Другой знаток уверял, что ход Таля вел к ничьей. Наконец, мастер Гольдберг объявил, что Таль после этого хода должен был проиграть. Затем мастер Константинопольский внес в этот анализ поправки и высказал точку зрения, что шансы Таля были, по крайней мере, не хуже.

Матч был уже закончен, а споры все продолжались, и это только лишний раз доказывало правильность замысла Таля, который поставил своего соперника перед проблемой, для решения которой потребовалось так много времени и усилий…

Шахматная борьба – это не только состязание двух бойцов в умении, в чисто шахматном мастерстве. Если бы это было так, шахматы вряд ли обладали бы своей нынешней притягательной силой, вряд ли волновали бы воображение миллионов людей, а оставались бы, наверное, просто игрой, возможно и увлекательной, но не способной затрагивать ум и душу. В действительности же шахматный поединок – это всегда борьба умов, характеров, нервов, и борьба эта требует от шахматиста всех его духовных и физических сил.

В этой глубокой психологической насыщенности, в драматизме борьбы и таится секрет необыкновенного обаяния и чарующей силы шахмат, которую испытывают на себе многие.

Таль – прирожденный шахматный боец. В самой трудной, даже в безнадежной позиции он никогда не теряет присутствия духа. И это тоже один из атрибутов его стиля. Ибо, предпринимая свои рискованные маневры, он должен уметь хладнокровно смотреть в лицо смертельной опасности, должен не бояться поражений. Сохранять хладнокровие помогало Талю его необыкновенное комбинационное зрение, его умение находить возможности для комбинационной вспышки там, где другие убеждены в бесплодности позиции.

Но шахматы не были бы шахматами, если бы мастер, даже с выдающимися способностями Таля, мог безошибочно видеть конец комбинации или маневра, который он начинает. Таль даже в лучшие годы далеко не всегда мог оценить результат своих рискованных комбинаций.

Однако в том-то все и дело, что, затевая очередную «авантюру», Таль интуитивно, всем существом чувствовал, что его комбинация позволит ему открыть в позиции новые возможности, новые, скрытые пока от взора ресурсы, с помощью которых он и нанесет последний удар. Так чаще всего и бывало. Проникнув мысленным взором в «атомное ядро» позиции, воспользовавшись энергией этого ядра, Таль добивался победы.

Ну а если Таль ошибался? Если он делал оплошность в расчетах, или позиция вдруг оскудевала комбинационными возможностями, либо противник вел партию так же хорошо или даже лучше и жертва оказывалась напрасной? Что тогда? Очень просто – тогда Таль проигрывал… А как же иначе? Ведь, повторяю, шахматы не были бы шахматами, если бы нашелся мастер, который не делал ошибок.

Но ошибки Таля были подчас так же прекрасны, как и его победы. Потому что Таль если и погибал, то только в борьбе, потому что до последнего вздоха он яростно сопротивлялся, выжимая из своих фигур все, что они могли дать. Таль ставил противнику одну ловушку, другую, он искал – и находил! – самые незаметные лазейки, он отступал, нанося удары, готовый при первом удобном случае начать стремительную контратаку. Гвардия умирает, но не сдается!

Далеко не каждый его противник выдерживал этот изнурительный психологический искус. Если бы, например, до турнира претендентов кто-нибудь сказал, что против экс-чемпиона мира Василия Смыслова с его прославленной техникой и великолепным хладнокровием можно с успехом играть, имея на фигуру меньше, это выглядело бы просто кощунством.

Таль в двух таких партиях не сдался и… набрал полтора очка! Гипноз? Везение? Полно-те, мы это уже слышали. Нет, продолжая безнадежное, казалось бы, сопротивление, Таль прекрасно учитывал, что Смыслов, имея фигурой больше, ожидает немедленной капитуляции и совершенно не подготовлен к тому, что противник будет ожесточенно и изобретательно обороняться. И Таль в одной партии спасся с помощью вечного шаха, а в другой сумел завести своего противника в лабиринт комбинационных угроз и не только вывернулся, но даже, вопреки, казалось бы, здравому смыслу, выиграл!